е и снится дочка. Знаю, это противоречит здравому смыслу. Но я хочу стать матерью, Дэн! Очень, очень хочу. Мне кажется, это и есть та жизнь, которая была мне предназначена. Я сбилась со своего пути.
Он помолчал с минуту.
– Так какой у нас выбор? Усыновление?
Затаив дыхание, я кивнула.
– Малыш, тебе сорок, – напомнил Дэн, не глядя на меня. – Мне сорок пять. Пока мы пройдем через эту процедуру… Пойми, не хотелось бы быть старыми родителями при маленьком ребенке.
– Мы могли бы взять ребенка постарше.
– Или принять твое бесплодие как знак. – Тон его был все так же мягок, но от этих слов я вся съежилась. – Вероятно, судьба сама указывает: ребенок – это не для нас.
– Но…
– Сколько браков на моих глазах пошли под откос из-за проблем с детьми! – настойчиво продолжал он. – Причем – с детьми биологическими, родными!
– Приемный ребенок точно такой же родной! – ощетинилась я.
– Я не это хотел сказать. Но с приемными могут быть дополнительные осложнения.
– С собственными тоже, Дэн! Наверное, жизнь и не должна быть легкой прогулкой. Наверное, все самое прекрасное в жизни дается лишь вместе с величайшими трудностями. Так уж устроено. И все осложнения того стоят. Почему ты так упорно отказываешься это понять?
– Я ни от чего не отказываюсь, Кейт! Я просто выразил свое мнение.
– Но ты выразил свое мнение как окончательное! Словно у меня нет права на свое!
– Разумеется, у тебя есть право на свое мнение. – Он демонстративно пожал плечами. – Но из этого не следует, что твое мнение – правильное.
Я уставилась на него:
– Выходит, если я думаю не так, как ты, я не права?
– Нет, ты не права потому, что пытаешься на полпути изменить курс.
– Я не меняю курс на полпути, Дэн! Я раньше вообще об этом не думала.
И снова этот долгий пристальный взгляд.
– Ты в самом деле думаешь, что из нас получатся нормальные родители, Кейт? Мы ведь любим есть в ресторанах, покупать красивую одежду, пить хорошее вино. В наш образ жизни ребенок никак не вписывается.
– Это твои предпочтения, Дэн, а не мои, – тихо ответила я. – И нет, Дэн, я не думаю, чтобы мне это было сложно. – Я припомнила сны, в которых я так сильно любила Ханну, что все внутри меня вздрагивало при виде ее. Какая чудесная девочка растет! – Я думаю, что стала бы хорошей матерью, Дэн.
– Увы, твои яичники решили за тебя!
У меня челюсть отвисла. Я уставилась на него, не веря своим ушам.
– Черт, извини, – тут же спохватился он. – Сам не знаю, как сорвалось.
Я не ответила. Отвернулась и стала смотреть в окно, борясь со слезами. Многое мне нравится в Нью-Йорке, но особенно я люблю этот бесконечный, в любой час дня, поток прохожих, и сейчас улицы были заполнены людьми, радовавшимися теплому летнему вечеру. Вот прошла, держась за руки, парочка; женщина в шортах и обтягивающем топе толкала коляску, нетерпеливо таща за собой ковыляющего малыша; девочки-подростки, нарядившиеся в кожу и кружева, прошлепали мимо. Взгляд остановился на мужчине, который нес на плечах улыбающегося мальчика в кепке «Янкиз» и с бейсбольной перчаткой на левой руке. Мальчик говорил не закрывая рта, а отец слушал с явным удовольствием.
– А если бы у меня уже был ребенок?
– Что?
– Когда мы познакомились, – уточнила я, поворачиваясь к Дэну. – Если бы мы с Патриком родили ребенка прежде, чем он умер. Если бы я одна воспитывала ребенка – ты бы пригласил меня на свидание?
Дэн с минуту глядел на меня.
– Честно говоря, не думаю. Но, Кейт, это же пустой разговор. Лучше порадуемся, что так не случилось.
Я кивнула, не находя слов.
– Ты же знаешь, малыш, что я люблю тебя. Знаешь? – Он сжал мою руку.
Я смотрела, как он гладит большим пальцем мою ладонь, потом ответила:
– Знаю. И я тоже тебя люблю.
Но порой одной любви недостаточно, чтобы удержать двоих вместе. И существуют разные степени любви. Видимо, то, что у нас с Дэном, – не совсем то, что мне представлялось. Во что хотелось верить.
И только ночью, когда мы легли в постель и Дэн обнял меня и еще раз повторил, что любит, я спохватилась: мы так ни о чем и не договорились. Мы кружили по краям трудной темы, а затем разошлись по своим углам – как обычно. Так я и живу уже очень долго: топчусь на месте, никуда не движусь, потому что не могу расстаться с прошлым.
Наконец я стала соскальзывать в сон. Перед глазами по-прежнему стояло лицо той девочки, похожей на Ханну.
Глава 15
На следующее утро, еще не открыв глаза, я почувствовала, что вернулась в свою жизнь с Патриком. Свет здесь ярче, белье пахнет по-другому, шум улицы – иной, чем в квартире в Маррихилл, где я живу с Дэном.
– Доброе утро! – сказала я, открывая глаза и перекатываясь на бок, лицом к мужу. Его лицо сияло в солнечных лучах – он похож на ангела, подумала я, а в следующее мгновение спохватилась: он и есть ангел!
