К тому же это повод выйти из дома.
5 января
Днем случилось нечто крайне странное.
После лыжной тренировки мы сидели все вместе и занимались учебой, когда услышали, как кто-то стучит в переднюю дверь. Из нашей трубы все время валит дым, так что присутствие в доме людей очевидно. Но до сих пор никто никогда не заходил.
– Может, Питер, – предположила мама.
Мэтт помог ей подняться с матраса, и мы все отправились к двери посмотреть, кто там.
Джон узнал его первым:
– Это мистер Мортенсен.
– Мне нужна помощь, – сказал мистер Мортенсен. У него на лице было такое отчаяние, что аж страшно становилось. – Моя жена. Она заболела. Не знаю чем. У вас есть какие-нибудь лекарства? Пожалуйста. Что-нибудь.
– Нет, у нас нет, – ответила мама.
Мистер Мортенсен схватил ее за руку:
– Пожалуйста. Я вас умоляю. Я не прошу еды или дров. Только лекарства. Наверняка же есть хоть что-то. Прошу вас. Она вся горит. Я не знаю, что делать.
– Джонни, принеси аспирин. Это все, что у нас есть. Мне очень жаль. Мы дадим вам аспирина. Он должен снизить температуру.
– Спасибо.
– Как давно она болеет? – спросила мама.
– С сегодняшнего утра. Вчера еще была здорова. Но она в бреду. Мне не хочется оставлять ее одну, но что делать – прямо не знаю.
Джон вернулся с аспирином и вручил его мистеру Мортенсену. Я думала, мистер Мортенсен ударится в слезы, и почувствовала облегчение, когда он ушел. Мы вернулись на веранду.
– Мама, – спросил Джон, – миссис Мортенсен поправится?
– Надеюсь. Помните, Питер предупреждал, что болеть будут многие. Но у нее, возможно, обычная простуда. У нас у всех организмы ослаблены. Может статься, это просто одно из тех недомоганий, что проходят за сутки.
– А может, ему просто понадобился аспирин от головной боли, – сказал Мэтт. – И миссис Мортенсен совершенно в порядке, строит себе снежную крепость, а он просто выдумал предлог.
Мама улыбнулась:
– Выдаешь желаемое за действительное. Но я уверена, с ней все будет хорошо. Так, мне кажется, мы все отвлеклись от учебы. Миранда, расскажи, что ты там выучила по истории.
И я рассказала. День шел своим чередом, я думала о миссис Мортенсен все меньше.
Но сейчас не могу думать ни о чем другом.
6 января
Знаю, это глупо, но, проснувшись сегодня утром, я испытала огромное облегчение от того, что мы все живы и здоровы.
Когда Мэтт позвал нас на лыжную тренировку, я прямо вскочила и побежала. Прошла больший маршрут, чем когда-либо. Доехала почти до дома Мортенсенов, но, поняв, где оказалась, стремительно развернулась и на обратном пути до Мэтта и Джона поставила новый рекорд по скорости.
Дома с облегчением увидела, что мама в полном порядке. Ни Мэтт, ни Джон, ни я ни словом не обмолвились об этом, но сегодня на лыжах мы выкладывались куда сильнее обычного.
А мама ничего не сказала насчет того, что мы задержались на улице.
7 января
Ночью шел снег. Окна в крыше опять завалило, на веранде снова кромешная тьма.
Мэтт говорит, вчера вечером, когда они с Джоном выходили по нужде, снегопада не было. Видимо, он начался сразу после, потому как утром во дворе было больше десяти сантиметров свежего (ну ладно, свеже-серого) снега.
После обеда он продолжился, и мама велела нам оставаться дома. Вместо лыж мы совершали прогулки-к-передней-двери-посмотреть-как-там-на-улице-что.
Вечером снег прекратился – не сравнить с метелью в прошлом месяце. Мэтт прикинул, что насыпало сантиметров двадцать – двадцать пять, слишком мало, чтобы заморачиваться с крышей.
– Тепло от печки растопит снег на окнах, – сказал он. – В январе положено быть снегу. Свежий снег – больше воды, это нам еще пригодится.
Звучит, конечно, нормально, но ведь, чем больше выпадает снега, тем труднее отсюда выбраться. Не так уж я хороша в беговых лыжах, особенно с учетом того, что папины ботинки сильно велики.
И да, нет смысла жаловаться, раз я ничего не могу с этим поделать. Но я скучаю по дневному свету.
8 января
Плюс двадцать сантиметров снега – и ходить на лыжах намного труднее. Мы все время падали. А Джонни и Мэтт к тому же успели устать еще до тренировки, расчищая дорожки.
Постирала за них.
9 января
Мы все какие-то нервные. Грешу на снег. Сегодня опять насыпало где-то сантиметров пять.
Я знаю, осадков не было почти месяц, и Мэтт прав – в январе всегда идет снег. Но если каждые пару недель будет наметать двадцать сантиметров, и ничего не будет таять месяцами, то сколько же его в итоге окажется?
У нас все еще куча дров, но вдруг заготовить новые не удастся?
Вдруг кончатся запасы еды?
Понимаю, что накручиваю сама себя. Мы же продержались до сегодняшнего дня. Нет никаких причин считать, что мы не переживем этот снег. Но у меня от страха сводит внутренности.
