По буквам — так по буквам. «Утверждено. Резидент объединенной ассоциации машиностроения Васильев И.В. Технический отчет № 435/109. Расчет напряженно-деформированного состояния и циклической долговечности сратора ТВД двигателя Д-199М».
— Ни фига себе! Вот это лажанулись! — Витька присвистнул в полнейшей тишине. — И что?
— Что — что?! Сколько человек читали ЭТО?
— Николай Егорыч, так не мы ж одни. Начальников вон десяток подписало. Они ж тоже видели.
— Видели не больше, чем вы. Зато это — первое, что увидел генеральный. «Резидент»! Этот резидент орал так, что секретаршу потом корвалолом отпаивали. А я на заднице, как ежик по кочкам, от его кабинета сюда допрыгал — и не заметил.
Не видать нам премии. Правда, если всем сразу — то не так обидно.
Потом начались разборки на извечную тему: «Кто же все-таки виноват?» Впечатление было такое, будто не опечатки вкрались в отчет, а как минимум сорваны переговоры межгосударственного уровня. Наверное, даже серьезные ошибки в расчетах не вызвали бы подобного разноса. Что значит — задета личность! А не дай Бог, оказалась бы не так написана фамилия?! Не знаю, как по кочкам прыгают ежики, но нас мордами об асфальт повозили основательно.
— Вот какой смысл вообще во всей нашей жизни, можешь мне сказать? — мы с Адой Юрьевной снимали стресс сегодняшнего дня — курили у окна в женском туалете. Точнее — она курила, а я составляла группу поддержки. Всем известно, что туалет — единственное место, где женщинам можно спокойно поговорить с глазу на глаз.
— Здесь тебя никто за человека не держит, дома ты — обслуга, бегаешь туда-сюда, сюда-туда, оглянешься — жизнь кончилась. А не заметила.
— Да бросьте… Вам ли жаловаться? Вы у нас — показатель успешности женщины. Что в семье, что в карьере.
Ада Юрьевна была начальником группы разработчиков. В подчинении — семь человек. Не Бог весть как много, но — начальник все ж таки. И муж у нее был вполне приличный, и две взрослых замужних дочери, вполне благополучно устроившихся в жизни.
— Перестань, Жанночка. Где она, карьера эта? Сказать смешно. Я — буфер. Сверху давят, снизу давят. Снизу — претензии, сверху — требования. А я — посередине. Одних успокаиваешь, перед другими заискиваешь, за третьих перед четвертыми оправдываешься. И для всех ты — плохая. И здесь — буфер, и дома — буфер. Аня требует одно, Катерина — другое, каждая смотрит, чтоб сестре больше не досталось. Аньке, когда замуж выходила, поднатужились и купили однокомнатную. «Двушку» б не потянули, а вместе с нами им жить… Ты ж помнишь, она тогда ребенка уже ждала, Кирюшку.
— Откуда я могу помнить?
— Перестань. А то я не знаю, как тут все языками чесали. Но не в этом дело. Катька-то тоже выросла.
— Ну и что?
— А то, что потребовала и себе такую же. А на какие шиши, спрашивается? Ты же знаешь, сколько жилье сейчас стоит!
— Значит, обойдется. Пусть жениха с жильем подбирает.
— Ты знаешь, что самое обидное? Что у ее бойфренда — слово-то какое мерзкое! — есть квартира. Ему от бабушки досталась. Но моя-то рогом уперлась — и ни в какую: «Аньке купили — и мне должны». Что ни день — скандал на скандале. С Анной разругалась напрочь, родные сестры — хуже диких зверей. Я их для того рожала, чтоб они друг друга ненавидели?
— А муж?
— А муж устранился. Хорошим хочет для всех быть. Одну послушает — согласится с ней. Другую послушает — тоже согласится. А все претензии — ко мне.
— Да плюньте вы, Ада Юрьевна. Если сделать ничего нельзя — какой смысл переживать?
— Не плюнешь. Они ж обе — мои дети. Я не могу допустить, чтоб они врагами остались. Нас с отцом не станет — у них, кроме друг друга, никого.
— А мужья?
— Это ты мне о мужьях говоришь? Тебе на своего много рассчитывать пришлось?
— Ну, а что вы сделать-то можете? Ссуду взять?
— Ссуду нам с отцом не выплатить — до пенсии один шаг. Решила я, Жанночка, нашу квартиру продать. У нас двухкомнатная, сталинской постройки. Полнометражная. За нее можно будет купить однокомнатную и какую-нибудь комнатушку в коммуналке.
— Ну, хоть коммуналку. Хотя обидно. Почему вы — родители — ради ее коммуналки должны своей квартиры лишаться.
— Ты не поняла. Катьке отдельная квартира нужна. Как у Анны. В коммуналку мы пойдем.
— Вы что, с ума сошли? Да как так можно?! А вы ей эту вашу идею озвучили? У них же есть жилье, они же не на улице после свадьбы окажутся.
— Они две однокомнатных хотят обменять на трехкомнатную и жить в человеческих условиях.
— А вы — в коммуналке?!
— А что делать? В чем-то она права — всем должно достаться поровну.
— А выгнать родителей из дома — это нормально?
— Ненормально — если они не помирятся.
— А вы как жить будете?!
— Устала я, Жанночка. Очень устала. Вот вырастут твои дети — вспомнишь мои слова.
— Да выросли вроде.
— Нет, вырастут — это когда своими семьями обзаведутся. Когда жены — мужья появятся. Вот тогда и начнутся настоящие раздоры. Каждый на себя одеяло тянет. Ты, дорогая, готовься. Лучшее — впереди.