На этот раз сон, или что это было, отличался от прежних. Более туманный, не такой физически ощутимый. Все еще невероятно реальный, но словно в млечном тумане, как бывает, когда летишь на самолете сквозь гряду облаков. Впервые я задумалась: может быть, я попала на небо? Но тут же прогнала эту мысль, ведь она означала бы, что и Ханна мертва. А Ханна не могла умереть, потому что и не жила. Разве что она и есть та девочка, которую я видела за окном свадебного ателье, – но тогда я и правда окончательно схожу с ума.
Ресницы Патрика дрогнули, он медленно открыл глаза, поморгал от утреннего света, потом сфокусировал взгляд на мне.
– Кэтили, – пробормотал он, наклоняясь, чтобы нежно поцеловать меня в губы. – Как голова сегодня?
– Голова?
– Вчера у тебя была мигрень. – Он вопросительно изогнул бровь.
В том-то и проблема: я заглядываю в этот мир урывками и многое пропускаю. Все равно что пытаться следить за сюжетом фильма по разрозненным кадрам.
Но хотя сама я этого не помню, очевидно, я каким-то образом постоянно присутствую в этом мире. Здесь идет своя жизнь, и я в ней участвую, это очевидно, раз меня тут знают и помнят. Это очень странно и очень-очень грустно.
– Хорошо, – сказала я. – Голова прошла.
Патрик улыбнулся мне, потом глянул на часы:
– Все, быстро встаем. У Ханны сегодня концерт. – Он снова поцеловал меня и выбрался из постели. Я смотрела, как он натягивает пижамные штаны поверх трусов и сверху – белую футболку. – Кто печет Ханне оладушки на удачу: ты или я?
С минуту я молчала: на меня потоком обрушилась информация. Каким-то образом я знала, что речь идет о фортепианном концерте, что Ханна обожает свою учительницу, мисс Кей, и ей страшно нравится та соната Бетховена, которую она приготовила для выступления. Когда на меня разом нахлынуло все, что я «знаю», я только и смогла пробормотать неразборчивое «ммм».
– Ладно, давай я. А ты пока одевайся. – Патрик вышел из спальни, не дожидаясь моего ответа, и я услышала, как он достает сковородку из кухонного шкафчика.
Я тоже встала и заглянула в шкаф-купе. Особо не удивилась, увидев перед собой смесь тех вещей, которые носила в реальной жизни, и других, которые никогда прежде не попадались мне на глаза. Ведь это логично, правда? В альтернативной реальности я могла встретить часть тех же вещей в магазине и купить их, поскольку я – это я и вкусы у меня те же.
Но в самом ли деле я все та же? Смерть Патрика сильно меня изменила. В мире снов я, наверное, счастливая, беззаботная молодая женщина, я ничего не боюсь, я понятия не имею, как в одно мгновение жизнь может измениться до неузнаваемости. Надеюсь, что так. Здесь я такая, какой была до гибели Патрика, пока мир не рухнул. И я с грустью подумала о той части меня, которая умерла 18 сентября 2002 года, вместе с Патриком.
Мое внимание привлекло одно платье, и я вытащила его: длинное, почти до щиколотки, шелковистое, ярко-зеленые завитки на темно-лиловом фоне. Я смотрела на него и улыбалась: чудесное платье, но в реальной жизни я бы его не купила, потому что Дэн обозвал бы его хиппятиной. Да ну его, этого Дэна! Я торопливо надела платье, сандалии на ремешках и пошла в ванную умыться и подкраситься.
Ханна уже сидела за кухонным столом в синем платье в полосочку и в черных туфлях с ремешком, на низком каблуке. Она обернулась ко мне с широкой улыбкой.
– Доброутро! – сказала она и добавила на языке жестов: «Голова прошла?»
«Да, – жестом правой руки ответила я и энергично кивнула. – Спасибо».
Она снова улыбнулась, и Патрик подмигнул мне и подошел к столу с тарелкой, полной оладий.
– Черника и арахисовая паста, чудачки мои, – сказал он и сбросил два оладушка мне на тарелку, остальные Ханне.
Мы обе скорчили ему рожи. Ханна принялась уминать свой завтрак. Я, тщательно следя за каждым своим жестом, сказала ей: «Ты сегодня очень красивая».
Она улыбнулась и знаками ответила мне: «Спасибо». Улыбнулась еще шире, закивала. Я повторила ее знаки, потому что Эндрю объяснил мне: когда в ответ на «спасибо» говоришь «спасибо», оно означает также «пожалуйста, на здоровье». Обернувшись, я увидела, что Патрик вернулся к плите и оттуда внимательно за нами наблюдает.
– Люблю тебя, – одними губами сказал он мне. Сердце сдавила такая боль, что на несколько мгновений я перестала дышать.
– Ну что, – заговорила я, оборачиваясь к Ханне, изо всех сил стараясь держать себя в руках, – готова к концерту?
– Мама! – вслух возмутилась она. – Я же целый месяц репетировала, дня не пропускала.
– Это да. – Откуда-то мне было известно, что она играет хорошо. По-настоящему. И относится к этому очень серьезно. Вдруг я вспомнила, что она учится музыке с трех лет, что я отвела ее на первый урок через полгода после того, как ей поставили протез, потому что хотела, чтобы девочка научилась воспринимать музыку, и поначалу пришлось спорить из-за этого с Патриком, который не хотел принимать такие решения за ребенка: пусть сама выберет, чем хочет заниматься.
И это напомнило мне, как в прошлом, в реальном нашем прошлом, до смерти Патрика, мы порой спорили – громко, до изнеможения. Иногда из-за каких-то серьезных вещей – где поселимся, с кем проведем выходные, – а порой из-за совершенной глупости, мелочи, типа кто не закрыл банку с майонезом. И я не боялась спорить с ним: знала, что он никогда меня не бросит. Любовь была нашей страховкой, и я ни на миг в ней не сомневалась.