Когда мы редактируем геном какого-то вида, мы опережаем эволюцию. Создаем организм, которого раньше не существовало. То же самое происходит и в тех случаях, когда организмы спариваются и их геномы сочетаются друг с другом: их отпрыск – организм, которого раньше не существовало. Но когда эволюция создает что-то новое, в рекомбинации геномов есть элемент случайности. А когда мы создаем что-то новое, мы отменяем случайность, слегка подправляя то, что уже было, и делая это вполне определенным, конкретным образом. Мы создаем что-то новое – или новое лишь отчасти, но все равно новое, потому что мы полностью его контролируем.
Кроме того, у наших мелких поправок есть цель. Когда мы применяем генный драйв, чтобы распространить по популяции ту или иную черту, мы берем созданный нами организм, которого раньше не существовало, и делаем его своим орудием. Это орудие может снизить опасность болезни, расчистить экосистему, спасти вид от вымирания. Но не дурно ли это – манипулировать видами, искусственно создавать из них что-то отчасти новое ради собственной выгоды? Оправдывает ли манипуляции с видами наше благое намерение принести пользу тому или иному виду или той или иной экосистеме? Этично ли это – переносить гены от одного вида другому, чтобы превратить его в свой инструмент? Нравственно ли искать решение собственных проблем на всем древе жизни и заимствовать гены даже из геномов видов, которых больше нет?
Ответить на эти вопросы трудно – но, может быть, и не нужно. Мы подправляем в своих интересах виды животных и растений вокруг нас уже десятки тысяч лет. Почти все это время наши орудия были грубоваты, но с их помощью мы создавали мир, полный красоты, надежд и – опасностей. Сегодня у нас повсюду беда – с климатом, с вымиранием видов, с продовольствием, с доверием. Чтобы пережить эти кризисы, нам понадобится весь инструментарий, понадобятся все возможные орудия – и мы обязаны научиться говорить об этих орудиях открыто и честно. Может статься, того, чем мы сейчас располагаем, недостаточно, чтобы спасти нас, другие виды и среду нашего обитания. Может статься, нам понадобятся новые, совершенно неведомые инструменты, такие, какие еще только предстоит придумать, потому что путь нас ожидает очень и очень нелегкий.
А пока у нас все еще есть слоны.
Глава восьмаяРахат-лукум
Мы ступили на этот путь около сорока миллионов лет назад, когда наши древнейшие предки, похожие на обезьян, пришли в Африку из Азии. С тех пор многое менялось. Смещались континенты, влияя на океанические течения вокруг. Резко колебалась температура на планете – то зной, то мороз. Среда обитания становилась то суше, то влажнее, а иногда преображалась до неузнаваемости, открывая растениям, животным, грибам и микроорганизмам новые возможности для эволюции и диверсификации. А потом, на излете последних сорока миллионов лет, появился наш вид. Наши предки расселились по всей планете и стали частью ландшафта, где разные виды сражались за место и ресурсы, – причем важнейшей его частью. Одни растения, животные и микроорганизмы хорошо подошли для жизни в мире, где есть люди, и стали плодиться и размножаться. Другие – и их было много – вымерли. Наш вид захватил все ареалы обитания на планете и переделал их под себя. Потом, в последние примерно 0,0005 % последних сорока миллионов лет, человеческое общество индустриализировалось и изменило Землю примерно так же, как астероид Чикшулуб, когда он около 66 миллионов лет назад врезался в нашу планету и положил конец царствованию динозавров.
Вот что произошло за последние 40 миллионов лет. А какой предстанет нам Земля, если мы перенесемся на 40 миллионов лет в будущее? Надо полагать, иной, чем сегодня, и не только из-за нас. Что бы мы ни делали, континенты продолжат двигаться, а вулканы – извергаться. В ближайшие 40 миллионов лет Африка врежется в Европу, Австралия сольется с Юго-Восточной Азией, а Калифорния сползет вдоль восточного побережья Северной Америки до самой Аляски. Климат через 40 миллионов лет будет теплее нынешнего, и опять же не только из-за нас. Наше Солнце, которое и сегодня уже звезда средних лет, постепенно становится ярче. Примерно через миллиард лет оно станет настолько ярким и жарким, что наши океаны вскипят и испарятся. А в гораздо более близком будущем, через 40 миллионов лет, Солнце будет жарче нынешнего, однако планета все еще останется обитаемой. Но для кого? Для нас или для линий, которые произойдут от нас? Или мы последние из нашей линии и обречены угаснуть, как динозавры, освободив место очередному Новому Хиту[21]?
