– Идем? – улыбнулся он мне.
– Иду, – прошептала я. Надо впитывать в себя каждое мгновение этой жизни, реальна она или мнима. Я слегка откашлялась: – Давай сделаю нам на завтрак оладьи? Время есть? – И спохватилась: – Постой, а Ханна любит оладушки?
Едва эти слова прозвучали, как я внутри себя услышала ответ: громогласное ДА. И так же мгновенно я вспомнила, что она предпочитает оладьи с арахисовой пастой и черникой, на эту комбинацию мы наткнулись, еще когда она была в первом классе, и тогда же выяснилось, что к оладьям она любит мед, а не кленовый сироп.
– Любит ли Ханна оладушки? Синее ли над нами небо? – усмехнулся Патрик, избавив меня от необходимости оправдывать очередной мой промах.
– Шутка, – заторопилась я. Он уже был в дверях, я накинула синий махровый халат – незнакомый мне, но уже любимый – и поспешила следом.
Из ванной слышался плеск воды, из кладовки – шорох.
– Моя семья! – вслух сказала я и тут же одернула себя: хватит все время переспрашивать, моя ли это жизнь. Если я буду вести себя так, словно меня в любой момент могут отсюда выкинуть, то и выкинут, я ведь уже это проходила.
В кухне я вытащила сковороду из шкафчика слева от плиты, включила горелку, кинула на нее несколько кусочков масла. Все взаправду, строго повторила я себе. Мурлыкая себе под нос, смешала муку, сахар, разрыхлитель, растительное масло, соль, молоко и яйцо и в ту же миску добавила полстакана арахисовой пасты. Я тут взаправду. Выложила тесто, ложку за ложкой, на сковородку и присыпала каждый оладушек замороженной черникой, как только тесто начало шипеть и пузыриться.
Это моя жизнь, твердила я себе, пока кухня наполнялась запахом масла и поджаристых оладий. Моя!
Ханна пришлепала в кухню, одетая в красивое платье в цветочек и фиолетовые кеды-конверсы. Я как раз выложила первую порцию оладий на противень, чтобы подогреть их в духовке.
– Доброе утро, – сказала она, и, обернувшись поздороваться с ней, я почувствовала, как дрогнуло от счастья сердце. Впервые я заметила у нее за правым ухом маленькую вытянутую штучку, она прикрыта волосами, а в прошлый раз тут как раз был хвостик, вот я ее и не разглядела. Она повернула голову, и я увидела такой же наушник слева.
– Импланты, – сказала я себе, и, хотя Ханна подозрительно на меня покосилась, комната не потускнела, а на меня сразу обрушились воспоминания о том, как мы учили малышку читать по губам и пытались складывать с ней слова. Ей было два с половиной года, когда мы с Патриком решили, что нужно ставить импланты. Вспомнилась и безумная паника, пережитая мной во время ее операции, и радость следующих недель: моя девочка начинает слышать! И еще я вспомнила, что прежде, чем научиться говорить, она освоила язык жестов, и мы поощряли ее дальнейшие занятия этим языком, чтобы сохранить ее связь с этим сообществом, а потому Ханна в разговоре с Патриком и со мной часто переходит с одного языка на другой.
– Мама? – вслух позвала она, и я заметила, что она смотрит на меня с тревогой: стою тут с лопаточкой и таращусь на нее как на привидение.
Я собралась, улыбнулась ей и жестами ответила: «Доброе утро». Этому я научилась в интернете.
Девочка успокоилась и ответила жестами: «Ты сегодня опять странная», – но при этом улыбаясь. Поразительно, как понятен мне ее язык в этом мире, а значит, спохватилась я, этот мир нереальный. Но ведь и сном его не назовешь, это что-то гораздо большее, чем сон.
Я постаралась припомнить фразу, которой научилась у Эндрю: «Извини, что вела себя странно». Указала на себя, сжатым кулаком правой руки провела над сердцем, снова указала на себя, дважды потерла большим пальцем указательный, и, скрючив пальцы правой руки, махнула справа налево на уровне лица, шевеля при этом указательным, средним и безымянным.
Ханна присмотрелась ко мне, и я испугалась, не перепутала ли знаки. Но она сказала вслух:
– Ты всегда странная, мамочка, – и, рассмеявшись, добавила на языке жестов: «Оладьи готовы?»
– Еще минуточку, – ответила я. Растопила в сковородке еще немного масла, плюхнула пять ложек жидкого теста, присыпала черникой. Обернувшись, увидела, как Ханна достает из шкафчика три тарелки, а из ящика для кухонных приборов – три вилки.
Она перехватила мой взгляд, закатила глаза:
– Что опять, мама?
Я торопливо покачала головой, отвела глаза.
– Все хорошо, – сказала я, а потом добавила на языке жестов: «Я тебя люблю».
Девочка снова закатила глаза, но не сдержала улыбку.
– И я тебя люблю, глупенькая, – ответила она вслух. – И можешь не махать все время руками. Честное слово, я не забываю практиковаться в языке жестов, ага.
«Еще чего», – ответила я на языке жестов, вспомнив шуточку Эндрю, и Ханна скорчила мне в ответ рожу, но по-прежнему улыбалась.
Когда я сунула в духовку вторую порцию оладий и подогрела сковороду для третьей, Ханна, подойдя ко мне, пустилась рассказывать о какой-то Мэгги. Словно вспышка озарила мою память: оказывается, я знаю, что Мэгги – лучшая школьная подруга Ханны, и эта девочка всегда мне нравилась. Затем Ханна переключилась на длинный монолог жестами о девочке по имени Джессика, они с ней вчера сидели рядом. «Джессика в прошлом году познакомилась с ребятами из One Direction, – показала она, восторженно округлив глаза. – Круто!»
