Диалектика: напряженность, или синтез противоположностей
В то время со мной работала ассистентка Элизабет Трайас, чей муж преподавал марксистскую философию в университете. Однажды, когда я рассказывала ему о своей работе, он воскликнул: «Марша, твоя терапия диалектична!»
Диалектична? Никогда не слышала о диалектике. Я залезла в словарь и прочитала определение: диалектика – это метод оценки и обсуждения противоположных идей с целью найти истину. Я называю это напряжением или синтезом противоположностей.
«Диалектическая поведенческая терапия» казалась подходящим названием, отражающим напряженность между стремлением к изменениям и принятием клиента таким, какой он есть.
Диалектика повсюду: объединение противоположностей
Все в природе является динамичным балансом между противоборствующими силами. Планета Земля пытается улететь в космос из-за центробежных сил, но сила гравитации Солнца мешает этому. Любое движение конечности человека – конфликт противоборствующих сил, сгибающих и напрягающих мышц: ваши мышцы в бицепсах сгибают руки, а мышцы в трицепсах выпрямляют их. Это конкретные примеры, но, строго говоря, смысл диалектики – поиск ответа через принятие противоположностей.
Именно это базовое противоречие привлекло внимание Элизабет. От нее я узнала, что на диалектике основано большинство социальных и естественных наук. «Хорошо, – подумала я. – Если это полезно для науки, значит, это полезно и для меня. Значит, диалектическая поведенческая терапия». Это было как прозрение. Я словно осознала то, что уже интуитивно знала.
Вскоре после этого я позвонила на факультет философии и сказала: «Вы не могли бы прислать кого-то, кто рассказал бы мне и моим студентам о диалектике?»
Диалектика позволяет противоположностям сосуществовать: вы можете быть слабыми и сильными, счастливыми и несчастными. С диалектической точки зрения все постоянно меняется. Нет абсолютной или относительной истины, нет ничего абсолютно правильного или неверного. Истина развивается со временем. Ценности, которых придерживались в прошлом, могут потерять значение в настоящем. Диалектика – это процесс поиска истины в текущем моменте, основанный на синтезе противоположностей.
Это перекликается с концепцией готовности, о которой шла речь в предыдущей главе: «Готовность – это когда вы открываетесь тому, что есть. Речь идет о том, чтобы стать единым целым с вселенной и делать то, что необходимо в данный момент».
Я сказала своим студентам, что собираюсь следовать этому мировоззрению и нуждаюсь в их помощи. «Мы должны найти все, что в новой терапии недиалектично, и изменить его на диалектичное», – сказала я. Наверняка кто-то закатил глаза, но мои студенты уже привыкли к такого рода вещам. Они знали, что у меня постоянно возникают новые идеи.
Принятие диалектики стало кардинальной сменой направления. Я словно запрыгнула в элегантный европейский поезд, который с визгом остановился передо мной. Внимание, прибыл Диалектический экспресс! Двери открываются, я запрыгиваю внутрь, и поезд с ревом уносится вдаль. Я думаю: «Что ж, посмотрим, куда он меня привезет. Если он врежется в стену, я просто придумаю что-нибудь еще».
Но он до сих пор не врезался.
Транзакция в терапии. Удержать равновесие на качелях
Многие из нас видят реальность в поляризованных категориях «или-или», а не «все это» или «и это тоже». Мы нередко заходим в тупик под названием «или тезис, или антитезис», не в силах двинуться в сторону синтеза. Мы часто не способны принять утверждения: «Я хочу быть с тобой, и я нуждаюсь во времени для себя», «Ты забыл встретить меня на вокзале, и ты по-прежнему любишь меня», «Я хочу дописать главу до вечера, и я хочу пойти домой и закончить работу прямо сейчас» и так далее. Все когда-то сталкивались с таким. Именно неспособность спросить себя «Что я сейчас упускаю?» и «Где я впадаю в крайность?» создает проблемы.
С диалектической точки зрения винить нечего и некого. Поскольку все взаимосвязано, у всего есть причина. С недиалектической точки зрения в A обвиняют Б, и это игра в одни ворота. В диалектическом мире A влияет на Б, Б влияет на A, и так по кругу. Транзакция была новой идеей в психологии, когда я разработала ДПТ.
Если признаете, что у всего есть причина, это означает, что виновных искать бессмысленно. Если вы знаете причину, стоящую за определенным поведением, независимо от того, насколько оно неприятно или болезненно, это поведение имеет смысл.
