— Помните процесс восьмидесятилетней давности касательно песни Джорджа Харрисона «Мой славный Господь»?
— Помню ли? Еще бы. Я сам вел дело. Моя фирма выиграла.
— Вы убедили суд, что мелодия Харрисона заимствована из песни «Он так мил», написанной за десять лет до того. Вскоре после этого Йоко Оно обвинили в краже темы «Ты мой ангел» у классической «Вопль восторга», появившейся на тридцать лет раньше. Агент Чака Берри судился с агентом Джона Леннона за «Пойдем вместе». В конце 80-х разразилась настоящая эпидемия плагиата; она свирепствует до сих пор.
Есть восемьдесят восемь нот. Сто семьдесят шесть, если ваше ухо различает четверть тона. Добавьте ритм, разной длительности паузы, ключи. Прикиньте максимальное количество нот мелодии. Не могу представить себе возможное число мелодий — слишком много переменных. Знаю, это число очень велико.
Но оно не бесконечно.
С одной стороны, большее количество комбинаций из восьмидесяти восьми нот не будет восприниматься как музыка. Возможно, около половины. Другая часть мелодий будет так или иначе повторять друг друга: изменением трех нот «Лунной сонаты» ничего нового не создашь.
На свете пятнадцать миллиардов людей, сенатор; больше, чем жило во все времена. Благодаря автоматике 54 процента населения прикладывает свои силы исключительно в области искусства. Синтезатор так дешев и открывает такие возможности, что большинство из них пробуют сочинять. А вы представляете, каково писать музыку в наши дни, сенатор?
— Я знаком с некоторыми композиторами.
— Работающими до сих пор?
— Ну… трое работают.
— Как часто им удается создать что-то новое?
— Пожалуй, в среднем раз в пять лет, — после некоторого раздумья произнес сенатор. — Никогда, собственно, не обращал на это внимания…
— Вам известно, что две из каждых пяти заявок в Отдел музыки отклоняют после первой же сравнительной проверки на компьютере?
Лицо сенатора перестало выражать искреннее удивление больше века назад; тем не менее Дороти почувствовала, что он поражен.
— Нет.
— А откуда вам знать? Кто станет говорить об этом? Однако это факт. Как факт и то, что, хотя количество композиторов возрастает, число заявок резко падает. Сейчас музыку пишут больше людей, чем когда-либо, — а их производительность смехотворна. Кто самый популярный композитор современности?
— Э… полагаю, Вахандра.
— Верно. Он работает свыше пятидесяти лет. Если начать играть все его произведения подряд, их хватит на двенадцать часов. Вагнер написал шестьдесят часов музыки. «Битлз» — в сущности, два композитора, — меньше чем за десять лет создали двенадцать часов музыки. Почему же мастера прошлого были плодовитее? Да потому, что существовало больше ненайденных гармонических сочетаний нот.
— О Боже, — прошептал сенатор.
— Теперь давайте снова вернемся к семидесятым. Один писатель по имени Ван Вогт обвинил создателей популярного фильма «Пришелец» в плагиате из написанного на сорок лет раньше рассказа. Еще двое писателей — Бен Бова и Харлан Эллисон — возбудили дело против телекомпании, якобы укравшей их сюжет для сериала. Все трое выиграли и получили компенсацию.
Это определило правовой принцип авторского права: ориентация не на идею, а на расположение слов. Число комбинаций слов ограниченно, но число идей — гораздо меньше. Разумеется, их можно поведать бесчисленными путями: «Вестсайдская история», например, — блестящая переработка «Ромео и Джульетты». Не забывайте также, что из этого ограниченного, конечного числа возможных историй определенное количество составят слабые истории.
Что касается видов искусства, воспринимаемых зрением… Некий испытуемый в лабораторных условиях проявил способность точно различать 81 оттенок цветов. Я думаю, что это предел. Существует какой-то максимальный объем поглощаемой глазом информации, и значительная доля обязательно будет эквивалентом шума…
— Но… но… — Сенатор имел репутацию человека, не колеблющегося ни при каких обстоятельствах. — Но придут перемены… новые открытия, новые горизонты, новые социальные отношения; искусство отражает…
— Не так быстро, как растет число самих людей искусства. Вы слышали про великий раскол в литературе начала XX века? «Старая гвардия» в основном отказалась от Романа Идей и обратила свое внимание на Роман Характеров. Они обсосали эту косточку досуха и все еще толкутся на месте. В то же время маленькая группа писателей, горящих желанием писать новые рассказы, томящихся по новым темам, открыла жанр научной фантастики. Они черпали идеи из будущего. Ах беспредельное будущее!.. Вот уже много лет, как в фантастике не появлялось по-настоящему оригинальной идеи. Существует предел «прогнозируемого возможного»; и мы быстро достигаем его.
— Появляются новые формы искусства, — заметил сенатор.
— Люди с незапамятных времен пытались создать новые формы искусства, сэр. Какие из них прижились?
— Мы научимся любить их! Черт побери, да у нас не будет другого выхода!
