К началу 1930-х гг. Лавкрафт покончил со многими философскими вопросами из тех, что волновали его раньше; в частности, он сумел примириться с теорией Эйнштейна и включить ее в свою до сих пор преимущественно материалистическую систему взглядов. Таким образом, его система взглядов стала мало чем отличаться от таковой у его новейших философских наставников, Бертрана Рассела и Джорджа Сантаяны.
Похоже, Лавкрафт впервые познакомился с этими мыслителями где-то между 1927 и 1929 гг. У меня есть подозрение, что он открыл для себя Рассела, прочитав "Избранные работы Бертрана Рассела", изданные Современной Библиотекой (1927). Вера Рассела в науку и его секулярная этика явно пришлись Лавкрафту по вкусу, хотя Рассела нельзя было назвать атеистом. В 1927 г. Рассел сформулировал свое философское мировоззрение образом, который Лавкрафт только бы приветствовал:
Я по-прежнему считаю, что основные процессы во Вселенной идут в соответствии с законами физики; что они не имеют никакого отношения к нашим желаниям и, вполне возможно, приведут к исчезновению жизни на этой планете; что нет никакого основания ожидать посмертного существования; и что добро и зло - идеи, которые не проливают никакого света на нечеловеческое бытие.
С Сантаяной дело обстоит сложнее. Лавкрафт советует Элизабет Толдридж: "Начните с его Скептицизма и животной веры, а затем перейдите к пятитомной Жизни разума". Читал ли сам Лавкрафт эти работы? Вполне возможно. Но чего он, похоже, не понял - по крайней мере, предлагая кому-то прочесть "Скептицизм и животную веру" (1923) до "Жизни разума" (1905-06) - это того, что первая работа была замыслена как введение в философию (составная часть труда под названием "Царство Бытия" [1927-40]), призванное заменить или, по меньшей мере, коренным образом скорректировать последнюю. В любом случае Сантаяна печально известен своей заумностью - не только из-за использования чересчур формального вокабулярия и концепций логики и эпистемологии, как у Витгенштейна, но и по причине туманного и "поэтичного" использования философского - и даже обыденного - языка, что сбивает с толку многих читателей. Как отмечает Джон Пассмор:
От трудов с такими названиями как "Царство бытия" и "Царство материи" философ уполномочен требовать степени точности, соответствующей тематике. Этого он не получает: "и в царстве бытия, и в том, что материально", признавается Сантаяна, "и я даю лишь некоторые намеки". И намеки, разумеется, темные.
И все же, я полагаю, что Лавкрафт либо позаимствовал ряд важных аспектов мировоззрения у Сантаяны, либо (и это вполне возможно) независимо пришел к взглядам, поразительно похожим на взгляды Сантаяны.
Что Лавкрафт понял о теории Эйнштейна - в частности, насчет ее опоры на три принципа материализма, описанных Хью Эллиотом (единообразие закона, отрицание телеологии и отрицание форм бытия, не рассматриваемых физикой и химией), - что во вселенной вокруг нас по-прежнему прекрасно работают ньютоновские законы физики: "Данная область недостаточно велика, чтобы позволить относительности проявить свои основные эффекты - следовательно, можно полагаться на безотказные законы земли, чтобы получить абсолютно надежные результаты для ближайших небес". Это позволяло Лавкрафту отстоять, по крайней мере, первый и третий принцип Эллиота. Что же до второго:
Реальный космос упорядоченной энергии, включая ту, что известна нам, как материя, имеет характер и природу, абсолютно непостижимую для человеческого мозга; и чем больше мы о нем узнаем, тем больше понимаем это обстоятельство. Все, что мы можем о нем сказать, - то, что у него нет той видимой центральной первопричины (вроде физического мозга сухопутных млекопитающих), чтобы мы смогли корректно приписать ему чисто земной и биологический феномен, называемый осознанной целью; и что мы образуем, даже учитывая самые радикальные концепции релятивистов, столь незначительную и временную его часть (будь пространство в целом бесконечно или искривлено, а трансгалактические расстояния - постоянными или изменчивыми, мы знаем, что в пределах нашей солнечной системы никакое релятивистское обстоятельство не может отменить доступные нам приблизительные измерения. Относительное место нашей солнечной системы среди звезд - такая же условная реальность, как относительные положения Провиденса, Нью-Йорка и Чикаго), что все представления об особых отношениях, именах и судьбах, свойственные человеческому мышлению, - ничто иное, как пережитки мифов.
