можно скорее вручить Хеннебергеру свеженапечатанную версию. К счастью, он прихватил с собой авторскую рукопись, так что утро 3-го числа застало его в офисе "Настольной лампы" (о ней ниже), где он бешено перепечатывал длинный рассказ; но, когда пришло время идти на службу в церковь Св. Павла, он был закончен лишь наполовину.
Пара собиралась тем же вечером отправиться на медовый месяц в Филадельфию, но они так устали, что, скорее всего, вечер провела в дом 259 на Парксайд-авеню. Здесь также пришлось возиться с рукописью Гудини. Хотя пара остановилась в отеле "Роберт Моррис", единственный офис стенографа, открытый по вечерам, оказался в отеле "Вендиг", и свои вечера в Филадельфии (4 и 5 марта) они оба провели в нем, заканчивая перепечатку. Готовый рассказ немедленно был отослан в "Weird Tales", и 21 марта Лавкрафт получил 100 долларов оплаты - самую большую сумму, которую он до сих пор заработал писательством. Это был единственный случай, когда "Weird Tales" заплатил ему до публикации.
"Под пирамидами" написан вполне умело и остается во многом недооцененным рассказом, пусть даже вначале он читается как путеводитель или статья из энциклопедии. Некоторые образы в нем, вероятно, позаимствованы из великолепной, хотя и несверхъестественной египетской истории Теофиля Готье "Одна из ночей Клеопатры". Лавкрафт владел переводом "Одной из ночей Клеопатры и других фантастических небылиц" работы Лафкадио Херна (1882).
В любом случае повествование обретает неожиданную мощь, когда мы читаем, как Гудини сбрасывают в некую захватывающе глубокую расселину возле Храма Сфинкса (Лавкрафт отбросил идею использовать в качестве места основного действия Могилу Кэмпбелла) и о его тяжкой борьбе не только со своими оковами, но и с "праздным вопросом", который преследовал его все время пребывания в Египте: "так какое же исполинское, отвратительное и противоестественное чудовище призван был первоначально изображать Сфинкс?" Последнее добавлено Лавкрафтом и становится центральным фокусом всего рассказа. Соответственно, сам Гудини перестает быть активным участником повествования, становясь главным образом наблюдателем необычных феноменов; и в течении всей эскапады - что могло быть лишь колкой насмешкой над одним из самых физически крепких людей того времени, - он трижды теряет сознание, падая в обморок.
Далее Гудини натыкается на громадную подземную каверну, населенную невообразимо ужасными существами. Его мысли обращаются к болезненно-странным пристрастиям древних египтян ("Все мысли этих людей вращались вокруг смерти и мертвецов"), в частности, к их представлениях о духе или ка, который способен возвращаться в свое тело или в иные тела, после того как "сея страх, постранствует по верхнему и нижнему мирам". Существуют "предания, заставляющие кровь стыть в жилах" об образчиках "упадочного жреческого искусства", которые иногда изготавливались, - о "составных мумиях, представляющих собой противоестественное сочленение человеческих туловищ и членов с головами животных в попытке имитации древних богов". Вспоминая об этом, Гудини к своему потрясению натыкается на живые воплощения подобных существ:
Я просто не стану смотреть на марширующих тварей. Как за спасительную соломинку, ухватился я за это решение, когда услыхал, как скрипят их суставы, как отвратительно они хрипят, заглушая глухую музыку и размеренную поступь. Хорошо еще, что они безмолвствовали... но Боже! их богомерзкие факела стали отбрасывать тени на поверхности этих колоссальных колонн! Господи, только не это! Где это видано, чтобы у бегемотов были человеческие руки и в них факелы... чтобы у людей были головы крокодилов...
Но вершина рассказа - ответ на тот "праздный вопрос", которым ранее задавался Гудини. Чудовищные создания принимаются складывать громадные кучи еды - видимо, в приношение некому непонятному существу, которое тотчас из лаза в конце подземной пещеры.
Величиной оно, пожалуй, было с доброго гиппопотама, но имело необыкновенный внешний вид. Казалось, у него нет шеи, однако пять отдельных косматых голов росли в один ряд прямо из туловища, имевшего грубо цилиндрическую форму... Из этих голов стремительно вылетали странные жесткие щупальца, которые алчно набрасывались на громадные горы непотребной пищи, разложенной перед норой, хватая ее большими порциями.
Но что это могло быть? "Пятиглавый монстр, который выскакивал из норы... пятиглавый монстр величиной с гиппопотама... пятиглавый монстр - и то, для чего он был не более, чем простой передней лапой..."
Это, возможно, один из сравнительно редких примеров, когда Лавкрафт написал действительно "неожиданную" концовку. В целом, рассказ на редкость удачен и заслуженно открывает объемистый номер "Weird Tales" за май-июнь-июль 1924 г. На самом деле, вклад Лавкрафта в этот номер состоял из трех рассказов; два других - это "Гипнос" и "Любимые мертвецы" С.М. Эдди.
