«Знаете, Владислав, я, в принципе, не против того, чтобы познакомиться поближе. Но давайте начнем с вас. Мне ведь тоже интересно узнать, как вы выглядите в реальной жизни».
Вот так. И — подумаешь — Вениамин закрутил роман с Женькой. Ну и пожалуйста. Флаг им в руки. А мне действительно, кажется, пора выходить на какие-нибудь знакомства с лицами противоположного пола. А то, похоже, становлюсь истеричкой, способной выпасть из состояния равновесия по самому пустячному поводу. Вот из-за Женькиного звонка, например.
— Всем стоять! Всех перестреляю на хрен! — Парень со стеклянными глазами и пистолетом в руках с мощностью бульдозера рванул через вагон к кабине водителя. Ему и расталкивать никого не пришлось — пассажиры трамвая, вмиг самоспрессовавшись, расчистили «коридор», и только немолодая и толстая кондукторша успела встать на его пути, дав возможность девчонке-водителю заблокировать дверь в кабину. Благо, собирала плату за проезд пассажиров на передней площадке. Народ замер.
— Суки! Поубиваю всех! Ненавижу! — надрывался парень.
— Тише, миленький, тише, не кричи, — кондукторша, вроде не поняв, о чем именно орет новоявленный террорист, уговаривала его с усталой интонацией мамочки, успокаивающей трехлетнего сыночка. — Все хорошо будет, ну что ты распереживался? Успокойся, милый, не кричи.
Больше в вагоне никто не издавал ни звука. Трамвай тихонечко притормозил, двери открылись, и стоявший возле «террориста» безобидный на вид старичок резким движением вытолкнул парня из вагона. Тот не ожидал, поэтому не успел удержаться, а может, просто нетвердо стоял на ногах. Двери тут же закрылись, и парню, попытавшемуся было вломиться назад, ничего не оставалось, как побрести, ругаясь, в сторону от дороги.
Вот тут вагон и взорвался! Сколько, оказалось, в нем мужчин! Вспомнив все запасы ненормативной лексики, потрясая кулаками из-за стекла, они на разные голоса вопили, что конкретно нужно сделать с этим мерзавцем, а также со всеми его родственниками, а также со всей этой мразью, настолько расплодившейся в последнее время, что честному человеку и жить-то невозможно становится.
— Стрелять таких надо, к стенке — и до одного! — надрывался рядом со мной чей-то голос с уж очень знакомыми интонациями. В момент «нападения» мужчина, как мышка, не дыша, притаился у меня за спиной, а как только предполагаемая опасность миновала, живо оттолкнул меня и ринулся к окну, выкрикивая угрозы. Наверное, реабилитировался перед собой за собственную трусость.
Шавки, какие шавки! С безопасного расстояния исходят тявканьем, а чуть стало страшно — поджали хвосты и — за чужие спины.
— Нет, ну куда только милиция смотрит?! Хотя — известно куда: без взятки — задницу не поднимут. Мусора — они мусора и есть, — повернулся он ко мне. — Ба, да это вы? Опять — вы?! Как что-то случается — всюду вы!
Старый знакомый! Хозяин бультерьера! То-то мне голос знакомым показался!
— Я за вашей спиной, по крайней мере, не пряталась, — я попыталась перебраться подальше от него, поближе к выходу.
— Фу ты ну ты, а что ж ты сама молчала-то, что ж не геройствовала? — тявкнул он вслед.
На передней площадке всхлипывала кондукторша, благодарно уткнувшись старичку в плечо, а тот успокаивал ее:
— Ну все, все, не реви, да у него и пистолета-то не было, наркоман, наверное, глаза-то видела какие? А ты — молодец. Хоть и женщина, а не испугалась, вон как девчонку-то спасать бросилась.
— Да дочка она моя, доченька-a… Все, заберу ее отсюда, пусть дома сидит, — плакала тетка.
Трамвай спокойно катил по маршруту…
«Жанночка, здравствуйте!
Что-то давно от вас нет писем. Надоел я вам, наверное, со своими переживаниями. Но я не обижаюсь и не удивляюсь. Я — привык. Жизнь постоянно поворачивается ко мне темной своей стороной, и я, если можно так выразиться, давно уже привык жить без света и тепла, согревающего душу. Тепло это мужчине может дать только женщина. Что ж, видно, на роду мне написано одиноким и бесприютным псом скитаться по ледяной жизненной пустыне и, в конце концов, умереть под чьим-нибудь забором, глядя на свет чужого очага.
Жанночка, не подумайте, что я жалуюсь, но в минуты подобного одиночества так хотелось бы получить хоть парочку строк, написанных дружеской рукой. Я так надеюсь на это!»
Мама дорогая! Это он серьезно, что ли? Я все больше и больше теряюсь перед таким эмоциональным напором. Я не знаю, как отвечать таким вот одиноким страдальцам. Я не умею так красиво описывать муки одиночества. Может, Лерке подсунуть — пусть она помучается над ответом? Заодно и опыта в общении с контингентом мужского пола поднаберется. Да нет, нельзя. Нечестно, можно сказать. Только что же ему написать-то?
— Привет, Жаннет! Как жизнь, чем порадуешь? — Людмила была явно в хорошем настроении. — У меня для тебя сюрприз.
— Люд, не люблю я сюрпризов, ты же знаешь. Хорошими они редко случаются.
— Ну и зря. Хотя у меня не столько сюрприз, сколько — должок!
— Чего-чего? Ты это о чем?