Это высказывание обнаруживает, как глубоко для Лавкрафта отрицание телеологии связано с идеей человеческой ничтожности: одно непременно влечет за собой другое. Если люди ничтожны, то у безымянной космической силы (идентифицируем ли мы ее с Богом или нет) нет никакой причины вести вселенную в неком заданном направлении ради пользы человечества. И наоборот, явное отсутствие у вселенной осознанной цели еще один - и, возможно, самый важный - признак незначительности и кратковременности человеческого вида. Еще более упорно Лавкрафт отстаивает третий пункт (отрицание духа):
Это правда, что открытие тождественности материи и энергии - и, как следствие, отсутствие у нее существенного неотъемлемого отличия от простой пустоты - есть абсолютный coup de grace примитивному и несостоятельному мифу о "духе". Ибо материя, похоже, в действительности и есть то, что всегда считали "духом". Таким образом доказано, что неупорядоченная энергия всегда имеет поддающуюся обнаружению форму - что, если она не принимает форму волн или потоков электронов, то она становится материей; и что отсутствие материи или любой другой поддающейся обнаружению формы энергии указывает не на присутствие духовного начала, а на отсутствие чего-либо вообще.
Это письмо стоит прочесть целиком, чтобы оценить, как вохитительно Лавкрафт примирил Эйнштейна с материализмом. У меня нет сомнений, что большую часть сведений Лавкрафт позаимствовал из современной ему литературы по данному вопросу - возможно, из журнальных или газетных статей, - но судя по энергии, с которой он отстаивает этот синтез, идея явно его собственная.
Немного больше трудностей Лавкрафту создала квантовая теория, которая затрагивала первый принцип Эллиота и которой Лавкрафт, видимо, увлекся примерно тогда же. Квантовая теория утверждает, что все происходящее с субатомными частицами по сути случайно, так что мы можем установить только статистическую среднюю вероятность того, как будет протекать какой-то процесс. Насколько мне известно, Лавкрафт только однажды всерьез обращается к квантовой теории в своей переписке - в письме к Лонгу конца 1930 г.:
То, как большинство физиков в настоящее время понимают значение квантовой теории, - вовсе не то, что какая-то вселенская неопределенность существует относительно того, каким из нескольких путей пойдет данная реакция; но что в некоторых случаях никакой источник информации вообще не сможет сказать человеческим существам, каким путем она пойдет или каким именно путем возник данный наблюдаемый результат.
Судя по всему, Лавкрафт просто повторяет слова экспертов; и, действительно, за вышеприведенным замечанием следует заявление: "Этот пункт заслуживает большего обсуждения, и в случае необходимости я могу сослаться на кое-какие очень уместные статьи по теме". Пункт, о котором настойчиво говорит Лавкрафт, - то, что в квантовой теории "неопределенность" является не онтологической, но эпистемологической; что только наша неспособность (неотъемлемо присущая неспособность, а не просто некий дефект нашего чувственного восприятия или способности к осмыслению реальности) предсказать поведение субатомных частиц и приводит к неопределенности. Даже это допущение, должно быть, далось Лавкрафту с трудом, так как оно подрывало теоретическую возможность - в которую верило большинство ученых и философов-позитивистов XIX века, - того, что однажды человеческий разум сможет безупречно предсказывать ход вещей, если в его распоряжении будет достаточно данных. Тем не менее, это умозаключение - хотя и провозглашенное Эйнштейном в знаменитом изречении "Бог не играет со вселенной в кости" - неверно. По словам Бертрана Рассела "отсутствие полного детерминизма - не следствие какого-то пробела в теории, но является реальной особенностью явлений в малом масштабе"; хотя далее он пишет, что атомные и молекулярные реакции все же в значительной степени детерминированы.
И все-таки в конце двадцатых и начале тридцатых годов было провозглашено, что квантовая теория отменяет первый из материалистических принципов Эллиота - единообразие закона, - подобно тому, как теория относительности отменила или, по меньшей мере, видоизменила второй и третий. Теперь мы имеем представление - насколько мы вообще имеем представление о выводах из квантовой теории, - что само по себе единообразие закона сильно переоценено и, возможно, в некотором смысле далеко от того, чтобы иметь какую-то философскую значимость. Связь между квантовой теорией и, скажем, свободой воли совсем не очевидна, и пока что нет никакой причины переносить эффекты квантовой теории на поведение макрокосмических объектов.
Одни из самых энергичных страниц в тогдашних письмах Лавкрафта посвящены экспрессивному отстаиванию атеизма перед лицом тех его товарищей (особенно Фрэнка Лонга), которые вообразили, что "неопределенность", явленная современной астрофизикой, дает какую-то надежду на возрождение традиционной религиозности. Лавкрафт прекрасно сознавал, что живет во времена социального и интеллектуального брожения; но испытывал лишь презрение к тем "мыслителям", которые прибегали к теории относительности и квантовой теории для возрождения старомодных верований:
Пускай эти новые повороты в науке на самом деле не имеют ни малейшего отношения к мифу о космическом разуме и телеологии, новый отчаянный и перепуганный выводок современников охотно ухватился за сомнение во всем эмпирическом знании, стоило дать им намек; и приходит к заключению, что раз уж ничто не истинно, то все, что угодно, может быть истинным... поэтому можно изобрести или оживить любую мифологию, которую способна продиктовать фантазия, ностальгия или отчаяние, и возражать всем и каждому, что она истинна "эмоционально", - чтобы это не значило. Этот хи