Если предположить, что продолжительность жизни нашего вида примерно такая же, как и у других млекопитающих, то мы уже приближаемся к середине отведенного срока и нам осталось около полумиллиона лет. Однако мы отличаемся от других видов. Другие виды вымирают, потому что проигрывают в конкуренции, не могут приспособиться к переменам климата или становятся жертвой катастрофы. А мы приспосабливаемся к переменам климата и побеждаем в конкуренции – либо истребляем остальные виды, либо приручаем их; раньше мы для этого придумывали разные небиологические технологии, а теперь научились создавать и биологические. Да, нас может погубить какая-нибудь катастрофа, но мы хитры и, возможно, найдем инженерное решение, как избежать собственного вымирания.
Однако чем больше у нас возможностей пересилить эволюцию, тем больше и опасений, как бы не злоупотребить этими возможностями. Где провести грань? Может быть, редактировать геном растений допустимо, а редактировать геном животных – уже нет? Может быть, генная инженерия приемлема, если ее цель – сделать благополучнее жизнь животного или снизить загрязнение окружающей среды, а вот заниматься этим ради эстетики – моральное разложение? А как насчет модификации генома человека? Если мы все же решим себя редактировать, то как нам быть – остановиться на изменениях, которые коснутся только одного человека, или допустить, чтобы они передались следующему поколению и навсегда изменили траекторию нашей эволюции? А вдруг мы научимся лечить какую-нибудь генетическую болезнь или сможем защитить своих детей во время пандемии? Пока мы мнемся и сомневаемся, продолжает ухудшаться среда обитания, возникают новые болезни, а люди по-прежнему страдают и голодают.
Когда Эдмунд Певенси из «Нарнии» Клайва Льюиса пробует рахат-лукум Белой Колдуньи, он не подозревает, что лакомство заколдовано, и знает только, что в жизни не пробовал ничего вкуснее и что готов на все – даже на предательство брата и сестер, – лишь бы получить еще немножко. Не станет ли способность редактировать собственный геном нашим колдовским рахат-лукумом? А если так, что именно подтолкнет нас к тому, чтобы взять первый кусочек?
Мы с Пэтом Брауном познакомились в Google на тамошней ежегодной «неконференции» под названием Sci Foo. Я увидела его в ресторанном дворике, где он сидел на барной стойке, уставленной вегетарианскими закусками, в окружении завороженных слушателей. На нем была белая футболка с коровьей мордой, жирно перечеркнутой красной полосой, как на дорожном знаке, и он бурно жестикулировал, рассуждая, по-видимому, о будущем планеты без крупного рогатого скота. Я была наслышана о Пэте Брауне – и благодаря его репутации, и потому, что наша лаборатория приняла беженца из его лаборатории, когда Пэт решил бросить работу в Стэнфорде и открыл стартап, которому предстояло стать компанией Impossible Foods – «Невозможная еда». Соблазн был непреодолим, и я присоединилась к толпе, чтобы поспорить с Пэтом про коров.
Поймите меня правильно. Я обожаю «Невозможные бургеры» – первый продукт, выпущенный его компанией. «Невозможные бургеры» и правда очень вкусные и, на мой взгляд, и текстурой, и вкусом, и ароматом похожи на говяжьи гораздо больше, чем все остальные вегетарианские бургеры на рынке. Несомненно, к этому Пэт Браун и стремится – создать заменитель мяса для мясоедов. Так что «Невозможный бургер» меня не тревожит. Меня тревожит желание Пэта уничтожить всех коров – мне-то кажется, что в этом нет необходимости. По-моему, даже те, кому отвратительны и мясная, и молочная промышленность, должны найти коровам место под солнцем. Ведь они все ж таки потомки туров. Коровы, как минимум, могут жить там же, где когда-то жили туры, и исполнять обязанности крупного жвачного травоядного в природной экосистеме, возвращенной в дикое состояние.
Прежде чем сменить профессию, Пэт Браун 25 лет преподавал биохимию в Стэнфордском университете. В 2009-м он взял творческий отпуск на полтора года, чтобы обдумать, чем заняться дальше. Он уже изобрел микроматрицу ДНК, которая позволила ученым по-новому каталогизировать различия между последовательностями ДНК и количеством белков, производимых генами. Кроме того, он стал одним из основателей Публичной научной библиотеки, которая позволила ученым по-новому публиковать свои статьи – делать их доступными бесплатно всем жителям Земли. При реализации своего следующего проекта Пэт решил добиться еще более масштабных перемен. После некоторых размышлений и исследований он решил изменить рацион человечества, изъяв из продовольственной системы планеты все продукты животного происхождения.
Возможно, Пэт Браун слегка не в себе, но в уме ему определенно не откажешь. Он понимал, что нельзя просто попросить всех перестать есть мясо, – из этого ничего не выйдет. Продукты животного происхождения приносят и пользу, и удовольствие, которых не дает растительная пища, и к тому же они глубоко укоренены во многих культурах. Чтобы полностью убрать из нашего рациона животных, Брауну нужно было изобрести растительный продукт, ничем не отличающийся от продуктов животного происхождения, которые нравятся людям. Пэт задействовал свои познания по биохимии и инженерную сметку и основал две компании – это уже упоминавшаяся Impossible Foods