Многие из моих клиентов серьезно травмированы родителями. Я думаю, что большинству людей лучше любить своих родителей, чем не любить, независимо от того, каким было их поведение. Многие из тех, кого травмировали родители, по-прежнему хотят любить их. Я пытаюсь помочь таким клиентам понять, что возмущение и понимание могут сосуществовать. Поведение родителей достойно осуждения, но у них были свои причины: родители вели себя так из-за определенных событий в их жизни (например, попытки моей матери «улучшить» меня возникли из успешных попыток бабушки улучшить ее). Я могу любить своих родителей и в то же время не одобрять их поступки.
Терапевт должен помочь найти синтез противоположностей, найти то, что клиент упускает из виду. На многих сессиях я говорила себе: «Ищи синтез. Что я упускаю?» Пациент хочет лечь в клинику. Я не хочу, чтобы он ложился в клинику. Завязывается борьба. В чем диалектика? Пациент думает, что, скорее всего, покончит с собой, если не попадет в клинику (я этого совершенно не понимала). Я полагаю, что он, скорее всего, совершит самоубийство, если окажется в клинике (с чем клиент совершенно не согласен). Каков синтез? Мы должны любым способом сохранить жизнь клиента. Нам нужно решить эту проблему.
Мне потребовалось много времени, чтобы осознать диалектику, присущую планированию самоубийства или самоповреждениям. И то и другое заставляет чувствовать себя лучше и одновременно делает еще несчастнее. Оба утверждения верны. Когда я не могу добиться от клиента согласия жить, я пробую договориться на определенный период времени. Если я могу выбить неделю, то пробую договориться на две и продолжаю до тех пор, пока клиент не остановит меня. Если я не могу добиться согласия, то ищу синтез: «Если мы сможем сделать вашу жизнь достойной того, чтобы ее прожить, будете ли вы работать над этим?» Почти все соглашаются. Если человек намеренно ранит себя, я могу спросить: «Если бы мы нашли способ решить проблемы, которые расстраивают вас, захотели бы вы измениться и обходиться без самоповреждений?» До сих пор все соглашались.
Терапия похожа на качели: я на одной стороне, пациент – на другой. Терапия – это процесс поднимания и опускания. Каждый из нас скользит вниз-вверх, пытаясь сохранять баланс, чтобы мы вместе поднялись еще выше. Этот более высокий уровень, означающий рост и развитие, можно назвать синтезом предыдущего уровня. Затем процесс повторяется. Мы снова балансируем на качелях, пытаемся обрести баланс и перейти на новый уровень.
Сложность терапии с пациентом с высоким суицидальным риском заключается в том, что вместо качелей мы балансируем на бамбуковом шесте, закрепленном на канате над Гранд-Каньоном. Если пациент движется назад, я тоже следую за ним, чтобы сохранить равновесие. Затем пациент снова движется назад и так далее. Мы оба рискуем упасть в пропасть (шест не бесконечно длинный). Моя задача – не просто сохранять равновесие, а делать так, чтобы мы оба двигались к середине, а не к концам шеста.
Терапевт должен поддерживать обе стороны. Ты несчастен и хочешь умереть – я понимаю, что ты чувствуешь, как порой тяжела твоя жизнь и как сложно продолжать жить. С другой стороны, я также могу представить трагедию твоего самоубийства. Я знаю, что, по-твоему, никому нет до тебя дела, но я уверена, что ты знаешь, что мне не все равно, твоему коту не все равно и, если хорошенько подумать, твоим родителям тоже не все равно. Я абсолютно уверена, что ты можешь сделать свою жизнь достойной того, чтобы ее жить. Даже рыдая от боли, ты должен верить, отпустить сомнения и цепляться за надежду.
Принятие концепции непрерывных изменений очень изменило нашу терапию практичным, почти прозаичным образом. В 1980-х психоаналитики утверждали, что для психологического благополучия пациента важна стабильность терапии. Кабинет должен выглядеть одинаково на каждом сеансе, все должно лежать на своих местах. Я категорически отказалась от этого. Наша задача – сделать так, чтобы клиент чувствовал себя комфортно в любой обстановке. Мы все должны учиться жить в меняющихся условиях. Смена обстановки в кабинете – один из способов помочь нашим клиентам.
Неожиданное путешествие
Вы когда-нибудь ловили себя на том, что делаете что-то неожиданное для себя? Будто под влиянием посторонней силы?
