И Вовка с Ксюшей рванули из-за стола, естественно, забыв про грязную посуду. Честно говоря, мне было не до того, чтобы кричать им вслед, требуя вымыть тарелки. Такая мелочь. Тут, оказывается, дела похуже.
Говорят, настоящая женщина должна спилить дерево, разрушить дом и вырастить дочь. Дом (то есть — семейный очаг) я благополучно разрушила. Неважно, кто от кого ушел. Может, если бы я бегала следом за дражайшим супругом с тапочками в зубах, а детей, когда он возвращался с работы домой, выстраивала «во фрунт» с равнением на папочку (ха, это этих-то детей! Да они сами тебя построят — ты и опомниться не успеешь), может, тогда он бы и остался. Все-таки муж — животное ленивое и без крайней необходимости любимый диван не покинет. Дерева вот не спилила ни одного. Сложновато в городских условиях с вырубкой деревьев, хватит и того, что творят городские власти. Зато по дочерям план перевыполнила — целых две.
Только вот вместо радости, я от первого сообщения о влюбленности дочери впадаю почти в ступор. Детсадовские влюбленности и любови в начальной школе — не в счет. Их все мы дружно и с восторгом переживали «по мере поступления». Может, потому и дошло до этих великовозрастных оболтусов, что нельзя так вот, при всех, бить по больному месту — привычка (и слава Богу) сработала, да и не знают они, насколько это самое место — больное. Чай, уже не детский сад.
— Жанна Валерьевна, вы расстроились из-за Леры? — Робкий голос Вениамина вернул меня к действительности. Надо же, отчалила неизвестно куда, а о том, что гость за столом — забыла напрочь. Хороша хозяйка!
— Веня, понимаете, я не то чтобы расстроилась — я просто не готова. То, что дети вырастают — всегда неожиданность.
— Вы только не мешайте ей. Лера — девочка умная. Она глупостей не наделает.
— Веня! Какой ум в восемнадцать лет? А потом, в этом состоянии каждый первый становится идиотом!
— Почему?
— По определению. Влюбленность есть отклонение от нормы. Любое отклонение от нормы есть заболевание. Психическое заболевание есть нарушение интеллектуального баланса. То есть — идиотизм.
— Ну почему сразу — идиотизм?
— По наблюдениям. Вы видели трезвомыслящего влюбленного?
— А разве это плохо?
— А разве хорошо? Веня, а вы — влюблялись?
— Только не смейтесь. Да.
— Почему надо смеяться?!
— Да ну, знаете, я — и вдруг… Понятно, кто ж на меня внимание обратит?.. А тут еще мама… В общем, для меня это — грустная история.
— Веня, я не поняла. Почему на вас — не обратить внимания? Вы на себя в зеркало смотрели? Вы очень красивый молодой человек.
— Да при чем здесь зеркало?! Еврей — он и есть еврей: нос, губы, глаза. Не спутаешь. И потом, я не умею общаться с девушками. Мне нечем их заинтересовать.
— Как это — нечем?
— Ну, о чем я мог говорить с девушками? Не о проблемах же конструирования автоматизированных систем управления технологическими процессами.
— Ве-е-ня… Девчонки нынче такие, что сами кого угодно заговорят. Только дай им возможность.
— Знаете, Катя была такая девушка… Самая красивая в институте. Она училась в параллельной группе. Конечно, все наши ребята «запали» на нее. Я… вы знаете, я даже не подходил к ней — вокруг нее такие парни вились. Она меня и не замечала. Для меня просто таким счастьем было видеть ее каждый день!.. А потом…
— Что?
— А потом мама прочла мой дневник.
— Вы вели дневник?
— Да, как последний идиот. Знаете, если близких друзей нет, человеку ничего не остается, кроме как сбрасывать чувства на бумагу. Потребность-то поделиться остается. Особенно в юности.
— И что? Мама влезла в ваш дневник? Вы ей разрешили?
— Разрешил? Она никогда ни у кого ничего не спрашивает — характер такой. Не знаю, может, и раньше читала. Но виду не подавала. А тут решила, что ее мальчик пропадает, его срочно надо спасать. Явилась в институт и при всех закатила Кате скандал. Кричала, что Катя — шлюха безродная, которая вознамерилась окрутить ее драгоценного сына. Так вот, ничего у нее не выйдет. Пока она — мать — жива, она не допустит, чтобы всякие проходимки испортили судьбу ее мальчику. Вы б видели, какие были у Кати глаза. Она, наверное, тогда впервые меня и заметила-то.
— И что?
— Что? Жить, понятно, не хотелось. Так ведь — мама. Я у нее один. Если меня не станет, что будет с ней? Институт хотел бросить. Месяц не ходил. Но не бросил. Дневники, вот, старые все сжег только. И больше такой глупости — никогда в жизни. Ни слова. Ни за что.
— Веня, как же вы жили?
— Да просто. Жил — и жил. А что делать оставалось?
— А с мамой как после этого общались?
— А что я могу поделать? У нее — сердце больное, чуть поволнуется — давление. Если с ней что-то случится из-за меня, как я смогу после этого жить?! А потом как-то увлекся психологией, биоэнергетикой. Легче стало. Есть куда уйти. Хоть мысленно.
Эх, Веня, Венечка… Да неужели ж такое бывает? Неужели можно до такой степени растоптать личность собственного ребенка?! Неужели можно позволить так себя растоптать?!
