Незнакомка в чужой стране
Я не помню в деталях, что чувствовала, вернувшись домой в начале июня 1963 года, – возвращение стерлось из памяти. Зато я хорошо помню свое отчаяние, когда осознала, насколько серьезной является моя потеря памяти.
Я не могла вспомнить, где лежат столовые приборы, где хранятся кастрюли и сковородки, в каком шкафу стоят бокалы. Я словно оказалась в чужом доме. Скорее всего, это из-за электрошока.
Я боялась ходить туда, где могла встретить знакомых. Не узнавать тех, с кем общалась годами, казалось мне унизительным. В утешение люди почти всегда говорят мне: «Я тоже забываю имена». Порой хочется крикнуть: «Ты понятия не имеешь, что это – потерять столько воспоминаний!»
«Когда Марша уехала в институт, она была из высшего общества, – говорит Элин, – а вернулась словно нищенка. Она ела по-другому. Забыла о манерах. Все забыла. Ее как будто подменили. Она говорила, что не может находиться рядом с богачами. Ей было комфортнее с простыми людьми. Она стала другой. Возможно, из-за лекарств».
Возвращение домой не принесло облегчения, и мне по-прежнему хотелось только одного – избавиться от боли.
Переезд
Одному Богу известно, как родители восприняли перспективу моего возвращения. Но мой приезд точно не был счастливым событием. Мама велела Элин держаться от меня подальше: ей казалось, что я заражу сестру и своим безумием, и новым отношением к богатству. По иронии судьбы через несколько лет Элин уехала из Оклахомы, чтобы жить и работать с малообеспеченными людьми. Позже Элин рассказала мне, что перед отъездом мама стояла на коленях, вцепившись в ее пальто, плакала и умоляла остаться. Сомневаюсь, что она расстроилась бы, если бы уезжала я. Но Элин? Ее гордость и радость!
Через пару недель после возвращения домой я намеренно сильно порезала руку бритвой. Элин говорит, что в тот момент была рядом со мной в ванной, но не смогла меня остановить. «Кровь была повсюду», – вспоминает она. Я тоже помню, как кровь стекала по руке и капала на белый кафельный пол. Меня отвезли в больницу. Медсестры вели себя со мной довольно грубо и пригрозили, что, если это произойдет еще раз, меня арестуют. В то время попытки самоубийства считались в Оклахоме уголовным преступлением. Хотя я не хотела покончить с собой, медсестры решили, что именно так и было.
Когда я объявила родителям, что уезжаю, уверена, они вздохнули с облегчением. Это было через месяц после моего возвращения из клиники. В тот день мы с мамой отправились в загородный клуб, я сказала или сделала что-то неподобающее, и, как обычно, все закончилось скандалом. И тогда я поняла, что с меня хватит.
Попытки приспособиться к самостоятельной жизни
Комната, в которой я поселилась, принадлежала Молодежной женской христианской ассоциации и находилась в центре Талсы, рядом с офисом закупочной компании Indiana Oil, куда отец устроил меня секретарем на неполный рабочий день. Я подшивала документы, запечатывала, облизывая, конверты – то есть выполняла всю неквалифицированную работу, которую поручали сотрудницам офисов в те годы. Но мне все нравилось, как и почти все работы в моей жизни. Особенно я любила находить более эффективные способы организации своего рабочего процесса.
Вскоре после переезда я обнаружила, что становлюсь алкоголичкой. Я выпивала бокал апельсинового сока по утрам перед работой, но мне не очень нравился вкус сока, поэтому я начала добавлять в него немного водки. Слава Богу, я быстро поняла, к чему это может привести. В Талсе у нас было довольно много знакомых алкоголиков. Я видела, как менялись их жизни и сколько боли они причиняли близким.
Все мои проблемы только усугубились бы алкоголизмом, и рано или поздно мне пришлось бы столкнуться с необходимостью отказаться от спиртного. В клинике отказ от сигарет был болезненным, и я подумала, что отказаться от алкоголя наверняка будет еще тяжелее. Поэтому я выработала правило, которого придерживалась до сорока лет: не пить в одиночестве.
Первые шаги по созданию жизни, которую стоит прожить
Это правило – пример того, что позже я назвала «построением жизни, которую стоит прожить». Изменить деструктивное поведение и сделать свою жизнь если не достойной, то хотя бы терпимой – главная цель диалектической поведенческой терапии. Даже если не получится создать идеальную жизнь, в ней появится много позитивных моментов, которые приятно проживать.
Когда мне исполнилось сорок, я решила, что больше не нуждаюсь в алкогольном правиле. Спустя пару месяцев я поняла, что снова рискую, поэтому вернулась к правилу и до сих пор его не нарушила (вы наверняка уже заметили, что я одновременно могу быть как человеком слова, так и человеком, совершенно не умеющим контролировать свою жизнь).
Терра инкогнита – неизвестная земля
Я была очень наивной, когда впервые лицом к лицу столкнулась со взрослым миром, о котором практически ничего не знала. Я была школьницей, когда меня положили в клинику, потом два года провела в изоляции. Теперь мне было двадцать, и я жила одна на скромную зарплату. И ориентироваться я могла только на свой искаженный опыт. Я отказалась от финансовой поддержки родителей, потому что не хотела, чтобы они играли хоть какую-то роль в моем побеге из ада.