В один прекрасный день я шла по коридору главного корпуса факультета психологии. Было начало 1983 года, совсем недавно я стала штатным преподавателем. Дверь в кабинет заведующего кафедрой была открыта. Я вошла и сказала что-то вроде: «Если я смогу перенести все свои занятия из одного семестра в другой и сделать двойную работу в одном семестре, могу ли я взять каникулы на весь второй семестр без необходимости оформлять творческий отпуск?» Заведующий кафедрой спросил: «И чем же ты хочешь заняться?» «Хочу поехать в дзен-буддистский монастырь», – выпалила я. «Это как-то связано с твоей работой?» – спросил он. Я ответила: «Конечно, связано. Я хочу сама освоить методы принятия, чтобы эффективнее учить принятию своих клиентов. Я мало знаю о практиках дзен, но точно знаю, что они учат принимать себя и свое положение в мире. Мне нужно поехать в буддистский монастырь и научиться этому».
Заведующий кафедрой согласился. Я вышла из кабинета и едва не потеряла сознание. Я не шучу. «Боже, что я только что сделала?!» – подумала я.
Труднодостижимый мистический опыт
В 1983 году я вела групповые занятия по медитации в своей церкви. Все встречи проходили одинаково. Мы садились в круг, в основном все участники размещались на полу в позе лотоса. Я не могла принять эту позу даже в детстве и до сих пор не могу, поэтому садилась на стул. Мы медитировали в тишине около часа, а потом каждый из нас делился своими ощущениями, тем, что казалось важным.
Во время этих занятий я очень скучала. Меня утомляли не рассказы людей. Нет, это мне всегда нравилось. Мне было скучно с самой собой. Я ждала, что во время медитации некий духовный порыв поднимет меня над самой собой, я ждала мистического опыта, похожего на тот, что я испытала в часовне Центра Горницы почти двадцать лет назад. Я ждала нового просветления и злилась, что этот момент никак не наступал.
Несколькими годами ранее в Институте Шалем, в мгновение гортензии, я осознала, что Бог вокруг нас, во всем и во всех. Поэтому я не искала Бога в этом смысле. Я ждала и надеялась на мистическое переживание Бога и расстраивалась, что оно не появлялось. Я нуждалась в духовном совете, который помог бы мне принять свою жизнь такой, какая она есть (в итоге я поняла, что, когда речь идет о духовности, чем активнее ты этого хочешь, тем с меньшей вероятностью это произойдет. Ты должен с головой окунуться в свою жизнь и быть открытым всему, что может произойти. Это и есть принятие).
Десять лет назад в Вашингтоне я приняла концепцию готовности Джеральда Мэя, которая является формой принятия. Но этого было недостаточно. Я нуждалась в бо́льшем, мне было нужно отпустить постоянное ожидание нового мистического опыта, чтобы научить своих клиентов принятию. Поэтому я позвонила своим друзьям из Шалема и спросила: «Кто лучшие учителя созерцания в мире?» Я решила, что, раз уж я собираюсь сделать это, нужно найти лучших. Мне посоветовали аббатство Шаста, дзен-буддистский монастырь в Северной Калифорнии, настоятельницей которого была Роши Джию Кеннет, и Виллигиса Йегера, монаха-бенедиктинца из Германии. Я решила, что побываю и там и там.
В то время я была очень духовным человеком и участвовала в молчаливых ретритах в Доме молитвы Кайрос. Изредка в шутку я говорила друзьям что-то вроде: «Мне бы следовало отправиться в буддистский монастырь». Я плохо представляла, что такое дзен, а теперь собиралась узнать это на практике.
Два фактора были главным стимулом. Первый – потребность лучше учить клиентов принятию. Второй – настоящее, но едва выраженное желание обнаружить в себе более глубокую духовную идентичность. Именно это заставило меня неожиданно для самой себя зайти в кабинет заведующего кафедрой. Я просто следовала своему инстинкту.
Я позвонила в аббатство Шаста и сказала: «Я хочу приехать к вам на три месяца». Мне сказали: «Нет, вы можете приехать только на выходные». Я поинтересовалась почему, и они ответили: «Потому что вам может не понравиться. Мы считаем важным, чтобы люди, которые никогда не были у нас, сначала попробовали, прежде чем погрузиться в нашу долгосрочную программу обучения». Я подумала: «Какое это имеет значение?» Меньше всего меня волновало, понравится мне или нет.
На самом деле я плохо представляла, во что ввязалась. Я была напугана. Джудит Гордон, моя подруга, постоянно говорила мне: «Знаешь, Марша, не каждое мгновенье будет ужасным и болезненным».
Я спросила себя: «Что я могу потерять? Ничего настолько важного, как то, что могу приобрести». Я собрала чемодан, рассказала о своих планах директору по клинической подготовке и 20 августа 1983 года двинулась в путь длиной восемьсот километров, в аббатство Шаста.