В первый день нового 2019 года в питомнике в Гавайском университете в Маноа умерла маленькая, неприметная с виду древесная улитка по имени Джордж. Джордж родился 14 годами ранее и всю свою жизнь провел в питомнике. Когда все родственники Джорджа умерли, исследователи обыскали остров в поисках брачных партнеров или хотя бы друзей для Джорджа, но так и не нашли ни одной улитки его вида.
Когда 1 января 2019 года Джордж скончался, его вид Achatinella apexfulva стал последним, перешедшим в категорию «вымерших» Красной книги Международного союза охраны природы (МСОП). Конечно, новость о вымирании гавайской древесной улитки едва ли станет такой же сенсацией, как новости об угрозе вымирания кого-то более крупного, например, носорога, однако утрата невзрачных видов наносит их экосистемам не меньший вред, и мы виноваты в этом не меньше, чем в исчезновении крупных травоядных. Вообще-то, по оценкам некоторых ученых, почти 40 % видов, вымерших с начала XVI века, – это сухопутные слизни и улитки. На Гавайях улитки играют в своих экосистемах важнейшую роль. Одни служат редуцентами и занимают нишу материковых земляных червей. Другие поедают водоросли, растущие на листьях, и потенциально ограничивают распространение болезней. Но из-за хищников, которые были завезены на Гавайские острова, эндемичные виды гавайских улиток исчезают с пугающей быстротой. Улиток едят завезенные крысы, а люди любят их коллекционировать и иногда тоже едят. Но все же главным врагом гавайских улиток стала другая улитка – хищная Euglandina rosea, волчья улитка.
Эту улитку завезли на Гавайи в 1955 году, чтобы помешать распространению гигантских улиток-ахатин, которых привезли туда случайно в 1936 году и которые с тех пор расползлись по острову, уничтожая все на своем пути – от посадок до штукатурки. Волчьи улитки – прожорливые хищники, они питаются другими улитками и, по замыслу, должны были подъесть гигантских ахатин и тем самым решить проблему. Увы, волчьи улитки предпочитают вкус гавайских улиток, и потому ахатины чувствуют себя сегодня вполне вольготно, а вот эндемичные улитки если и не вымерли, то уже очень близки к этому. Последний удар по эндемичным гавайским улиткам, вероятно, нанесет совпадение нашего «дружеского» вмешательства с изменениями гавайского климата. Некоторые эндемичные гавайские улитки еще сохранились в рефугиумах высоко над уровнем моря, где климат для волчьих улиток раньше был слишком холодным и сухим. Но сегодня и в этих ареалах становится все более тепло и влажно, и волчьи улитки наступают.
У истории Джорджа не получилось хэппи-энда, однако беды гавайских улиток – прекрасная иллюстрация нынешних отчаянных стараний нашего вида перейти от роли хищника к роли защитника. Мы знаем, почему некоторые виды исчезают, и хотим это прекратить, но пока не понимаем, каков выход из положения. Мы способны наладить программы размножения в неволе, но если не находится брачных партнеров либо если тот или иной вид в неволе не размножается, то, увы, поделать ничего нельзя. Мы способны разрабатывать и внедрять стратегии по устранению инвазионных видов, но эти стратегии часто оказываются неудачными или приводят к неожиданным последствиям. И пока мы выдумываем все новые способы помочь исчезающим видам, среда их обитания продолжает ухудшаться.
Новые технологии уже не за горами. Если бы Джордж находился в достаточно близком родстве с другим видом улиток, то их, возможно, удалось бы скрестить и получить потомство, однако у него было бы всего 50 % наследственности вида Джорджа, и неясно, как это оценили бы специалисты по систематике или биологи, занимающиеся сохранением видов, – отнесли бы его к тому же виду или какому-то другому. Вдобавок приток генов извне мог повлиять на поведение улитки. Если бы гибрид не занял экологическую нишу, которую раньше занимал вид Джорджа, последствия вымирания не удалось бы предотвратить.
Возможно, когда-нибудь мы сумеем клонировать Джорджа. Кстати говоря, отрезанный у него после смерти фрагмент ноги отправили в Замороженный зоопарк в Сан-Диего, где его сохраняют в криокамере на тот случай, если появится соответствующая технология воссоздания вымерших видов. Однако воссоздание – не самое быстрое решение кризиса вымирания, а уж в конкретном случае Джорджа до него особенно далеко. Чтобы воссоздать вид, нужны жизнеспособные клетки, которые можно превратить в жизнеспособные эмбрионы, а также суррогатная мать, способная создать среду для развития эмбрионов, и надежная стратегия, позволяющая вырастить и выпустить на свободу клонированное животное в отсутствие других особей того же вида. Каждый вид-кандидат на воссоздание столкнется на этом пути с самыми разными техническими, этическими и экологическими препонами – от «Где найти жизнеспособную клетку?» и «Как подыскать идеальное яйцо или суррогатную мать?» до «Существует ли среда, куда можно выпустить этот организм, не рискуя, что он тут же вымрет снова?» В случае Джорджа клетки, которые хранятся в криокамере в Замороженном зоопарке, вероятно, пригодны для воссоздания его вида. Однако биологи знают слишком мало о циклах размножения и развития Джорджа (и улиток в целом), чтобы составить надежный план клонирования и разведения. Со временем, конечно, все может измениться, однако, по-моему, нам следует учитывать, что развитие технологии клонирования улиток стоит довольно низко в перечне технологий, нуждающихся в развитии, и частные инвестиции, то есть тот самый вид финансирования, на котором держится разработка вариантов выхода из кризиса вымирания, скорее пойдут на воссоздание обаятельной вымершей мегафауны, чем на воскрешение крошечной улитки. В общем, я не особенно надеюсь на возвращение Джорджа из-за грани вымирания – хотя его ногу на всякий случай и заморозили.
