– Что это? – спросили мы все.
– Луковицы тюльпанов, – ответила мама. – Вытащила их из земли летом, прежде чем почва замерзла. Хранила, чтобы однажды побаловать вас.
Мы все прекратили жевать. Это все равно как если бы она потушила Хортона.
– Да ладно, – сказала мама. – Мы не первые люди, которые едят тюльпанные луковицы.
Утешительная мысль. Она да еще голод провели нас через этот обед.
14 февраля
День Святого Валентина.
Интересно, где сейчас Дэн?
Впрочем, где бы он ни был, вряд ли думает обо мне.
15 февраля
Мэтт поднялся на шесть ступенек.
Мы все сделали вид, что ничего такого особенного не произошло.
18 февраля
Сегодня утром не пошла на улицу. Сказала, что читаю слишком уж интересную книгу, не оторваться, но это вранье.
Мы пообедали, и я вышла смотреть, как катается Джон. Думала, он никогда не устанет, но спустя полчаса он согласился вернуться в дом. Наверное, через недельку мама станет отпускать его одного.
Мы вместе подошли к дому. Я забежала туда, схватила коньки, взяла у Джона лыжи, ботинки и палки и сказала, что буду дома через пару часов.
И потом совершила то, что не удавалось до сих пор ни одному спортсмену, – выиграла две золотые олимпийские медали в двух разных дисциплинах в один и тот же день.
Сначала пришла первой в лыжной гонке. Бежала от дома до Мельникова пруда, и с таким отрывом, что соперников даже в поле зрения не появилось.
Но это была всего лишь разминка. Добравшись до пруда, я откатала свою легендарную золотоносную произвольную программу. Слышно было, как тысячи людей на стадионе приветствуют криком каждое мое движение. Мои подсечки, моухоки, спирали и вращения. Мой захватывающий одинарный тулуп. Мою ину бауэр. Блестяще поставленную, хоть с виду и спонтанную дорожку шагов.
На лед обрушился ливень из цветов и плюшевых мишек. Телекомментаторы сказали, что для них честь присутствовать при столь великолепном выступлении. Посылая публике воздушный поцелуй, я смахнула слезу-другую. Все соперники подошли ко мне, чтобы поздравить с лучшим катанием века. Я гордо стояла на подиуме, пока поднимали американский флаг. Улыбалась и подпевала «Усыпанному звездами знамени».
Любимица Америки. Величайшая спортсменка в истории страны. И бесспорный фаворит в борьбе за восемь олимпийских золотых медалей по плаванию на следующих летних Играх.
– Хорошо провела время? – спросила меня мама, когда я вернулась домой.
– Лучше не бывает.
20 февраля
– Джонни, а почему ты ничего не съел на ужин? – спросила мама вечером.
– Не голодный.
Он уже третий день подряд не голодный по вечерам.
Видимо, зашел в кладовку, пока мы не видели. Видимо, вычислил то, что мы все давно уже поняли.
Интересно, заметил ли он, что мама не ест почти ничего.
22 февраля
Мы все спали, и вдруг нас разбудил странный шум. Шум и свет.
Думаю, сперва никто не понял, что происходит. Из звуков остались лишь наши голоса да ветер. А свет исходит только от печки, свечей, масляных ламп и фонариков.
А тут и шум был другой, и свет.
Мэтт первый додумался:
– Электричество. Нам дали электричество.
Мы вскочили с матрасов и разбежались по дому. В кухне горел верхний свет. Давно забытое в гостиной радио транслировало помехи в эфире. Мигали радиочасы у меня в спальне.
У мамы хватило ума посмотреть на наручные часы. Было 2:05 ночи.
К 2:09 ток выключили.
Но мы все не можем перестать думать, что, если включили один раз, может, включат и еще.
24 февраля
– А знаете, – сказала сегодня мама за обедом, – этот маленький электрический прорыв наводит на мысли.
– Меня тоже, – сказала я. – О стиральных и сушильных машинах.
– О компьютерах, – подхватил Джон, – и DVD-плейерах.
– О холодильниках, – продолжил Мэтт, – и обогревателях.
– Да, обо всем этом, – сказала мама. – Но, вообще-то, я думала о радио.
– Там же только помехи, – напомнил Мэтт.
– Но, если у нас появилось электричество, может, оно есть и в других местах и какие-то станции продолжают вещание. А нам, собственно, электричество-то не нужно, чтобы это выяснить. Включим приемник и попробуем что-нибудь поймать.
Сначала я хотела сказать маме, что не стоит и пытаться, что весь мир, скорее всего, вымер от гриппа, и мы последние люди на земле. Я иногда правда так думаю.
Но потом до меня дошло, что кто-то ведь потрудился ради этих славных четырех минут электричества.
Мысль о том, что мы не одни, завораживает. Я сбегала в гостиную за радиоприемником.
У мамы даже руки тряслись, когда она включила его и попробовала словить что-нибудь. Но в эфире были слышны только помехи.
– Попробуем вечером, – сказала мама. – После заката.
И мы попробовали. Нетерпеливо ждали весь день, пока небо из серого превратится в черное.