Тупость. Знаю, это тупость. Но мне так хочется, чтобы в эту дверь вошел Питер. Или папа с Лизой и малышкой Рейчел. Так хочется, чтобы здесь был Дэн. Хочется получить открытку от Сэмми, где она высмеивала бы меня за то, что я застряла в скучной Пенсильвании.
Хочу, чтобы на окнах в крыше не было снега.
Хочу, чтобы все еще продолжалось Рождество.
Часть девятнадцатая
10 января
Они заболели.
Началось с мамы. Она попробовала утром подняться с матраса и не смогла.
– Со мной что-то не в порядке, – сказала она. – Не подходите близко.
Мы с Мэттом отошли в противоположный угол веранды и зашептались, чтобы ей было не слышно.
– Нельзя отселить ее на кухню, – говорил он. – Она там насмерть замерзнет. Придется положиться на удачу.
А потом закричал Джонни. Это был самый ужасающий звук, который я когда-либо слышала. Мы подбежали к нему и увидели, что он в бреду и лихорадке.
– Аспирин, – произнесла я и помчалась в кладовую за банкой.
Мэтт поставил на печку воду для чая.
Мама почти потеряла сознание, когда все было готово, но мы приподняли ей голову и влили в нее и чай, и аспирин. Я боялась, что она подавится, но она все проглотила, и мы опустили ее обратно на подушки. Ее страшно трясло от озноба, я взяла одеяло со своей постели и укутала ее получше.
Джону было хуже. Он дико размахивал руками и так заехал мне в челюсть, что я аж упала. Мэтт обхватил его сзади и держал руки, пока я запихивала ему в рот аспирин и вливала чай. Потом побежала в ванную и притащила медицинский спирт. Мэтт перевернул его и держал, пока я растирала спину. Джон весь горел и все время сбрасывал одеяла.
– Нам нужна помощь, – сказала я. – Не знаю, то ли мы, вообще, делаем.
Мэтт кивнул:
– Я поеду. Ты оставайся здесь и присматривай за ними.
Но, попробовав встать, он вдруг зашатался. На один кошмарный миг мне показалось, что он сейчас схватится за раскаленную печь, чтобы удержаться на ногах, но он вовремя спохватился и вместо этого опустился на матрас Джона.
– Я смогу это сделать, – проговорил он, ползком добираясь до своего матраса. – Не волнуйся.
Я не знала, о чем он говорит, – что сможет сам доползти до своей постели или что сможет привести помощь, – но было очевидно, что никуда он не поедет. Я дала ему пару таблеток аспирина и налила еще одну кружку чая.
– Оставайся здесь, – велела я, когда он жестами показал, что сейчас поднимется. – Мама и Джон совершенно беспомощны. Тебе нужно только следить, чтобы не погас огонь и чтобы Джон не раскрывался. Справишься? Я не знаю, как долго меня не будет.
– Нормально, – ответил он. – Иди. Питер знает, что делать.
Я поцеловала его в лоб. Мэтт был горячий, но далеко не в таком ужасном состоянии, как мама и Джон. Подбросив в печку пару поленьев, я надела куртку, ботинки, перчатки и шарф. Лыжи стояли в прихожей. Я взяла их и вышла, закрыв за собой переднюю дверь.
Погода была нормальная, но я забыла про дополнительные носки, чтобы с меня не сваливались папины ботинки, и по дороге в больницу раз десять шлепнулась. Падала, конечно, в снег, и не ушибалась, но вымокла насквозь. Впрочем, это не имело значения. Упав, я всякий раз поднималась и шла дальше. Спасти нас больше некому. Только от меня все зависело.
Не знаю, сколько я добиралась до больницы. Помню, подумала, что надо было поесть перед выходом, поэтому, вероятно, время близилось к полудню. Но и это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме помощи.
В отличие от прошлого раза, перед входом в больницу было совершенно пусто. Никакие охранники не перекрывали мне дорогу. На минуту я в ужасе представила, что внутри никого нет, но, распахнув входные двери, услышала в отдалении голоса.
В фойе не было ни души, и я пошла на шум. Мне в жизни не приходилось наблюдать здесь такую тишину. Свет не горел. Я гадала, перестал ли, наконец, работать их генератор.
Если уж и больница прекратила функционировать, то какие у нас вообще шансы?
Наконец я нашла источник звука. Две женщины – предположительно, медсестры – сидели в пустом помещении. Я вошла туда, испытывая облегчение от встречи с живыми людьми и ужас в ожидании того, что они скажут.
– Мне нужен доктор Эллиотт. Питер Эллиот. Где он?
– Эллиотт, – повторила одна из женщин и поскребла себя по шее сзади. – Умер в субботу, да ведь, Мэгги?
– Нет, мне кажется, в пятницу, – ответила Мэгги. – Помнишь, в пятницу мы потеряли десять человек и думали, что это наихудший день. А потом в субботу умерло семнадцать. Но он, по-моему, в пятницу.
– А я вот практически уверена, что в субботу. Да какая разница? Он мертв. Как почти все остальные.
До меня не сразу дошло, о чем они говорят: Питер умер. Питер, который сделал все возможное, чтобы защитить нас, который заботился о нас, – умер.
– Питер Эллиотт, – повторила я. – Доктор Эллиотт. Тот самый Питер Эллиотт.
– Мертв, как все остальные, – произнесла Мэгги и как будто засмеялась. – Мы, видимо, следующие.