Спасибо на добром слове. Я понимаю, конечно, Адины усталость и отчаяние. И ее желание хоть кому-то пожаловаться. Хотя бы таким образом эту усталость с кем-то разделить. «Выговоришься — легче станет» — главный закон женской психологии.
Но как не хочется думать, что и мои детки, перейдя во взрослую жизнь, могут начать грызню друг с другом из-за банальных материальных ценностей. На меня обижаться, требовать чего-то…
Хотя — нам это не грозит. По причине отсутствия материальных ценностей. Не будут же, в самом деле, мои чада делить между собой компьютер с телевизором или выгонять меня на улицу. И вообще, мы — семья. И самое ценное, что есть у каждого — это все остальные. А у меня — они. И они это знают. И все будет у нас хорошо.
А дома, само собой, никто меня не встречал. Кроме Лорда. Но он не в счет: он рад всем и всегда. В кухне на столе лежала записка — двойной лист, выдранный из ученической тетради.
«Мамочка, мы с Юрой идем в ночной клуб. Приду утром. Ложись спать и не волнуйся. Лера».
«Мамуль, убегаю на дискотеку. А потом всем классом едем к Ане на дачу — у нее день рождения. Переночуем там. Завтра вернемся. Не беспокойся. Целую. Ксюша. P.S. Тошку забрал к себе на выходные папа — сказал, что до тебя не дозвонился, а он тоже имеет права на воспитание сына».
Мам, привет! У нас дискотека, а потом меня Ванька попросил помочь — у него кризис в личной жизни и ему нужна моральная поддержка. Поэтому дома буду утром. Лорда я выгулял. Пока. Вова».
Ну вот. Хоть бы каждый написал свою отдельную записку. А то даже листок бумаги поискать не удосужились — один нашел, а остальные воспользовались. А, чего там…
Я чего от них всегда требую? Предупредить, чтобы я не волновалась. Вот и предупредили. Не волнуйся. Дома никого не будет. Отдыхай, мамочка. Мечтала побыть одна и отдохнуть? Вот и радуйся, значит. А впредь — думай, когда помечтать соберешься: а вдруг да исполнится?
А завтра у меня — день рождения. Значит, они просто об этом забыли. Да и действительно, стоит ли запоминать такие мелочи? У них — своя жизнь. И я в этой жизни стою на девяносто каком-то месте. И это — нормально. Это — жизнь, и нечего обижаться. И реветь — тоже нечего. Лучшее, что можно сейчас сделать — это позвать кого-то к себе или пойти самой к кому-нибудь. Потому что я не могу сейчас сидеть одна. Потому что мне обидно. Потому что мне плохо. Потому что я не нужна никому-никому на свете. Я ненавижу одиночество.
— Женька, привет! Приходи ко мне, а?
— А что случилось?
— Просто в гости зову. Почему что-то случиться должно?
— В гости к тебе я, вообще-то, завтра собиралась. А сейчас рассчитывала на тихий одинокий вечер перед телевизором. У Димыча моего девочка завелась — подрос мальчик, оказывается. Так что они сегодня где-то тусуются. А у меня — расслабон.
— Жень, ну приходи. Вместе расслабляться будем.
— Не поняла, а «наполеон» печь и мясо жарить ты когда собралась? Все — завтра?
— Ничего я жарить не буду. Не хочу.
— Поподробнее давай. Что произошло?
— Да ничего не произошло, говорю же тебе. Просто сижу одна. И настроение препаршивое.
— А киндеры твои где?
— Кто где. У всех — свой праздник. Кроме меня, конечно. Все вернутся утром.
— Как это? А «железное правило»?
— А, это… Киндеры повырастали. И плюют теперь на любые правила вообще. Надо — сами себе установят.
У меня действительно была железобетонная убежденность, изо всех сил вдалбливаемая мною в их детские головы, в том, что где бы, с кем бы и до скольки бы они ни загуляли вечером, ночевать нужно дома. Вечер в гостях хорош: чем позднее время — тем разговоры становятся душевнее, тем меньше хочется отрываться от теплой дружеской компании и тащиться по ночному городу домой, вместо того чтобы, досидев часов до двух ночи за столом, еще часок поболтать, уже лежа в постели. Никогда дневная беседа не бывает столь искренней и задушевной.
Но потом будет утро в чужом доме. А утро — самое, можно сказать, интимное время суток, когда выплывающий невесть из каких глубин сна разум только настраивается на пребывание в реалиях мира земного и более склонен реагировать на брюзжание невыспавшегося организма, чем на требования здравого рассудка. И вы, хмурые и несчастные, изо всех сил заставляете себя улыбаться неотдохнувшим хозяевам, сталкиваясь у сантехнических помещений, и мечтаете только об одном: добраться до собственного дома, где можно будет, «не делая лицо», плюхнуться наконец в родную кровать и по-настоящему выспаться, потеряв еще половину дня.
Допускаю, что существуют люди-жаворонки, бодро чирикающие и готовые к подвигам в пять часов утра, но я — не из них. И первая осознанная мысль, всплывающая у меня в сонном еще состоянии — это тоскливая мысль о том, что день все-таки начался, и нужно заставить себя встать, ну, и далее — по распорядку. Естественно, пережить этот, можно сказать, стрессовый ежеутренний синдром гораздо легче дома. Чего я и старалась всю жизнь придерживаться всеми правдами и неправдами. И детям своим пыталась внушить эту же мысль. Но, как видно, — плохо старалась.