Из всех способов человеческого вмешательства в эволюционные траектории окружающих нас видов самое горькое впечатление, конечно, производят те, которые влекут за собой вымирание. Возможно, именно поэтому мы так стараемся сегодня оправдаться и найти другие объяснения, хотя бы и не слишком убедительные, и даже придумываем фантастические технологии вроде воссоздания вымерших видов, которые избавили бы нас от бремени ответственности. Однако вместо того чтобы обвинять друг друга, конструктивнее было бы признать, что все вымирания, которые люди вызвали или которым поспособствовали в прошлом, не стали результатом предумышленных действий. Ни первые австралийцы, ни первые американцы не считали, что им надо любой ценой истребить всех-всех дипротодонов и всех-всех мамонтов. Просто появление людей фундаментально меняло селективный ландшафт соответствующих ареалов. Если двуногие обезьяны имели конкурентное преимущество перед своими четвероногими родичами при охоте в полях и в высокой траве, то животные, чьи поведение и физиология делали их неинтересными для наших плейстоценовых предков, имели конкурентное преимущество перед теми, которые не сумели от них удрать. Даже более поздние вымирания – скажем, случаи моа и додо – тоже не были вызваны преднамеренно. И эти, и многие другие вымершие виды пали жертвами резких перемен в среде обитания, которые иногда были вызваны вмешательством людей (как прямым, так и косвенным), а иногда, по всей видимости, не имели к нам отношения.
И все же не подлежит сомнению, что жестокость и разрушительность человеческих действий со временем возрастали. Отчасти это объяснялось тем, что нас становилось все больше и больше. На острова прибывали уже не маленькие семейные группы, охотившиеся ради пропитания, а целые лодочные флотилии, и вместе с людьми на берег высаживались крысы, кошки и свиньи. Переселенцы привозили с собой окультуренные растения, насекомых-вредителей и гигантских улиток-ахатин. Со временем люди стали еще и невероятно могущественными. Место зачаточных орудий заняли сначала атлатли, потом дробовики, потом суперкомпьютеры. Развитие науки и техники ускоряло само себя. Мы разрабатывали новые способы преобразовывать ландшафты и убивать – и делали это (и продолжаем делать!) куда быстрее естественного отбора, единственного механизма, позволяющего видам приспосабливаться. Шестое вымирание – вымирание, которое, безусловно, идет сейчас, – это прямое следствие человеческой эволюции.
Но все-таки отчаиваться рано. Вдобавок к технологическим достижениям у нас появилась и социальная сознательность. Мы не хотим, чтобы из-за нас вымирали. Мы хотим защищать ареалы обитания и сохранять биоразнообразие. Для кого-то желание беречь природу основано на чистом эгоизме: таким людям нравится эстетика природных просторов и разнообразие меню. Кто-то действует из альтруизма и ценит природу как таковую. Но какой бы ни была мотивация, последние 150 лет мы постепенно признаем свою роль в вымираниях и так же постепенно примеряем на себя новую роль, требующую от нас активно стремиться к тому, чтобы никто больше не был доведен до вымирания. Однако со временем становится все очевиднее, что мы не можем и просто отойти в сторону, позволив биологическим видам эволюционировать по прежним, дочеловеческим траекториям. Мы слишком глубоко укоренены в природе, наши наука и техника слишком сильно развиты, наша популяция слишком велика, чтобы полностью устраниться из среды, которую мы захватывали последние 200 000 лет, – очень уж крепко мы связаны. Напротив, наша новая роль помогает понять, каким образом наши действия, начавшиеся в эпоху плейстоцена, повлияли на другие виды, и помогает осмыслять последствия наших поступков в прошлом. Наша задача – разобраться в том, как может выглядеть мир, где одновременно царит биоразнообразие и полно людей. Мы должны использовать наши все более развитые технологии для формирования будущего, где люди могут процветать бок о бок с остальными видами.
Глава четвертаяПереносимость лактозы
На той копии второй хромосомы, которую я унаследовала от матери, если отмерить примерно две трети по длинному плечу хромосомы в сторону центромеры, у меня есть одна-единственная мутация – в интроне 13 гена под названием