С последним рассказом связан причудливый постскриптум ко всей этой истории. Десятилетие спустя Лавкрафт, обсуждая свой довольно ограниченный опыт "реальной жизни", мимоходом замечает: "Я несколько раз был в полицейском участке... однажды, чтобы увидеть начальника полиции, готового запретить продажу журнала [моего] заказчика в киосках..." Видимо, это ничто иное, как упоминание того факта, что юбилейный номер "Weird Tales" был запрещен на основании того, что темой "Любимых мертвецов" была некрофилия (что чистая правда), и их, похоже, сочли непристойными. Лавкрафт, как ни странно, никак не упоминает об этом в письмах того времени, и сейчас уже очень сложно понять, что же в действительности произошло. В переписке Лавкрафта есть некоторые указания на то, что журнал был запрещен только в штате Индиана; но в таком случае я не понимаю, зачем по этому вопросу Лавкрафту надо было встречаться с начальником полиции в Нью-Йорке (вряд ли это происходило где-нибудь еще). До какой степени дурная слава затронула продажи "Weird Tales" - также спорный вопрос; определенно, нельзя сказать (как я сам имел неосторожность утверждать), что запрет "спас" журнал, увеличив спрос на него, - особенно с учетом того, что следующий номер вышел только четыре месяца спустя. Однако мы обнаружим, что эта неприятная история еще аукнется - по крайней мере, Лавкрафту, - годы спустя.
Тем временем, связи Лавкрафта с "Weird Tales" становятся все крепче - возможно, крепче, чем ему хотелось бы. В середине марта он сообщает, что Хеннебергер "как раз совершает радикальное изменение в политике Weird Tales, и что у него на уме совершенно новый журнал, охватывающий страшилки в духе По-Мейчена. Этот журнал, говорит он, будет `прямо по моей части', и он желает знать, не пожелаю ли я переехать в ЧИКАГО, чтобы его редактировать!" В этом заявлении есть некоторая двусмысленность, но я полагаю, что его смысл не в том, что Хеннебергер создавал "совершенно новый журнал", но в том, что сам "Weird Tales" реформировался в "новый" журнал, публикующий "страшилки в духе По-Мейчена". Ранее Лавкрафт замечает, что Бэйрд изгнан из редакторов, а на его место поставлен Фарнсуорт Райт; это была лишь временная мера (номер "Weird Tales" за май-июнь-июль, видимо, редактировался Райтом и Отисом Адельбертом Клайном, хотя большую часть содержания все-таки составлял материал, ранее принятый Бэйрдом), и Лавкрафт, действительно, был первым кандидатом Хенебергера на пост редактора "Weird Tales".
Лавкрафта часто критикуют за то, что он не сумел вовремя ухватиться за подвернувшийся счастливый шанс - когда он, молодожен, отчаянно нуждался в стабильном доходе; предполагают, что ему следовало преодолеть свое чисто эстетическое отвращение к модерновой архитектуре Чикаго и принять предложение. Однако все было не так просто. Во-первых, хотя Соня была не против переезда, он означал для нее неопределенные перспективы поиска работы в Чикаго - или же только ради сохранения работы супругам пришлось бы жить в тысяче миль друг от друга. Во-вторых, Лавкрафт знал, что Хеннебергер по уши в долгах: он сообщает, что Хеннебергер "потерял 51 000.00$ на своих двух журналах" (т.е. на "Weird Tales" и "Detective Tales"), и не было никакой гарантии, что хоть один из них сумеет удержаться на плаву; если бы Лавкрафт, несмотря ни на что, все-таки отправился бы в Чикаго, он вполне мог через несколько месяцев остаться там без средств, без работы и с ничтожными перспективами ее получить. С моей точки зрения, Лавкрафт поступил разумно, отклонив предложение. В любом случае, даже при самых идеальных финансовых условиях, он мог бы не стать идеальным редактором журнала, подобного "Weird Tales". Его привередливые вкусы забраковали бы большую часть того, что реально публиковалось на страницах журнала: попросту говоря, не нашлось бы достаточного числа художественно изысканных произведений - уровня Мейчена-Дансени-Блэквуда, - чтобы заполнить то, что на самом деле было ничем иным, как дешевым журнальчиком, платившим авторам по пенни за слово. Факты жестоки: подавляющее большинство материалов, опубликованных в "Weird Tales", по литературным критериям, - полный мусор, хотя, похоже, это мало волнует тех несчастных, которые по сей день продолжают ностальгировать по этому журналу.
В действительности же в результате этого кризиса Хеннебергер продал свою долю в "Detective Tales" соучредителю Rural Publications, Дж. М. Лансингеру (который оставил редактором журнала Бэйрда), а постоянным редактором "Weird Tales" назначил Фарнсуорта Райта (он сохранит этот пост до 1940 г.); затем - единственный способ покрыть громадный долг в 40 000$ - пришел с Б. Корнелиусом, печатавшим журнала, к следующему соглашению: "Корнелиус стал главным акционером с условием, что, если 40 000$, которые ему задолжали, когда-либо будут возмещены прибылью от журнала, Хеннебергер получит свой пай обратно". Для выпуска журнала была учреждена новая компания, Popular Fiction Publishing Co., с акционерами Корнелиусом, Фарнсуортом Райтом и Уильямом Спренгером (коммерческий директор "Weird Tales"); публикация "Weird Tales" возобновилась в ноябре 1924 г., после перерыва в несколько месяцев. Хотя Хеннебергер сохранил долю в новой компании, "Weird Tales" никогда не принесет ему достаточно прибыли, чтобы выкупить свой пай обратно; в любом случае, через несколько лет он, похоже, утратит к этому предприятию весь интерес и в итоге полностью отойдет от дел.