— Вот потому я и попросил вас не мешать Лере. Это слишком больно и тяжело пережить.
— Веня, ты что, считаешь, что я способна пойти и устроить прилюдные разборки с кем бы то ни было?! — От возмущения я не заметила, что перешла на «ты». Ничего себе, перенести на меня качества его мамочки!
— Нет, но… — он, кажется, даже смутился, — Лера — она очень тонкая девушка. Мне кажется, очень ранимая.
— Откуда ты знаешь? Ты же с ней почти не общался.
— Но это же заметно. Не знаю, как это объяснить, но натура от человека сразу чувствуется. — Он вдруг улыбнулся. — Зря я, что ли, биоэнергетикой занимался?
— Ага. И фэн-шуй — тоже, — съязвила я, не удержавшись.
Если хотите рассмешить Бога — расскажите ему о своих планах.
После переполненного нервотрепкой рабочего дня я тащилась домой, твердо решив, что сегодня я не буду делать ничего, что б ни случилось. Пусть хоть землетрясение. Но если тот уголок, где стоит моя кровать, уцелеет, я с нее не слезу. То есть, конечно, накормить ужином семейство я обязана. Но на ужин они получат макароны и котлеты-полуфабрикаты (бросил на сковородку — через пятнадцать минут готовы). А потом возьму книжку, лягу на кровать и буду сражаться за вожделенный отдых с яростью цепного пса, охраняющего хозяйский порог.
Мне осточертели бесконечные разговоры сотрудниц о вечерних сериалах, посиделках в кафе, мужьях-бездельниках, которые не желают сделать что-то (делая, однако, то, то и это тоже). Никакие производственные нагрузки не способны так изматывать, как свободнотекущий бабский треп.
Я сто лет не смотрела телевизор. Правда, уж от этого-то особо не страдаю. Те фильмы, что мелькают по всем каналам, напоминают друг друга, как различная аранжировка одной и той же музыкальной пьесы.
Радуют разве что рекламные ролики, вставляемые обычно в самые «подходящие» для этого моменты. Например, посреди напряженной погони с кувыркающимися в пропасть и взрывающимися, как китайские петарды, автомобилями вдруг возникает изумительная реклама туалетной бумаги: «Вы можете доверить ей самое дорогое» (и только полный кретин затормозит на антикварной вазочке, замотанной в несколько слоев этой самой бумаги, а не экстраполирует мысль про «дорогое» дальше).
Я не хочу месяцами любоваться красивой жизнью из мыльных опер. Но читать-то я не разучилась. Я тоже человек. Я запланировала себе выходной вечер с книжкой в постели и проведу его именно так!
Ага. Нет, первая часть плана удалась на сто процентов. Макароны были сварены, котлеты поджарены, дети накормлены, вымытая посуда засунута в шкаф. Но когда я, прихватив томик Устиновой, уютно устроилась для «продолжения банкета», естественно, заверещал телефон, и Тошка завопил на весь дом: «Мама, тебя!».
Мысленно чертыхаясь в адрес Александера Грейама Белла (у него, видите ли, зуд изобретательский был, а я теперь покоя из-за его изобретения не имею), взяла трубку.
— Жанна Валерьевна, с вами говорит Виктория Александровна, Вовин классный руководитель.
Я думаю, все на свете родители, услышав фразу: «С Вами говорит классный руководитель вашего ребенка», испытывают одни и те же чувства. Не надо долго объяснять, какие именно.
— Что он натворил на этот раз?
— А он не рассказывал?
— Нет.
— Они с Витей Пономаревым выпрыгнули из окна на втором этаже. Вова, слава Богу, не пострадал, а Витя сломал ногу. Витины родители утверждают, что это ваш сын заставил Витю прыгать из окна. В общем, директор хочет Вас видеть. Я думаю, вам нужно побеседовать с Вовой, чтобы как-то подготовиться к визиту.
Я положила трубку. Вовка тут же материализовался рядом.
— Ну?
— Это Виктоша звонила? — осторожно спросил сыночек.
— Да.
— И что сказала?
— Ты почему мне ничего не рассказал?! — взорвалась я. — Что ты там устроил?! Ты соображаешь, что ты натворил?! И главное, мне — ни слова! Ты когда мне про директора собирался сказать? Или не собирался?!
— Ты же сама сказала, чтобы тебя сегодня не трогали. Вот я и не трогал. — В голосе сынули зазвенели интонации невинно оскорбленного праведника.
— Я сказала: по пустякам не трогать! Что ты сделал?!!
— Ты сказала: вообще не трогать. А Витька сам дурак. Он вообще первый завелся. У меня свидетели есть.
— Свидетели чего?
— Того, что он первый начал. Почему это я всегда виноват?!
— Вовка, я же тебя знаю. Как ты мог парня подбить на это? Что теперь делать будем?
— Да не я это. Это он меня подбил. Завелся, что может прыгнуть с любой высоты. Главное — правильно приземлиться. А мы на химии были. Там кабинет на втором этаже, окна большие и газон под окнами. Я ему говорю: не прыгнешь ведь, слабо, чего зря трепаться. А он мне: это тебе слабо, а я уже все рассчитал. Надо оттолкнуться посильней от подоконника. Тогда приземлишься прямо на грядку, а она мягкая. Ну, мы пари заключили. При всех, между прочим.
— Какое пари?