Удостоверившись, что Ханна смотрит на меня, я спросила:
– Так сегодня ты встретишься в лагере с Джессикой?
Она покачала головой.
«Разве что Мэгги опять не будет. Мэгги не любит Джессику».
В кухню вошел Патрик – свежевыбритый, пахнущий гелем для душа. Он уже оделся как на работу: офисная рубашка, хлопчатые брюки, мокасины.
– Уммм, оладушки! – Он похлопал себя по животу. Подошел ко мне сзади, пощекотал, как делал всегда, когда мы бывали на кухне вдвоем. Ткнулся носом мне в шею, и я блаженно вздохнула.
«Неприлично, папочка-мамочка», – жестами пристыдила нас Ханна, и мы оба расхохотались.
Мы ели в уютном молчании, и я с удивлением поняла, что придуманная Ханной комбинация черники и арахисовой пасты идеальна: кисловатые ягоды великолепно оттеняли солоноватый вкус арахиса. Сверху мы поливали оладушки сиропом, а Ханна – медом. Они стремительно исчезали.
После завтрака мы вышли с Патриком и Ханной на крыльцо, и через несколько минут перед домом притормозил минивэн: женщина за рулем, мальчик-подросток на пассажирском сиденье.
Я так крепко обняла Ханну на прощание и так долго не отпускала, что она вывернулась, пробормотав: «Ой, мамочка, чего ты?» Машина тронулась, Ханна помахала на прощание, и я еще долго смотрела вслед, когда минивэн уже скрылся за поворотом.
– Что с тобой? – окликнул меня Патрик, слегка сжимая пальцами мое плечо.
Я боюсь, что никогда больше не увижу мою девочку.
– Уже скучаю, – прошептала я.
– Скоро вернется, – сказал Патрик и снова с некоторым недоумением глянул на меня. Мы вошли в дом. – Ты и не заметишь, как время пролетит.
Он вернулся в спальню, принялся повязывать галстук, стоя лицом к окну. Я остановилась на пороге, сердце замерло: так мне все это было знакомо. И не медля, не позволив себе усомниться, я прошла через всю комнату, коснулась рукой его плеча. Он медленно обернулся:
– Кэтили.
От одного звука моего имени по телу пробегает дрожь. Медленно, тщательно я развязываю на Патрике галстук, начинаю расстегивать его рубашку. С минуту он глядит на меня, словно не решаясь.
– Кэтили, – пробормотал он опять, но я уже вижу: в глазах его вспыхнул огонь.
– Прошу тебя! – шепнула я, сведя к этой краткой фразе тысячи невысказанных слов. Мой муж, которого я не надеялась встретить вновь.
Лишь мгновение он еще колеблется, прежде чем схватить меня обеими руками – сильными руками, которые я так хорошо помню и люблю. Он прижал меня к груди, я слышу, как грохочет его сердце – никогда ему больше не биться, – и вот мы уже рухнули вместе на кровать.
Его тело изменилось, погрузнело, стало не таким гибким, зато в движениях прибавилось уверенности: он изучал мое тело много лет, а не только те драгоценные двадцать месяцев, что были нам отпущены. А потом я гоню прочь все мысли, весь этот изнурительный анализ, и мы с мужем занимаемся любовью – медленно, нежно, каждой клеточкой тела.
А когда все закончилось, я рухнула Патрику на грудь, залив ее слезами.
– Как прекрасно! – шепнул он.
– Я тебя очень люблю, – ответила я. Но вдруг вспомнила про Дэна, и меня захлестнул стыд. Если мне снятся такие сны с Патриком – это же предательство? Я отодвинула эту мысль, сделала глубокий вдох.
– Не покидай меня никогда, Патрик! Обещай, что никогда не оставишь меня.
– Любовь моя, я никуда от тебя не уйду.
Я смотрела на него, в зеленые глаза, по которым так тосковала, – и не могла унять слезы, даже когда он ласково взял меня за подбородок и попытался его приподнять.
– Что с тобой, Кэтили? Вот же я, здесь, и больше нигде.
– Да, – шепнула я, и это слово вонзилось мне в сердце миллионом кинжалов. – Ты – здесь, и больше нигде.
Глава 12
На следующее утро так же мощно меня захлестнуло чувство вины: проснувшись, я увидела Дэна, он крепко спал рядом со мной. При виде жениха меня замутило. Но это же ненормально, это уже безобразие какое-то!
Пока мы собирались на работу, Дэн был мучительно нежен и участлив. Лучше бы он держался отчужденно: тогда мне не пришлось бы думать о том, как я ему изменяла. Но измена ли это? Ведь все происходило только в моем воображении? И опять-таки – а вдруг это не только мое воображение?
Ведь и чистя поутру зубы, я все еще чувствовала прикосновения Патрика к моему лицу, умываясь, вдыхала терпкий запах его одеколона. И когда я вошла в кухню, твердо решив заблокировать любую мысль о нем, Патрик все еще что-то шептал мне на ухо.
– Малыш, я хотел бы еще раз извиниться за вчерашнее, – сказал Дэн, подавая мне дымящуюся чашку кофе: именно такой, как я люблю, и к нему кувшинчик ореховых сливок и пакетик заменителя сахара.