От этой мысли стало смешно, а от смеха я опять закашлялась. Смеялась, плакала, кашляла и давилась. Но вопреки всему этому решила – да будь я проклята, если умру, и будь я проклята, если оставлю Мэтта, Джона и маму в таком состоянии.
И пошла обратно внутрь. Дым по-прежнему был страшно плотный, и мне казалось, что я начисто выкашляю легкие. Доползла на карачках до печки и надела рукавицы. Потом протянула руки и вытащила дымящее полено.
Даже сквозь рукавицы чувствовалось, что оно мокрое. Горячее и мокрое, и от него валит пар и дым. Жонглируя им, я пробралась к двери и бросила его в снег.
Полено не должно было быть мокрым. До сих пор у нас ни разу не случалось такого с дровами, заготовленными Мэттом и Джонни. И до меня дошло, что влажная – сама печка. Снег или лед, вероятно, провалились в трубу и вымочили всю печь.
Надо было ее просушить, иначе все повторится. А это означало снова разжечь огонь, что, в свою очередь, означало еще больше дыма.
Меня колотила дрожь. Глупо, но я все думала, как же это несправедливо. Почему все это выпало на мою долю? Почему бы мне не заболеть, чтобы Мэтт ухаживал за мной? Или Джон. Его же кормят. С какой стати он свалился? Это ему следовало быть здоровым. Ему следовало задыхаться тут до смерти, а мне, одурманенной кодеином, – лежать в теплой милой кухне.
Н-да, мечтать не вредно. Я осмотрелась, что бы такое сжечь. Поленья не подойдут, они просто намокнут сами, и все начнется по новой. Надо много, очень много бумаги.
Первая моя мысль была об учебниках, но я знала, что мама прибьет меня за них. Если все выздоровеют и она обнаружит, что учиться теперь никак, то прикончит меня. Но, с другой стороны, раз уж именно мне выпало проходить через все это, я имею право в качестве награды сжечь хотя бы один учебник.
Я вышла с веранды на кухню. Все по-прежнему кашляли, но не так сильно. Мэтта, судя по виду, била лихорадка, однако, когда я хотела проверить, как он там, он отмахнулся и прошептал:
– Нормально все.
Выбора у меня не было – пришлось поверить ему на слово. Я пошла наверх и взяла пару учебников из тех, которыми разжилась в свой единственный школьный день. Заодно переоделась в сухое и надела ботинки. Это сразу помогло.
Вернувшись в кухню, я обновила мокрое полотенце и снова выползла на веранду. Дыма стало поменьше, но, стоило открыть дверцу печки, он снова повалил.
Я вырвала несколько страниц из учебника. Трясущейся рукой чиркнула спичкой и положила горящую бумагу в печь. Дым стал гуще, и мне казалось, что я не выдержу. Засунув внутрь как можно больше бумаги и убедившись, что пламя будет гореть хотя бы минуту, я позволила себе подойти к задней двери и подышать нормальным воздухом. Потом вернулась, выдрала еще несколько страниц и бросила их в огонь.
Не знаю, как долго это продолжалось, но в итоге я сожгла полтора учебника. Если школа захочет их вернуть, придется подать на меня в суд.
В конце концов печка прекратила дымить. Разодрав еще часть учебника, я сунула бумагу в топку и добавила хвороста. Когда пламя как следует разгорелось, положила пару поленьев, и все заработало как надо.
На печку я водрузила кастрюлю со снегом, чтобы хоть немного увлажнить воздух в помещении. Подождала еще где-то полчаса, закрыла окно. Еще полчаса сидела рядом с печкой, следила, чтобы пламя было чистым, а потом закрыла дверцу.
Больше всего на свете мне хотелось свернуться на кухонном полу и заснуть. Но оставить печь без присмотра я не осмелилась. Так что осталась бодрствовать на веранде, лишь изредка выходя в кухню проверить, как там мама, Мэтт и Джонни.
Окно без фанеры выходит на восток. Вижу, как светлеет небо, – наверное, рассвет. Сейчас уже точно не тринадцатое января.
Пока оставлю всех на кухне. Дам им аспирин, надеюсь, будут спать. Чтобы прогреть дом с минус восемнадцати до плюс восемнадцати, понадобился не один час – пусть наслаждаются. К тому же вся веранда провоняла гарью, мне бы надо открыть настежь окно и дверь и все проветрить. Нам и так спать на прокопченных матрасах много месяцев.
Потому что если уж это нас не доконало, то ничто не доконает. Сегодня четырнадцатое января, я наблюдаю утреннюю зарю, и мы все выживем.
14 января
Мы все еще живы.
Мне страшно оставлять всех на кухне и страшно переселять обратно. Страшнее всего, что Мэтт, похоже, совсем без сил и не сможет помочь с переездом.
Буду просто надеяться, что солярки хватит еще на одну ночь.
Я вся провоняла копотью, и дышать больно.
15 января
Дав маме утренний аспирин, я наклонилась и поцеловала ее в лоб. И тут, как в «Спящей красавице», она открыла глаза, пристально посмотрела прямо на меня и произнесла:
– Нет, пока ты не закончишь домашку.
Я расхохоталась.
– Не смейся надо мной, юная леди.
– Да, мэм, – ответила я, изо всех сил сдерживая смех.
– Очень хорошо. Теперь приготовлю ужин, – сказала она и попыталась приподняться.
