– Вы тогда учились в десятом классе, да? – спросила Лайла.
– Угу. Мне, как и Дэнни, пришлось пойти в школу на год позже. Я получил водительские права в августе, когда мне стукнуло шестнадцать.
– Угон машины? – удивился я. – Кристал из-за этого переживала?
– Нет, все обернулось гораздо хуже. – Фишер еще раз тяжело вздохнул. – Как я уже говорил, водительские права я получил только месяц назад, и мне еще не приходилось водить такую мощную машину. И я, само собой, гнал от светофора до светофора. Мы вовсю отрывались, пока… – Он допил скотч, слизав повисшие на губах капли. – Я летел по Сентрал-авеню со скоростью примерно семьдесят миль в час… Господи, каким же я был идиотом! Лопнула шина. Я попытался удержаться, но мы выехали на встречную полосу и врезались в другую машину – припаркованный перед гастрономом полицейский патрульный автомобиль, правда пустой. Уже позже я прочел в газетах, что полицейские находились в подсобке гастронома, где расследовали кражу со взломом, поэтому они понятия не имели, кто врезался в их автомобиль.
– А кто-нибудь из вас пострадал? – поинтересовалась Лайла.
– Мы ехали непристегнутые, – сказал Эндрю. – И здорово расшиблись. Я ударился грудью о руль, а Кристал врезалась лицом в панель управления. Она разбила очки…
– Очки? – переспросил я. – Разве Кристал носила очки? Я видел фотографии с процесса. На фото она была без очков.
– Обычно она носила контактные линзы. Но иногда у нее воспалялись глаза, и тогда вместо контактных линз она надевала очки. Именно из-за этого она и распсиховалась. Во время аварии из оправы выскочило стекло. Но мы обнаружили это только потом. Кристал подняла с пола очки, и мы кинулись бежать во весь опор. А когда обнаружили, что в оправе нет одного стекла, возвращаться назад было поздно. До моей машины мы добирались не меньше часа. У меня возникла идея разбить окно в офисе на автостоянке, чтобы создать впечатление, будто вломившийся в офис грабитель взял ключи от «понтиака». На следующий день об этой истории уже рассказывали по радио и телику. Дело оказалось серьезным, поскольку мы повредили полицейскую машину.
– Так, значит, вот почему Кристал была на взводе, – сказал я. – Кстати, а копы нашли стекло от ее очков?
– Не совсем так. Кристал спрятала сломанные очки. Мы собирались заказать ей новые. Оставалось только подобрать похожую оправу. Но в тот день, в день рождения моей мамы, Кристал позвонила мне, чтобы сказать, что очки пропали. По ее мнению, кто-то явно нашел доказательство того, что мы украли машину, повредили полицейский автомобиль и сдриснули. Вот почему она так психовала.
– А где она спрятала разбитые очки? Дома? В школе?
– Если честно, не знаю. Она не говорила. После этого случая она сильно изменилась. Стала другой. Отстраненной и очень печальной. И ей, похоже, больше не хотелось со мной общаться. – Он замолчал, ожидая, когда эмоции перестанут теснить грудь. – Но я все понял только тогда, когда услышал заключительное слово прокурора, услышал отрывки из ее дневника, где она писала, что была… была… ну вы сами знаете.
– И вы никому не сказали, что ее дневник был неверно истолкован? – спросила Лайла.
– Нет. – Эндрю стыдливо опустил глаза.
– Но почему вы не сообщили его адвокату? – удивился я.
– Этот хрен моржовый вывалял мое имя в грязи. Да я скорее плюнул бы в его наглую рожу, чем стал бы с ним хоть о чем-то говорить. Вам трудно представить, каково это – открывать газету и видеть, как адвокат со стороны защиты обвиняет вас в том, что вы изнасиловали и убили свою подружку. Мне пришлось пройти курс психотерапии из-за этого ублюдка. А кроме того, в старших классах я отличился в трех видах спорта. И в результате получил бейсбольную стипендию в Университете штата Миннесота в Манкейто. Если бы я рассказал о том, что мы угнали машину, меня бы арестовали, исключили из школы, выкинули из спорта. Я бы все потерял. Ведь эта история и так здорово мне нагадила.
– Значит, нагадила, да?! – Я больше не мог сдерживать гнев. – Давайте расставим точки над «i». Чтобы не лишиться фирменной бейсбольной куртки, вы позволили ввести в заблуждение жюри присяжных.
– Против того парня Айверсона была собрана целая гора доказательств, – ответил Фишер. – Ну и что с того, если они не так истолковали дневник? С какого перепугу я должен был ради него рисковать своей задницей?! Ведь он убил мою девушку… Разве нет?
Эндрю переводил взгляд с меня на Лайлу в ожидании ответа. Но ни один из нас не проронил ни слова. Мы смотрели, как он стоит, словно язык проглотив. Мы ждали, когда его слова эхом отразятся от стен и постучат ему по плечу, как сердце-обличитель в рассказе Эдгара По. Мы с Лайлой упрямо молчали и ждали до тех пор, пока наконец Эндрю Фишер не сказал, по-прежнему не поднимая на нас глаз:
– Мне следовало кому-нибудь сообщить. Я знаю. И всегда знал. Похоже, просто ждал подходящего момента, чтобы снять груз с души. Надеялся, что когда-нибудь забуду об этом, но не забыл. Не смог. Как я вам уже говорил, меня до сих пор мучают ночные кошмары.