Я не умела распоряжаться деньгами. Мама всегда одевалась в бутиках и часто брала меня с собой, поэтому мне не пришло в голову поискать магазин попроще, когда мне понадобилось купить платье на работу. Дорогое платье я оплатила кредитной картой. Когда подошел срок первого платежа, я не знала, что могу платить частями и внесла полную сумму, после чего до конца месяца у меня осталось ровно тридцать центов. Я немного обдумала ситуацию и купила три шоколадные конфеты с мятным вкусом в серебристо-голубой фольге. Должно быть, весь месяц я выпрашивала еду у коллег в офисе.
Конечно, я могла ужинать у родителей, но обычно это плохо заканчивалось. «Вчера вечером я пришла поужинать, но не стала есть, потому что слишком нервничала. Сначала я заперлась в своей комнате и плакала, – писала я доктору Джону О’Брайену, – а потом мама не разрешила мне сесть за стол. Она сказала, что я в неподобающем состоянии и ей следовало бы прогнать меня за то, что я так сильно ее расстроила. Родители!!! Помолилась, и мне сразу полегчало».
Таблетки не помогают
Несмотря на любимую работу, меня периодически накрывали волны депрессии и возникало острое желание умереть. У меня был хороший запас таблеток благодаря доктору Проктору, моему новому психиатру в Талсе. «Я намеренно приняла слишком большую дозу, – признавалась я в письме доктору О’Брайену, – на прошлой неделе я выпила тридцать таблеток стеллизина и тридцать коджентона. В итоге я на три дня превратилась в нервную истеричную развалину. Мама настояла, чтобы я осталась у них. Она сказала, что меня вышвырнут из дома христианской ассоциации, если увидят в таком состоянии».
У мамы были основания для тревоги. Родители моих соседок считали, что в общежитии «не следует держать девочку, которая лежала в психиатрической клинике и прижигала себя сигаретами». (Я рассказала об этом только своей соседке.) Не знаю, действительно ли я представляла угрозу или нет.
Затем я перешла к серьезным действиям. «У меня хорошие и плохие новости. В основном, я бы сказала, плохие, – писала я доктору О’Брайену. – Впервые в жизни я осознанно попыталась покончить с собой. Дважды! И оба раза неудачно. Представляете мой шок? В первый раз я выпила весь флакон торазина, но только отключилась на полтора дня. Во второй раз я сняла комнату в мотеле, выпила две бутылки дешевого алкоголя и упаковку дарвона. Увы, меня откачали. Наверное, попутно я позвонила доктору Проктору, который сообщил все моей маме. Она приехала за мной. Разумеется, она перепсиховала».
Единственное, что я помню об этих суицидах, – как я лежу в постели, могу думать, но не могу пошевелиться, и мне очень плохо. Этой травмы было достаточно, чтобы удерживать себя от новых попыток.
Сейчас, когда я пишу об этом, мне сложно поверить, что я действительно пыталась покончить с собой. Должно быть, я вела себя гораздо противоречивее, чем кажется в письмах доктору О’Брайену. Я утратила себя, потеряла свое духовное «я». Нарушила обет выбраться из ада. Неужели я не понимала, что суицид не может быть волей Божьей? Скорее всего, боль была настолько огромной, что мысли о других, включая семью и Бога, попросту растворились в моем безумном сознании.
Плохой пример
У мамы были веские причины для тревоги. После моей попытки самоубийства к нам приехала полиция, и детектив разъяснил, что суицид – уголовное преступление и меня могут посадить. Я была вне себя и в истерике кричала младшему брату, что не хочу в тюрьму. Не лучший пример для подражания.
Чуть позже, когда я объясняла Джону О’Брайену произошедшее, мой ход мыслей изменился. «Конечно, рано или поздно я попаду в тюрьму, потому что шансы, что я сделаю это снова, миллион к одному, – писала я, демонстрируя ужасные познания в статистике. – Как бы сильно я ни старалась, как бы много ни молилась, сколько бы ни убеждала себя, я все равно не справлюсь. Сейчас я держу себя в руках, но знаю, что не смогу контролировать себя постоянно. На все воля Божья. Есть ли лучшее место для социальной работы, чем тюрьма? Мне дается прекрасная возможность помочь многим запутавшимся женщинам. Я намерена быть самой доброй, понимающей и законопослушной заключенной. Возможно, своим примером я помогу кому-нибудь вернуться на правильный путь. И я рада, что все так сложилось, жаль только, моя семья будет разочарована».
Я написала доктору О’Брайену, что во всей этой ситуации есть и хорошая сторона – я больше не испытываю непреодолимого желания покончить с собой. «На самом деле мне и раньше не хотелось умирать, но я чувствовала, что должна, – писала я. – Теперь я думаю иначе».
