– Больше никого рядом не было, – ответил Коллинз. – Айверсон просто заявил, что не делал этого, но, с другой стороны, он сам сказал, что напился в стельку и вообще ничего не помнил. Бритва Оккама.
– Бритва Оккама?
– Это принцип, согласно которому при прочих равных условиях простейшее объяснение обычно самое правильное. Преступления вроде убийства редко бывают чересчур сложными, а большинство убийц не блещет умом. Ты с ним уже познакомился?
– С кем? С Карлом? Конечно, он же подписал доверенность.
– Ну да. – Коллинз нахмурился, недовольный тем фактом, что упустил столь очевидный вывод. – А что он тебе сказал? Сказал, что невиновен?
– Мы еще не говорили о его деле. Я пока так далеко не продвинулся.
– Полагаю, он непременно так скажет. – Коллинз поскреб толстыми пальцами в голове, посыпая плечи перхотью. – А когда он это сделает, тебе захочется ему поверить.
– Но вы ему не верите.
– Возможно, верил. Тогда. Я и сам толком не знаю. С парнями вроде Карла всегда непонятно.
– С парнями вроде Карла?
– Он педофил, а все педофилы – искусные лжецы. Непревзойденные. Еще не родился тот аферист, способный врать так, как педофил. – Заметив мое растерянное лицо, Коллинз счел нужным дать разъяснение: – Педофилы – это монстры, которые живут среди нас. Убийцы, домушники, воры, наркодилеры, они всегда могут оправдать свои поступки. Большинство преступлений мотивируется самыми простыми эмоциями типа алчности, или ярости, или ревности. Конечно, мы этого не прощаем, но в принципе можем понять. Все люди время от времени испытывают подобные эмоции. Черт, большинство людей, положа руку на сердце, могут признаться, что мысленно планировали преступление, идеальное убийство, которое сошло бы им с рук! Каждый член жюри присяжных испытывал ревность или ярость. Они понимают, какие основные инстинкты стоят за преступлением вроде убийства, и непременно накажут этого парня за то, что не смог контролировать свои эмоции.
– Полагаю, что так, – ответил я.
– А теперь представь себе педофила. У него непреодолимая тяга к сексу с детьми. Кто сможет такое понять? Ты никогда не сможешь оправдать то, что они совершили. Для их поступков нет объяснения; они монстры, и они это знают. Однако они не могут в этом признаться даже самим себе. И они скрывают правду, похоронив ее так глубоко внутри, что сами начинают верить собственной лжи.
– Но некоторые из них могут быть невиновны, ведь так?
– Да, был у меня однажды один клиент… – Коллинз наклонился вперед, положив локти на стол. – Его обвиняли в растлении своего десятилетнего сына. Так вот, мой клиент убедил меня, будто его бывшая жена внушила все это их сыну. Короче, я полностью поверил своему клиенту. И даже подготовил перекрестный допрос, чтобы расколоть мальчика. Ну а примерно за месяц до начала процесса я получаю результаты компьютерно-криминалистической экспертизы. Прокурор приглашает меня к себе в офис и показывает видео, которое сделал этот придурок, причем все было точь-в-точь, как говорил его сын. Когда я показал видео своему клиенту, он выплакал все глаза, разревевшись, точно треклятый ребенок, и не потому, что изнасиловал своего малыша и его на этом застукали, а потому, что он клялся, что он не такой. У прокурора было видео этого сукина сына, там были его лицо, его голос, его татуировки, а он пытался меня убедить, что это просто кто-то, похожий на него.
– Итак, вы пришли к выводу, что все ваши клиенты, обвиняемые в педофилии, отъявленные лжецы, да?
– Нет, не все.
– И как по-вашему, Карл лгал?
Коллинз замолчал, обдумывая ответ.
– Поначалу мне очень хотелось верить Айверсону. Полагаю, тогда я еще не был таким искушенным, как сейчас. Хотя все свидетельствовало в пользу того, что он убил девчонку. По крайней мере, жюри присяжных в это поверило. И поэтому Айверсон отправился в тюрьму.
– А правду говорят, что в тюрьме педофилов избивают до полусмерти и все такое?
Коллинз кивнул, поджав губы:
– Да, чистая правда. В тюрьме имеется собственная пищевая пирамида. Мои клиенты, которых посадили за вождение в пьяном виде, обычно спрашивают: «И чего они ко мне прикопались? Я ведь никого не ограбил!» А карманники и домушники любят говорить: «Мы же никого не убили». Ну а убийцы вечно твердят: «По крайней мере, я не педофил. Я ведь не изнасиловал ребенка!» Парням вроде Айверсона некуда деваться. Нет никого хуже их, и это ставит их в самый низ пищевой пирамиды. Более того, он сидел в тюрьме Стиллуотер. Такие вот невеселые дела.
Я оставил надежды устроиться на этом дерьмовом стуле, поняв, что, возможно, неудобный стул – гениальная задумка хозяина кабинета: чтобы посетители особо не засиживались. Тогда я встал и потер заднюю часть бедер. Коллинз тоже встал и обошел письменный стол кругом. После чего взял из коробки две папки и вручил мне. Одна была помечена как «Отбор жюри присяжных», а вторая – как «Вынесение приговора».
– Вот эти уже готовы. Полагаю, я могу отдать тебе и стенограммы процесса.