Глава 26
Когда по телевизору показывали театр, то публика там всегда была очень красиво одета, но у меня не было красивой одежды. Я поехал в колледж со спортивной сумкой, набитой джинсами, трусами и майками, в основном без воротника. Поэтому на неделе я совершил паломничество в ближайший секонд-хенд, где подобрал себе штаны цвета хаки и рубашку на пуговицах. А еще топсайдеры, правда с разошедшимся швом над большим пальцем правой ноги. Но я вставил в дырочку канцелярскую скрепку и по-простому стянул шов.
К 18:30 я был уже полностью готов, хотя так и не сумел справиться со вспотевшими ладонями. Когда Лайла открыла мне дверь, я буквально отпал. Красный джемпер облегал верхнюю часть тела и талию, подчеркивая изгибы, о которых я даже и не подозревал; блестящая черная юбка обтягивала ягодицы, скользя вниз по бедрам, гладким, как растаявший шоколад. Лайла наложила макияж, чего не делала раньше, ее щеки, губы и глаза ненавязчиво требовали моего внимания. Это было как помыть окно, на котором ты раньше не замечал грязи. Я с трудом сдерживал глупую улыбку. Меня так и подмывало схватить Лайлу в охапку, прижать к себе и поцеловать. Мне не терпелось провести с ней вечер: идти бок о бок, мило болтать, сидеть рядышком в зрительном зале.
– Классно выглядишь, – сказала Лайла.
– И ты тоже, – улыбнулся я, довольный, что мои подержанные шмотки прошли проверку. – Ну что, пойдем?
Вечер для прогулки выдался прекрасным, по крайней мере для конца ноября в Миннесоте: температура на четыре-пять градусов выше нуля, небо ясное, никакого ветра, никакого дождя, никакого гололеда, никакого снега – что было на редкость удачно, так как до «Рариг-Центра», где шла пьеса, нам предстояло пройти десять кварталов. Наш путь пролегал через Нортроп-Молл, самую старую и величественную часть кампуса, а дальше – по пешеходному мосту через реку Миссисипи.
Большинство студентов уехали домой на выходные в честь Дня благодарения. Я тоже подумывал о том, чтобы съездить повидаться с Джереми, но доводов против оказалось гораздо больше, чем доводов за. Я спросил Лайлу, почему она не уехала домой на выходные. Но она лишь помотала головой и ничего не ответила. И я сразу понял, что нужно оставить ее в покое. В том, что все разъехались, имелись и свои плюсы: прогулка по пустому кампусу была более интимной и больше похожей на настоящее свидание. Я шел, засунув руки в карманы куртки, слегка отставив локоть вбок на случай, если вдруг Лайла захочет взять меня под руку. Но она не захотела.
До этого вечера я вообще ничего не знал о пьесе под названием «Стеклянный зверинец». А если бы знал, то, возможно, не пошел бы на этот спектакль, пусть даже ценой упущенного свидания с Лайлой.
В первом акте парень по имени Том вышел на сцену и начал говорить с нами. Мы с Лайлой сидели в середине зрительного зала, и парень, похоже, с самого начала выбрал меня в качестве центра своего внимания. Сперва я решил, что это круто, когда актер произносит свои реплики так, будто говорит персонально со мной. Но по ходу пьесы мы познакомились с его сестрой Лаурой, чья мучительная интровертность показалась мне до боли знакомой, и с его матерью Амандой, жившей в мире своих фантазий в ожидании рыцаря на белом коне – гостя мужского пола, – который явится и спасет их от самих себя. Я смотрел, как по сцене ходят члены моей собственной изломанной семьи, и струйки липкого пота текли по моей груди.
Когда первый акт подошел к концу, я услышал, как моя мать на сцене в роли Аманды распекает Тома и говорит: «Да перестань ты только о себе! Только и слышишь – „я“, „я“…» Я видел, как Том мечется, точно зверь в клетке, по квартире, где его удерживает лишь любовь к сестре. И с каждой новой репликой в зале становилось все жарче. В антракте мне срочно понадобилось выпить воды, и мы с Лайлой вышли в фойе.
– Ну и что ты думаешь об этой пьесе? – спросила Лайла.
У меня теснило грудь, но я вежливо улыбнулся:
– Великолепно. Уж не знаю, как они это делают, запоминая все эти реплики. Я бы никогда в жизни не смог стать актером.
– Дело не только в запоминании реплик, – покачала головой Лайла. – Ведь они втягивают тебя в происходящее на сцене, заставляя сопереживать. Разве нет?
– Потрясающе, – сказал я, сделав очередной глоток воды.
Я мог бы сказать гораздо больше, но предпочел держать свои мысли при себе.
Когда в зале погас свет и начался второй акт, я положил руку ладонью вверх на разделяющий нас с Лайлой подлокотник кресла в надежде, что ей захочется взять меня за руку, хорошо понимая, что это напрасные ожидания. Между тем в пьесе появилось новое действующее лицо – пришедший в гости джентльмен, и я уже начал рассчитывать на счастливый конец. Но, как всегда, ошибся. Все пошло прахом. Оказалось, что пришедший в гости джентльмен уже обручен с другой женщиной. Сцена взорвалась злобой и встречными обвинениями, а Лаура тем временем вернулась назад в свой мир крошечных стеклянных фигурок, в свой стеклянный зверинец.