– Не надо. Я не голодная.
– Чепуха, – ответила она и тут же провалилась обратно в сон.
Дышала мама ровно, и было очевидно, что температура спала.
Несколько часов спустя она проснулась, не понимая, как оказалась на кухне.
– У всех все нормально? – спросила она.
– Мы в порядке, – ответила я.
Она огляделась и увидела Мэтта и Джонни, спящих на полу.
– Что мы здесь делаем? Что происходит?
– С печкой была проблема. Так что я завела котел, и вы пока спали здесь.
– Ужасно выглядишь. Ты вообще ешь как следует?
– Нет.
Мама кивнула.
– Ну да, никто из нас не ест, – сказала она и снова уснула.
А проснувшись вечером, была уже просто обычная мама. Ей удалость сесть в постели, и она спросила, как мы тут все. Я дала ей краткий отчет.
– И как долго мы уже болеем?
– Не знаю. Потеряла счет времени. Несколько дней.
– И ты все это время ухаживала за нами? Совсем одна?
– Мэтт помогал, – сказала я. Вообще-то, мне хотелось рухнуть с ней рядом и расплакаться, чтобы она обнимала меня и утешала. Разумеется, ничего из этого я не могла себе позволить. – Печка доставила больше всего хлопот, но сейчас все позади. Может, завтра переедем обратно на веранду.
– Когда ты в последний раз ела?
– Да мне не хотелось. Все нормально.
– Тебе нужно есть. Нельзя допустить, чтобы ты заболела. Возьми-ка банку с овощной смесью и съешь целиком.
– Мам.
– Это приказ.
И я съела. А доев овощи, поняла, что просто умираю с голоду. Сходила в кладовку, взяла банку морковки и съела ее тоже. Скорее всего, я уже пару дней ничего не ела, так что у меня было такое право.
Потом до меня дошло, что маме уже настолько лучше, что она тоже могла бы и поесть. Разогрела банку супа и дала ей немного. Проснулся Мэтт и тоже съел чуть-чуть.
– Я беспокоюсь о Джонни, – сказала мама, покончив с супом. – Может, тебе сходить за Питером, пусть посмотрит его?
– Я уже была в больнице. Поехала в первый же день вашей болезни. Это грипп, и все, что в наших силах, – это переждать.
– Все равно мне было бы легче, если б на него глянул Питер. Я знаю, ты делала все, что могла, но Питер все-таки врач.
– Сегодня уже слишком поздно куда-то ехать. Давай посмотрим, как Джонни будет завтра, хорошо? А сейчас ложись спать.
Слава Богу, мама так и поступила. Со всем, что тут творилось, я даже ни разу не задумалась, как скажу ей о смерти Питера.
16 января
Утром меня разбудил Джонни. Я спала в дверном проходе – голова на веранде, ноги на кухне.
– Хочу есть, – сказал он.
Определенно Джонни, хоть и слабенький.
– Сделаю тебе супа, – сказала я.
Встала, сходила в кладовку, взяла банку супа и разогрела на печке.
У него получилось сесть и съесть суп почти целиком. Пока он ел, проснулись мама и Мэтт. Я разогрела супа и для них, и вскоре все они сидели, ели и даже разговаривали.
– Может, пора переехать на веранду? – спросила мама.
– Попозже, – ответила я. – Сначала поменяю вам белье.
Я пошла наверх и взяла чистые простыни. Хотелось бы, конечно, хотя бы перевернуть матрасы, но сил на это у меня не было, так что я велела себе не париться.
Перестелив белье, я помогла всем подняться. Сначала Мэтту, потом маме, последнему Джонни. Доходя до постели, каждый валился без сил. Переход из кухни на веранду отнял у них бо́льшую часть энергии.
Потом они поспали, а проснувшись, на мой взгляд, выглядели уже совершенно по-другому. Я подогрела овощей, все поели.
Я всех обтерла водой. Потом собрала грязные простыни и наволочки и провела день за стиркой. Раз уж дом пока теплый, белье развесила на кухне и в гостиной. Когда оно чуть подсохло, выключила отопление. Возможно, зря я так долго с этим тянула, но стирать в теплой кухне – настоящая роскошь.
Мама не спрашивала про Питера.
17 января
Все брюзжали и требовали чего-то. Принеси то. Подай это. Мне жарко. Мне холодно. Слишком ярко. Слишком темно. Зачем ты это сделала? Почему ты этого не сделала?
Клянусь, я их просто ненавижу.
19 января
Всем заметно лучше. Больше всего меня беспокоит Мэтт. Он болел не так сильно, как мама или Джон, но все еще ужасно слаб.
Тревожит мысль, что он мог перенапрячь сердце, когда помогал мне вытаскивать маму и Джонни.
Мама и Джонни оба сегодня прошли по несколько шагов.
21 января
Кормлю всех трижды в день. Быть может, это самоубийство, но так приятно видеть, как они едят.
Мама говорит, завтра у нее уже хватит сил на готовку.
Джон попросил свои бейсбольные карточки и не спал всю вторую половину дня, разбирал их. Мэтт попросил принести какой-нибудь детектив и весь день читал.
А вечером сказал, что я могу не беспокоиться насчет печки. Он последит за ней ночью. А я, мол, должна хорошенько выспаться.
Собираюсь принять это предложение.
23 января
Видимо, я проспала двое суток кряду. Меня шатает, и я страшно голодна.