— Что ж, на какой-то срок это поможет. За последние два века появилось больше нового, чем за предшествующее тысячелетие, — симфония запахов, осязательная скульптура, кинетическая скульптура, невесомобалет. Свежие богатые области, и они рождают горы новых авторских прав. Горы конечного размера. Окончательный приговор таков: мы имеем лишь пять чувств.
Но я боюсь не этого, сенатор. Крах наступит задолго до того, как исчерпает себя искусство самовыражения. Веками нас тешила иллюзия, будто мы создаем. Ничего подобного; мы открываем. Существуют комбинации музыкальных тонов, неотрывно вплетенные в ткань реальности, которые воспринимаются центральной нервной системой человека как гармонические, приятные. Тысячелетиями мы открываем таящиеся во вселенной комбинации, убеждая себя, что это творчество. Понятие «творить» подразумевает бесконечные возможности, «открывать» — конечные… Человеку нелегко будет смириться с мыслью, что он открыватель, а не творец.
Она замолчала и осталась сидеть так, резко выпрямившись, почему-то ощущая боль в ногах. Потом закрыла глаза и продолжила:
— В сорокалетнюю годовщину нашей свадьбы муж посвятил мне песню. Это была любовь, воплощенная в музыке, и не чья-нибудь, а именно наша — уникальная, интимная. В жизни не слышала такой прекрасной мелодии. Мой муж был на вершине счастья. Из последних десяти произведений пять он сжег сам как вторичные, а остальные отклонило Бюро патентов. Но эта музыка была особенной… Он говорил, что его вдохновила моя любовь. На следующий день он оформил заявку и узнал, что созданная им песня была популярным шлягером в дни его младенчества и предлагалась заново 14 раз с момента первоначальной регистрации. Через неделю он сжег все нотные записи и покончил с собой.
Наступило молчание.
— Ars longa, vita brevis.[12] Тысячи лет мы успокаивались этой мудростью. Увы, искусство долговечно, но не бесконечно. Однажды мы исчерпаем его — если не научимся использовать вторично, как другие природные богатства. — Ее голос набрал силу. — Сенатор, этот законопроект нельзя принимать. Я буду бороться с вами! Срок действия авторских прав не должен превышать пятидесяти лет, после чего заявку необходимо стирать из памяти компьютера. Нам нужно научиться кое-что забывать, чтобы Открыватели Искусства блаженно продолжали работать. Надо помнить факты, а сны… — она поежилась, — сны должны на рассвете забыться. Иначе в один прекрасный день мы не сможем заснуть. Человечество делало это тысячи лет — забывало и открывало вновь. Однажды бесконечному числу обезьян просто не останется писать ничего другого, кроме полного собрания сочинений Шекспира. И пусть лучше эти обезьяны ничего не поймут, когда это случится.
Дороти закончила; наступила полная тишина. Ни тиканье часов, ни малейший шорох не нарушали ее.
Сенатор пошевелился в кресле и медленно проговорил:
— Нет ничего нового под луной. Пятьдесят лет я не слышал свежего анекдота… Я провалю законопроект С-896. Более того, — продолжал он, — я никому не объясню причины своего поступка. С того дня начнется конец моей карьеры, которую я не собирался бросать. Вы убедили меня в необходимости этого. Я одновременно и рад, и… — его лицо исказилось болью, — отчасти сожалею, что вы объяснили мне причины.
— Я тоже, — едва слышно сказала она.
Фриц ЛейберБЕЗУМИЕ
— Заходите, Фай, и устраивайтесь поудобнее.
Мягкий голос и внезапно открывшаяся дверь застали генерального секретаря всемирного Совета играющим с комком зеленоватого газоида. Фай сжимал его в руке, наблюдая, как замысловатые щупальца просачиваются между пальцами. Медленно, затравленно он повернул голову.
Всемирный управляющий Карсберри встретил взгляд одновременно хитрый, жалобный и бессмысленный. Это выражение внезапно сменилось нервной улыбкой. Пришедший расправил узкие плечи, торопливо вошел в кабинет и сел на самый краешек пневмокресла.
Застеснявшись комка газоида, Фай огляделся в поисках пепельницы или отверстия в обшивке, но, ничего не найдя, сунул его в карман. Затем решительно сцепил руки, как бы обрывая все сомнения, и замер, опустив глаза.
— Как вы себя чувствуете, старина? — спросил Карсберри теплым, дружеским тоном.
Генеральный секретарь не шелохнулся.
— Вас что-нибудь беспокоит, Фай? — продолжал Карсберри. — Вы не испытываете недовольства, неудовлетворенности по поводу вашего… перехода — теперь, когда момент наступил?
Посетитель хранил молчание. Карсберри перегнулся через полукруглый стол и проникновенно сказал:
— Ну же, старина, поделитесь со мной.
Не поворачивая головы, генеральный секретарь закатил вверх свои странные глаза, так что они устремились прямо на Карсберри.
— Знаю, — произнес он вяло, — вы думаете, я сумасшедший.
Карсберри откинулся в кресле, недоуменно сдвинув брови под копной серебристых волос.