Когда это наконец случилось, мама снова включила радио. Сначала были помехи. Но потом мы услышали мужской голос.
– Кливленд: Харви Аарон, – произнес голос. – Джошуа Аарон. Шэрон Аарон. Ибин Абрахам. Дорис Абрамс. Майкл Абрамс. Джон Акройд. Хелен Атчинсон. Роберт Атчинсон…
– Это список умерших, – понял Мэтт. – Он зачитывает имена погибших.
– Но это же значит, что какие-то люди живы, – сказала мама. – Кто-то же сообщает об умерших. А кто-то слушает.
Она еще покрутила ручку регулятора.
– В сегодняшних новостях также: президент заявил, что страна встает на ноги. В ближайшие недели ожидаются серьезные улучшения, а к маю полная нормализация жизни.
– Этот идиот все еще жив! – воскликнула мама. – И он все еще идиот!
Мы расхохотались.
Послушали побольше и поняли, что вещают из Вашингтона. Потом мама обнаружила радиостанцию из Чикаго. Она тоже передавала новости. По большей части – плохие, как прошлым летом. Землетрясения, наводнения, вулканы – длинный перечень природных катастроф. Появилось несколько дополнительных пунктов: эпидемия гриппа и холеры. Голод. Засуха. Ледяные бури.
И все же новости. Происходит какая-то жизнь.
Мы не одни.
25 февраля
Мэтт прикинул, что, если работает радио, то, может, функционируют и телефонные линии, а мы не в курсе. Он снял трубку, но там была тишина.
Единственный человек, который, возможно, пытается дозвониться до нас, – папа. А в остальном это неважно.
26 февраля
Снова электричество.
На этот раз в час дня и продержалось десять минут.
Джон катался на лыжах и все пропустил.
– В следующий раз запустим стирку, – сказала мама. – Что успеется, то успеется.
Как сладостно думать, что может быть следующий раз.
27 февраля
Двенадцать минут электричества в 9:15 вечера.
Мама передумала насчет стирки.
– Попробуем в дневное время. Может, завтра.
28 февраля
Шесть минут электричества в 4:45 утра.
Ну и что такого?
Знаю, надо радоваться, что ток дают третий день подряд, но больше тока нам нужна еда. Гораздо больше.
Если это электричество не сможет произвести для нас банки овощей, супа и тунца, то какой в нем прок вообще?
Интересно, кто зачитает по радио наши имена, когда мы умрем от голода?
3 марта
Последние два дня электричества не было.
Совсем без него – лучше. А то подразнили и сразу отняли.
Мама слушает радио по полчаса ежевечерне. Не знаю зачем. Она переключает станции (мы уже обнаружили шесть), и на всех передают только плохие новости.
Нет, не совсем так. Они передают плохие новости, а президент говорит, что жизнь налаживается. Не знаю, что хуже.
Меня немного пугает, что мама готова тратить батарейки на радио. Мне кажется, она в глубине души решила, что нет смысла их экономить – они переживут нас.
4 марта
Мэтт уже поднимался на десять ступенек, и я была уверена, что к следующей неделе он сможет проходить всю лестницу.
Но сегодня он осилил всего шесть. Это точно, потому что я тихонько прокралась за ним и подглядывала из гостиной. Мама была в курсе и не остановила меня. Джон катался на лыжах, но и его хватает всего на двадцать минут.
Мэтт, кажется, не видел, что я шпионю за ним. Я вернулась на веранду до него и очень тихо.
Мама за весь день не произнесла почти ни слова. Мэтт улегся на матрас и проспал два часа. Не проснулся, даже когда вернулся Джон.
Иногда я думаю обо всем, что мне пришлось выдержать, когда они болели, и ужасно злюсь. Как они смеют умирать теперь?
5 марта
Весь день шел снег. По крайней мере можно было смотреть на него через окно.
Думаю, выпало не больше десяти сантиметров, и Мэтт говорит, свежий снег – это хорошо, из-за питьевой воды.
Мама сказала мне не париться насчет постельного белья какое-то время. Наверное, надо радоваться, простыни – мое самое нелюбимое (они просто слишком большие). Она говорит, если дадут электричество, будет намного проще перестирать все в машинке, но я думаю, она просто тревожится, что я истрачу чересчур много энергии на стирку такого объема.
Я наконец решилась узнать худшее и зашла в кладовку.
Лучше бы не ходила.
6 марта
Сегодня днем Джон был на улице, а Мэтт спал. Мама поманила меня за собой, и мы вышли в гостиную.
– Мне невыносимо просить тебя об этом, – сказала она, – но как думаешь, сможешь ли ты обойтись без обеда пару дней в неделю?
Мама ест через день уже две недели как. От меня она просит меньшего, чем делает сама.
– Хорошо.
Что еще я могла ответить?
– Мне хотелось бы, чтобы Мэтт и Джонни по-прежнему ели каждый день, – продолжила она. – Сможешь жить с этим?
Я рассмеялась.
Даже мама улыбнулась:
– Да уж, сформулировала. Прости меня.
– Да все нормально, – сказала я и даже поцеловала ее в качестве доказательства моей искренности.