Меня подавляла мысль о том, что я способна только ранить своих близких и причинять им боль. «Я хочу помогать другим, но ни разу никому не помогла, – писала я. – Я так устала от собственной суеты. Слава богу, мои коллеги и друзья считают меня счастливым человеком». Я по-прежнему успешно скрывала свою внутреннюю реальность. «Забавно представлять их реакцию, когда они узнают правду, – продолжала я в письме. – Худшее, что я сделала, – стала плохим примером для Майка и Билла (моих младших братьев). Мне всегда нравилось гордиться своими братьями и сестрой. Ставить их на пьедестал было моим постоянным развлечением. Разумеется, никто не гордится мною, потому что свой пьедестал я разрубила на куски и сожгла дотла. Старшие братья и сестра – это учителя, а я не могу научить младших ничему, кроме жестокости, ведь я постоянно причиняю всем боль. Я всерьез обдумываю переезд в какой-нибудь крупный город, чтобы жить одной. Там я не смогу навредить своей семье и никого не буду ранить… Лучше всего меня вообще оставить на необитаемом острове».
Наконец-то я себя контролирую
После попытки суицида мне пришлось выехать из дома христианской ассоциации. Я сняла крошечную грязную квартиру на Сауз-Денвер-авеню в злачном районе. Я была всем довольна, но родители пришли в ужас. Мама рыдала, а папа предложил деньги на квартиру «получше в хорошем районе». Я отказалась. «Как вы можете догадаться, – писала я доктору О’Брайену, – родители практически отреклись от меня. Ведут себя так, словно я вышла замуж за бомжа и скатилась на самое дно».
Несмотря на все сложности, я начала контролировать свою жизнь, сосредоточившись на клятве выбраться из ада и помочь выбраться другим. Но сначала мне было необходимо поступить в колледж.
Это был следующий шаг.
Мое первое исследование о суициде
Я начала посещать вечернюю школу при Университете Талсы, совмещая учебу с работой секретарем и почтальоном. Выбрала три специализации – социологию, английский язык и риторику. Очень скоро я начала получать хорошие оценки по всем предметам. Я твердо решила стать психиатром в закрытом отделении государственной психбольницы, чтобы помогать самым бесправным людям.
В подобные отделения попадают только тяжелые пациенты. Я знала, что зарплата в государственной больнице будет довольно скромной, но деньги не были моим приоритетом, поэтому я не видела проблемы. Я хотела так хорошо работать, чтобы у руководства не было шанса найти такого же классного специалиста за такие маленькие деньги.
Во время учебы я ощутила потребность исследовать – когда писала курсовую о суициде.
Я не знаю, почему выбрала именно эту тему. Скорее всего, это была единственная интересная мне область психологии – если вдуматься, что может быть увлекательнее жизни и смерти? Мне хотелось работать с самыми несчастными людьми в мире, а если ты хочешь умереть, ты действительно несчастен.
Каким-то образом я убедила служащих морга и полиции предоставить мне записи о совершенных суицидах и попытках самоубийства. Понятия не имею, почему они согласились. Должно быть, я привела веские доводы и вела себя как научный исследователь.
Эта курсовая работа определила мой путь. С тех пор, кем бы я ни была – студенткой, аспиранткой, преподавателем университета, – я исследовала суицид и писала о нем научные работы. Если мне заказывали статью, я находила способ сделать ее статьей о суициде. Но тот проект в Талсе я не закончила, потому что обнаружила записи о человеке, которого знала моя семья. «Боже, – подумала я, – оказывается, он покончил с собой!» Я никому не рассказала и свернула работу. Было ясно, что эта информация должна остаться в тайне.
Оставить позади прежнюю себя, обрести новое «я»
В течение года после выписки из клиники я заметила в себе серьезные перемены. Это сложно описать, но казалось, будто новая и более счастливая я сбросила старую, приносящую страдания оболочку. Удивительно, но метаморфоза произошла без всяких усилий с моей стороны. Вот как я описывала это в письме доктору Джону О’Брайену:
«По сути, как сказал бы доктор Проктор, я обрела себя. Единственный вывод, который мы можем сделать, заключается в том, что мой двадцать первый день рождения оказал на меня большое влияние. Шестого мая я сидела в офисе, и внезапно все изменилось. Будто кто-то снял с меня цепи. Я всю жизнь натыкалась на глухую стену в попытках найти дверь, ведущую к психическому равновесию и, самое главное, – к освобождению. И вдруг – дверь передо мной. Доктор О’Брайен, я не могу передать, как это замечательно. Я годами резала себя, хотя и не хотела. Теперь мне незачем это делать. Я ранила близких, не желая этого. Теперь мне не нужно этого делать. Я была больна, но не хотела болеть. Мне больше не нужно быть больной. Доктор О’Брайен, я не буду делать то, чего не хочу… Внутри меня счастье. Да, я все еще тоскую, плачу, злюсь и хочу послать всех к чертям, но за всем этим скрывается счастье. Я только что нашла дверь. Хотя понимаю, что мне предстоит длинный путь».
В тот момент я даже не представляла, насколько длинным он окажется.
Мне говорили, что моя манера общения с доктором О’Брайеном похожа на то, как я разговариваю со своими пациентами. Так что можно сказать, что я мыслила как психотерапевт задолго до того, как им стала. Но в то время все происходило неосознанно.