одится в том необычно "энергичном" состоянии, в котором он был во время поездки из Мэна. В еще большее замешательство Аптона приводит внезапный телефонный звонок. Он не может разобрать, что говорит звонящий - его голос звучит как "буль... буль..." - но немного позже кто-то стучит в его дверь, используя знакомый сигнал Дерби. Существо - "мерзкая, чахлая пародия" на человека - наряжена в одно из старых пальто Дерби, которое ему явно слишком велико. Оно вручает Аптону записку, которая все объясняет: Дерби убил Азенат, чтобы спастись от ее влияния и в целом от ее попыток поменяться с ним телами; но смерть не положила конец ситуации, ибо разуму Азенат/Эфраима покинул свое тело, вошел в тело Дерби, а разум Дерби зашвырнул в разлагающийся труп Азенат, закопанный в подвале их дома. Последним усилием воли Дерби (в теле Азенат) поднялся из неглубокой могилы и, не сумев поговорить с Аптоном ним по телефону, принес ему это послание. Аптон тотчас отправляется в сумасшедший дом и стреляет в тварь, которая находится в теле Эдварда Дерби; этот рассказ - его признание и попытка самооправдания.
У "Твари на пороге" много недостатков: во-первых, очевидность основного замысла и полное отсутствие тонкости в его реализации; во-вторых, плохой стиль, перегруженный (как и в "Снах в Ведьмином доме") гиперболами, избитыми идиомами и нудным многословием; и, в-третьих, полное отсутствие космической перспективы, невзирая на неоднократное упоминание слова "космический" ("некий проклятый, предельно мерзостный фокус неведомых и пагубных космических сил"). История явно написана под влиянием "The Shadowy Thing" Г.Б. Дрейка (1928 г.) - дурно написанного, но странно привлекательного романа о человеке, который обладал аномальными способностями к гипнозу и переносу разума. Запись N158 в рабочей тетради увековечивает зачаток сюжета: "У человека есть жуткий приятель-волшебник, который обретает власть над ним. Убивает его ради защиты своей души - замуровывает тело в старом подвале - НО - мертвый волшебник (который говорил странные вещи о душе, цепляющейся за тело) меняется с ним телами... оставляя его сознание запертым в трупе в подвале". Это не точный пересказ сюжета "The Shadowy Thing", а, скорее, его творческая экстраполяция. В романе Дрейка некто Эйвери Бут действительно проявляет способности, напоминающие гипнотические, - вплоть до того, что он может вытеснить разум или личность другого человека из тела и занять его. Бут проделывает это несколько раз на протяжении романа и в финальном эпизоде восстает из мертвых (он был погибает в сражении в Первую мировую войну), чтобы занять тело своего друга - солдата, который сам был страшно покалечен в бою. Лавкрафт улучшил сюжет, введя в него идею обмена разумами: у Дрейка не объясняется, что происходит с изгнанным разумом, побежденным разумом Бута, зато у Лавкрафта предусмотрен строгий обмен, когда изгнанный разум занимает тело своего победителя. Затем Лавкрафт добавляет еще один сюжетный поворот - что произойдет, если тело захватчика будет убито, а обездоленный разум - заперт в нем. Таким образом, оказывается, что в "Твари на пороге" действуют два сверхъествественных феномена: во-первых, обмен разумами в исполнении Эфраима/Азенат Уэйтов; во-вторых, способность Эдварда Дерби вдохнуть своего рода отвратительное подобие жизни в мертвое тело Азенат - лишь силой собственного разума. (Совершенно неудивительно, что у сексуально зажатого Лавкрафта ровным счетом ничего не говорится о потенциально интригующей смене пола, подразумеваемой всеми этими обменами).
Знаменательное различие между рассказом и наметками сюжета, записанными в рабочей тетради, - то, что "приятель-волшебник" стал женой; именно в этом пункте - и только в нем - история обретает некоторый интерес, хотя бы с точки зрения биографа. Некоторые моменты жизни Эдварда Дерби явно в искаженном виде отражают брак самого Лавкрафта; тоже самое касается некоторых аспектов его детства. Однако в образе юного Эдварда Дерби есть некоторые отклонения, на которые стоит обратить внимание. Дерби был "феноменальным юным вундеркиндом, подобного которому мне больше не доводилось встречать": стал бы Лавкрафт писать такое о персонаже, которого срисовал с самого себя? Это кажется невероятным, учитывая его всегдашнюю скромность; и это наводит меня на мысль, что Дерби - сводный портрет нескольких человек. Задумаемся над этой характеристикой Альфреда Гальпина: "Интеллектуально он совсем как я, за исключением диплома. Образованием он бесконечно меня превосходит"; в другом месте он характеризует Гальпина - которому было всего семнадцать, когда Лавкрафт познакомился с ним в 1918 г. - как "самый блестящий, четкий, холодный как сталь интеллект, с которым мне доводилось сталкиваться". Однако в отличие от Дерби Гальпин никогда не писал "стихов мрачного, прихотливого, почти болезненного склада"; не издавал и книги "Азатот и другие ужасы" в возрасте восемнадцати лет. Но разве Кларк Эштон Смит не прославился как юное дарование, опубликовав "The Star-Treader and Other Poems" в 1912 г., когда ему было девятнадцать? И разве не Смит был близким другом Джорджа Стерлинга, который - точь-в-точь как Джастин Джеффри в рассказе - умер в 1926 г. (Стерлинг покончил с собой, Джеффри погиб при невыясненных обстоятельствах)?