— Помнишь, мы как-то к вам заходили с Санькой? И нанесли вам материальный ущерб. Так вот, я готова его компенсировать.
— Люд, а ты как: издеваешься надо мной или просто так чушь городишь?
— Ну вот подумай — повспоминай. А я к тебе завтра вечерком загляну.
Ну ладно. Завтра — так завтра. А вот почему я у нее про Веньку не спросила? Что-то давненько не было его. Нет, я не соскучилась, конечно, но так тоже нельзя: то — приходить каждый день, как к себе домой, а то — исчезать без всяких объяснений. Вместе с Женькой, между прочим. И она, между прочим, тоже больше не звонила с тех пор. А я ей — не хочу. Не потому, что обиделась, а — просто так. Времени нет лишнего на разговоры, вот почему. А Венька, между прочим, — форменная свинья, и вообще, я про него знать ничего не желаю. Мало мне своих проблем, что ли?
— Привет, Люд! Как там наш общий знакомый?
— Подожди, дай разденусь. Замерзла, как собачонка, ну и погодка. Надо же: зима — в феврале! И куда только там, на небесах, смотрят?! У тебя тапочки есть? Потеплее. Желательно в виде валенок. Вот, держи.
— Это что? — сверток, который Людмила мне вручила с крайне торжественным видом, был довольно увесистым.
— Как — что? Ты что, и вправду забыла? Ну ты даешь! Я, можно сказать, столько сил и нервов потратила, а она — хоть бы что. «Забыла».
— Что?
— Да разворачивай уже, чего стоишь!
Я зашуршала бумагой.
— Людка…
В моих руках была ваза. Точно такая же, как та, разбитая. Точно? Мы дружно рванулись в комнату, к картине. Сравнивать.
— Обалдеть… Ты где ее взяла-то?
— Yes! Слушай, я боялась, что он мне наврал. Не-ет. Молодец, Мишка. За это надо выпить.
— Какой Мишка? Чего наврал? Люд, объясни, а? А у меня, кажется, бутылка вина осталась.
— Тогда чего стоим? Пошли пить за Мишкино здоровье. Пошли-пошли, сейчас все расскажу.
— Понимаешь, у меня с тех пор, как Санька твою вазу разгрохал, на душе неспокойно было.
— Тебе что, делать нечего? Жизнь других проблем не подбрасывает?
— Нет, ты не понимаешь: это же была не просто ваза. В смысле — не просто посуда. Или как там — предмет декорации. Это — был предмет ритуальный. Можно сказать — магический.
— Люд, ну ерунду ж несешь и сама понимаешь это.
— Не ерунду. Это просто ты со своей дремучестью и твердолобостью не хочешь принять очевидных законов природы. А весь цивилизованный мир, между прочим, давно живет по ним и прекрасно себя чувствует. Восток — так вообще тысячи лет.
— А за твердолобость — обижусь.
— Да на здоровье! А как с тобой иначе говорить, если ты очевидных вещей не признаешь? Ваза твоя — парная, это я тебе уже говорила. Тем более вещи, которые приобретаются, а особенно — дарятся с какой-то определенной целью, несут в себе очень сильный энергетический заряд, направленный на достижение этой цели. Вроде как являются постоянно действующим источником нужного вида энергии. Особенно, если над ними совершен специальный магический ритуал, так сказать — подзарядка. Ну, Венька, я не думаю, что возился с какими-то ритуалами, но то, что подарочек этот он дарил тебе с умыслом — это точно.
— Люд, ну — чушь все это. Ахинея полная, даже говорить неловко как-то. Это ты клиентам своим можешь спагетти на уши навешивать. В интересах дела. А мне-то — зачем? Я-то в это не верю.
— Вот я и говорю: твердолобость. А оно — работает.
— Как?
— На уровне энергий. Вот скажи, у тебя в последнее время наметились какие-нибудь изменения на этом плане? Ну, что-нибудь, неважно что, — изменилось? Только честно.
— Ну, в каком-то смысле… Хотя все эти побрякушки тут ни при чем.
Конечно, не при чем. Это Женька заставила меня влезть в Интернет. Хотя ничего хорошего из этого пока и не получилось. Но хоть жить стало поинтересней. Людке я, правда, рассказывать об этом не намерена.
— Ну да. Знаешь анекдот? Старый еврей просит Бога послать ему богатство. Не ест, не спит, не работает — только молится. Бог терпел, терпел, а потом не выдержал: «Да подними ж ты свою задницу и хотя бы купи лотерейный билет!» Понимаешь? Само, конечно, ничего не случается, на голову удача кирпичом не сваливается. Тебе кажется, что ты сделала то или это и в результате достигла чего-то, а на самом деле тобой руководили, тебя направляли потоки энергий. И если бы ты могла ловить необходимые тебе и плыть в них, удача б вообще была твоим нормальным состоянием. Рабочим.
— Люд, не грузи. Все равно — не верю.
— Не веришь — и не верь. Слава Богу, твоего верования и не требуется. Ты хотя бы просто не сопротивляйся. Хочешь, расскажу, как добывала сей талисман твоего счастья? История — почти детективная. Тебе, во всяком случае, знать ее не помешает. Так хочешь?
— Конечно, хочу. Не интригуй. Давай, рассказывай.
— Ну так вот… То, что вазу я тебе точно такую же должна раздобыть — это я решила с самого начала. Вопрос — где. То есть вначале это, казалось, не вопрос: пробежаться по всяким там восточным магазинчикам и с вазочкой в руках и чистой совестью в кармане — к тебе в гости. То, что вазочка — настоящая, ты поняла, да?