– Стенограммы процесса?
– Ну да. Дела об убийствах первой степени автоматически получают право на апелляцию. Судебный стенографист готовит стенограмму процесса, все, что там говорилось, слово в слово. Копию обычно отправляют в Верховный суд, а свою копию ты можешь получить прямо сейчас. – Коллинз подошел к коробке, вытащил оттуда шесть томов в мягком переплете и один за другим вручил мне прямо в руки, соорудив кипу бумаг толщиной более фута. – Это займет тебя на какое-то время.
Я посмотрел на толстые тома и папки в своих руках, чувствуя их немалый вес. Мистер Коллинз между тем начал меня неназойливо выпроваживать.
– А что я смогу найти в этих книгах? – спросил я.
Коллинз вздохнул, снова задумчиво потер подбородок и пожал плечами:
– Скорее всего, ничего такого, чего ты уже не знаешь.
Глава 11
Возвращаясь на автобусе домой, я пролистал все шесть томов стенограммы процесса и едва слышно чертыхнулся. Для одного-единственного задания придется прочитать больше материала, чем для всех остальных классов, вместе взятых. А бросить этот класс, не испортив средний балл, я уже не мог. Мне нужно было успеть подготовить в ближайшее время запись интервью и вступительную главу биографии Айверсона – помимо всех остальных домашних заданий, – и я не имел ни малейшего представления, как мне уложиться в срок.
Пока я тащился от автобусной остановки до дома, тома стенограмм в моем рюкзаке уже давили на спину каменными плитами. Я достал ключи и начал отпирать дверь, но застыл на месте, услышав шелковые звуки испанской гитары, доносившиеся из квартиры Лайлы. Стенограммы были отличным предлогом остановиться и сказать «привет». Как-никак стенограммы были ее вкладом в эту идеалистическую хрень. Ну а кроме того, я очень хотел увидеть ее снова. Было нечто такое в ее «отвалите все, на фиг, от меня» манере поведения, что меня здорово цепляло.
Лайла появилась на пороге босиком, в футболке «Твинс» и шортах, практически скрытых низом футболки. Не удержавшись, я остановил взгляд на ее ногах, буквально на секунду, но она заметила. И вопросительно подняла бровь. Никакого тебе «привет». Никакого тебе «что случилось?». Лишь приподнятая бровь. Что чертовски нервировало.
– Я… э-э-э… ходил сегодня в адвокатскую контору, – заикаясь, промямлил я. – И получил стенограммы суда. – Расстегнув рюкзак, я продемонстрировал ей доказательство своих свершений.
Лайла, казалось, приросла к порогу: она смотрела на меня, подняв брови, не приглашая войти и не говоря ни слова, будто пыталась оценить степень моей наглости. Затем она пожала плечами и вернулась к себе, оставив дверь чуть-чуть приоткрытой. Я несмело вошел следом в квартиру, где неуловимо пахло детской присыпкой и ванилью.
– Ты уже успел прочесть стенограммы? – спросила Лайла.
– Нет, я только сейчас их получил. – Я швырнул первый том на стол, желая продемонстрировать, какой он тяжелый. – Правда, я вообще без понятия, с чего нужно начинать читать подобные вещи.
– Начни со вступительного слова, – посоветовала Лайла.
– С чего?
– Со вступительного слова.
– Это, должно быть, где-то в самом начале, да? – Я с улыбкой посмотрел на Лайлу; она подняла один из томов и начала перелистывать страницы. – Откуда тебе известно о вступительном слове и прочих вещах? Ты что, собираешься поступать на юридический факультет?
– Возможно, – сухо ответила она. – В старших классах я участвовала в постановочном судебном процессе. Адвокат, который нас натаскивал, сказал, что во вступительном слове следует изложить суть дела, но так, будто вы сидите в гостиной в кругу друзей.
– Ты участвовала в постановочном судебном процессе?!
– Да. – Лайла, послюнив палец, перевернула еще несколько страниц. – Если все пойдет хорошо, я не откажусь в один прекрасный день поступить на юридический факультет.
– А я еще даже не выбрал себе специальность. Но подумываю о журналистике. Просто…
– Вот и оно. – Лайла встала и загнула страницы, чтобы держать стенограмму в одной руке. – Ты будешь жюри присяжных. Садись на диван. Ну а я буду прокурором.
Я откинулся на диванные подушки, раскинув руки на спинке. Остановившись прямо передо мной, Лайла прочла про себя несколько строк, чтобы войти в образ. После чего выпятила грудь, распрямила плечи и начала говорить. И пока она говорила, я заметил, как из тени девочки-эльфа выступает уверенная в себе взрослая женщина, решительно настроенная завоевать внимание жюри присяжных.
– Дамы и господа присяжные заседатели, доказательства по этому делу, которые мы вам представим, свидетельствуют о том, что двадцать девятого октября тысяча девятьсот восьмидесятого года обвиняемый… – Лайла с грацией ведущей телевикторины взмахнула рукой, показав на пустой стул в углу, – Карл Айверсон изнасиловал и убил четырнадцатилетнюю девушку по имени Кристал Мэри Хаген.
Лайла неторопливо расхаживала передо мной, стараясь как можно чаще отрывать глаза от текста, чтобы установить со мной зрительный контакт, словно я был настоящим членом жюри.