Но если юность и молодость Дерби - сводный портрет нескольких близких товарищей Лавкрафта, описание его брака с Азенат Уэйт слишком явно напоминает некоторые стороны брака Лавкрафта с Соней, чтобы это оспаривать. В первую очередь бесспорно, что более волевым членом в этой паре была Соня; определенно, исключительно благодаря ее предприимчивости этот брак вообще состоялся, а Лавкрафт уехал из Провиденса, чтобы поселиться в Нью-Йорке. Один раз Фрэнк Белкнэп Лонг сказал мне, что Соня была "властной" женщиной - описание, прекрасно подходящее Азенат Уэйт. Возражения отца Дерби по поводу Азенат - а особенно желания Дерби жениться на ней - могут смутно вторить безмолвным возражениям тетушек Лавкрафта против его брака с Соней.
Но не считая этих автобиографических моментов, "Тварь на пороге" сыра, банальна, лишена тонкости исполнения или глубине замысла и скверно написана. Одна из немногих памятных сцен - жуткий и отвратительный финал, когда Эдвард - который, будучи заперт в разлагающемся трупе Азенат, выказывает больше воли и решимости, чем когда-либо в собственном теле - пытается связаться с Аптоном по телефону и, обнаружив, что полусгнившее тело неспособно связно говорить, пишет и приносит Аптону записку - прежде чем прямо на его пороге распасться, обратясь в "полужидкий кошмар". В известном смысле, эта история - повторение "Случая Чарльза Декстера Варда", хотя в повести не происходит реального обмена разумами; но попытка Азенат (в теле Дерби) выдать себя за Эдварда - в точности аналогична попыткам Джозефа Карвена убедить всех, что он Чарльз Декстер Вард. В данном случае, однако, нельзя сказать, что Лавкрафт улучшил прототип.
Год 1933, кажется, выдался особенно трудным для Лавкрафта как для писателя. Он явно пытался запечатлеть на бумаге различные идеи, настоятельно требовавшие выражения, но, похоже, у него ничего не получалось. В это время могли быть написаны, по крайней мере, еще два произведения; одно из них - отрывок, озаглавленный (Р.Х. Барлоу) "Книга" [The Book]. Точная дата его написания неизвестна, но в письме от октября 1933 г. Лавкрафт говорит следующее: "У меня своего рода творческий застой - меня мерзает отвращение к большей части своих старых работ и сомнения насчет методов усовершенствования. В последние недели я проделал великое множество экспериментов с различными стилями и ракурсами, но уничтожил большинство [курсив мой] результатов". Если "Книга" была одной из написанных тогда вещей, ее вполне можно квалифицировать как часть эксперимента; ибо она выглядит ничем иным как попыткой превратить "Грибы с Юггота" в прозу. Первые три сонета цикла действительно образуют связный нарратив; а тот факт, что отрывок после этой точки проваливается в неубедительную неопределенность, может неявно подтверждать, в цикле сонетов нет никакой "целостности" - по крайней мере, не на уровне сюжета.
Другой вещью, вероятно, написанной в 1933 г., является "Служитель зла" [The Evil Clergyman]. Это не более чем пересказ сна из письма к Бернарду Остину Дуайеру. Дуайер сделал выдержку из письма и дал ей название - "Грешной священник" [The Wicked Clergyman]; впервые она была опубликована в "Weird Tales" (апрель 1939 г.) и переименована в "Служителя зла" Дерлетом. В письме к Кларку Эштону Смиту от 22 октября 1933 г. Лавкрафт замечает, что "Несколько месяцев назад мне приснился сон о злом священнике в мансарде, полной запретных книг", так что, вполне вероятно, сон был пересказан в письме к Дуайеру в то же время или ранее; датировка Дерлетом этой вещи 1937 годом полностью безосновательна.
Лавкрафт постепенно становился центром все более сложной сети поклонников и авторов, заинтересованных в мистике и фантастике; и в последние четыре года своей жизни он привлечет к себе громадное число молодых людей (главным образом, юношей), которые взирали на него, как на живую легенду. Я уже упоминал, что Р.Х. Барлоу вошел в соприкосновение с Лавкрафтом в 1931 г. в возрасте тринадцати лет; теперь рядом с ним оказались и другие подростки.
Самым многообещающим из них - или, скорее, тем, кто, в конце концов, больше всего достиг - был Роберт Блох (1917-1994), впервые написавший Лавкрафту весной 1933 г. Блоху, уроженцу Чикаго, но в то время жителю Милуоки, недавно исполнилось шестнадцать; он читал "Weird Tales" с 1927 г. До конца жизни Блох оставался признателен Лавкрафту за длинный ответ на свое почтительное письмо и за четыре года последующей переписки.
Еще в самом первом письме Лавкрафт спросил своего юного корреспондента, писал ли тот какую-нибудь мистику и, если да, не может ли он увидеть что-нибудь. Блох принял предложение, в конце апреля выслав Лавкрафту две короткие вещицы. Реакция Лавкрафта на эти юношеские работы (которые, наряду со многими другими, посланными Блохом Лавкрафту, не сохранились) типична: одновременно с похвалой он дает полезный совет, основанный на долгих годах критического и писательского опыта: