Вплоть до смерти своей матери в 1921 г. Лавкрафт, видимо, не переживал более травматичного события. К 1904 г. они с матерью остались в доме 454 на Энджелл-стрит втроем с овдовевшим дедом - обе его тетки и дядя вступили в брак. После смерти Уиппла стало и финансово, и практически неразумно содержать громадный дом на улицах Энджелл и Элмгроув только для них двоих; дом 598 на Энджелл-стрит, несомненно, был выбран за свою близость. Однако это был "дуплекс", дом на несколько семей (номера 598-600 на Энджелл-стрит), и Лавкрафт с матерью занимали лишь западную часть небольшого домика. Сторого говоря, эта квартира - Лавкрафт описывает ее, как пять комнат и мансарду, - кажется достаточно просторной для мальчика с матерью; однако потеря родного дома стала сокрушительна для психики юноши, столь одаренного чувством места.
Конечно, смерть Уиппла Филлипса нанесла семейству самый суровый финансовый удар, но даже для маленького Говарда не прошло незамеченным постепенно исчезновение материальных благ, как минимум, с 1900 г. Ко времени его рождения в доме Филлипсов было четверо слуг, а также три лошади и ухаживавший за ними кучер. На глазах Лавкрафта все это, одно за другим, ушло. Кучер, вероятно, прослужил до 1900 г., когда расстались с лошадьми и экипажем. Затем стали уходить слуги. Двадцать лет спустя Лавкрафт еще помнил их имена: Нора, Делия, Свеа, Дженни, Бриджет и Делайла. Названы шестеро, но, возможно, они сменяли друг друга. Делайла (позднее работавшая на тетушку Лилиан) была чернокожей.
В довершение трагедии в 1904 г. бесследно исчез любимый кот Лавкрафта, Ниггер. Это было единственное домашнее животное Лавкрафта за всю жизнь - вопреки его идолопоклонническому обожанию кошачьих. Вряд ли стоит указывать, что эта кличка в то время не звучала оскорбительно - или, по крайней мере, не столь оскорбительно, как сейчас. Неясно, когда Лавкрафту подарили котенка; предположительно, он получил его, еще после возвращения с матерью в дом 454 на Энджелл-стрит в 1893 г. Позднее он так воспевает это создание:
Что парень он был! На моих глазах он вырос из крохотного черного комочка в одно из самых восхитительных и понятливых созданий, которых я встречал. Он разговаривал на настоящем языке, меняя интонации, - особый тон для каждого значения. Было даже особое "prrr'p" для запаха жареных каштанов, от которого он сходил с ума. Он играл со мной в мяч - лежа на полу, всеми четырьмя лапами пинал ко мне через полкомнаты большой резиновый шар. А летними вечерами в сумерках он подтверждал свое родство с проказливыми порождениями тени, спеша через по неведомым делам, то и дело бросаясь в черную гущу кустарника, и порой выпрыгивая на меня из засады и затем отпрыгивая прочь, во тьму, прежде чем я успевал его схватить.
Утрата Ниггера, как ничто иное, стала символом утраты родного очага.
Чтобы точно понять, какой удар смерть деда, потеря семейного состояния (того, что от него к тому времени осталось - все имущество Уиппла оценивалось всего в $25 000, из которых 5 000 отошло Сюзи, а 20 000 - Лавкрафту) и переезд из родного дома нанесли 13-летнему мальчику, достаточно прочесть известное письмо 1934 г.:
...в первый раз я осознал, что перенаселенный дом без слуг - с иной семьей в тех же стенах - в прошлом... Казалось, я вдруг утратил свое положение в космосе - ибо, что такое был ГФЛ без памятных комнат и коридоров и портьер и лестниц и скульптур и картин...и двора и дорожек и вишневых деревьев и фонтана и арки, увитой плющом и конюшни и садиков и всего остального? Как мог старик четырнадцати лет (и им я себя ощущал!) приспособить свое существование к скудно плоскому и новому быту и низшему окружению, в котором не осталось почти ничего знакомого? Казалось чертовски тщетным делом продолжать жить. Больше никаких домашних учителей - школа на будущий сентябрь, которая, вероятно, будет дьявольской докукой, ведь невозможно быть столь же свободным и беспечным в старших классах, каким был во время кратких набегов в соседнюю школу на Слейтер-ав. ... О, черт! Почему бы совсем не сбросить оковы сознания?
Действительно ли Лавкрафт думал о суициде? Похоже, что так - но, между прочим, это, фактически единственный раз за всю жизнь Лавкрафта (вопреки позднейшим пустым домыслам критиков), когда он всерьез помышлял о самоубийстве. Далее он с довольно извращенным удовольствием заявляет, что "способ был единственной проблемой": яд было трудно достать, пули были грязны и ненадежны, удавление позорно, кинжалы неверны, о падении с утеса даже речи не шло ввиду "вероятного состояния останков" и т.д. и т.п. Он подумывал о реке Баррингтон - к востоку от Провиденса, на границе между Род-Айлендом и Массачусетсом, - летом 1904 г. часто приезжал туда на велосипеде, чтобы, вглядываясь в ее поросшие водорослями глубины, спрашивать себя, не стоит ли мирно упокоиться на ее дне. Но что же его остановило? Давайте прочтем дальше:
И все же кое-что - особенно научное любопытство и чувство вселенской драмы, - удержало меня. Многое во вселенной меня озадачивало, однако я знал, что смогу извлечь ответы из книг, если проживу и проучусь подольше. К примеру, геология. Как же эти древние отложения и пласты кристаллизировались и взмыли гранитными пиками? География - что именно Скотт и Шеклтон и Борхгревинк найдут в великой белой Антарктике во время новых экспедиций... до чего я могу - если пожелаю - дожить и о чем прочесть? Что же до истории - когда я обдумывал уход и конец всякого обучения, я начинал неуютно осознавать, сколь многого не знал. Мучительные пробелы были повсюду. Когда люди перестали говорить на латыни и начали говорить на итальянском и испанском и французском? Что творилось на Земле в темные Средние века в других частях мира помимо Британии и Франции (чью историю я знал)? Как насчет тех громадных просторов за пределами знакомых земель - пустынных краев, о которых упоминали сэр Джон Мандевилль и Марко Поло... Татария, Тибет... Как насчет неведомой Африки?
Вот он - решающий момент в жизни Лавкрафта. Характерно, что ни семейные узы, ни религиозные верования, ни даже - насколько можно судить из приведенного письма - потребность писать удержали его от суицида, но научное любопытство. Лавкрафт мог не закончить школу, мог никогда не поступить в Университет Брауна, мог вечно стыдиться недостатка у себя формального образования; но он был одним из самых поразительных самоучек в современной истории и до конца жизни не только продолжал накапливать багаж знаний, но и изменять свою точку зрения на мир в свете этих знаний. Возможно, именно это более всего должно восхищать нас в Лавкрафте.
Говоря в двух словах, пугающее поступление в старшие классы обернулось - неожиданно как для Лавкрафта, так и для его семьи, - восторгом. Английская и классическая высшая школа на Хоуп-стрит, на углу улиц Хоуп и Олни (старое здание, открытое в 1898 г., находилось на юго-восточном перекрестке; нынешнее, открытое в 1938 г., находится на юго-западном), была в доброй миле от дома 598 на Энджелл-стрит, но больше ни одной публичной школы поблизости не имелось. Полагаю, большую часть времени Лавкрафт ездил туда велосипеде - возможно, в объезд большого участка, приютившей психиатрическую больницу Декстера, что стоял у него на пути. (Сейчас там Поле Декстера-Элдрича, принадлежащее спортивному факультету Университета Брауна; больница давным-давно снесена.) Дорога была не пустячная, что, возможно, отражено в приличном числе опозданий Лавкрафта на занятия (семнадцать раз за четыре четверти) в течении первого учебного года 1904-05. Двадцать семь случаев отсутствия, несомненно, результат его всегдашнего шаткого нервного состояния. Но в целом Лавкрафт неплохо проводил время:
Зная о моем непокорном нраве и о моем необузданном поведении на Слейтер-авеню, большинство друзей (если их можно назвать друзьями) пророчило мне беду, когда моя воля войдет в конфликт с властью маскулинных учителей с Хоуп-стрит. Но всех ждало приятное разочарование. Педагоги с Хоуп-стрит быстро поняли мои разумные доводы, как никогда не понимала их "Эбби" [Хатэвей]; и устранили все ограничения, сделали меня своим товарищем и ровней; так что я бросил помышлять о дисциплине, но попросту вел себя как джентльмен среди джентльменов.
Поскольку о школьных годах Лавкрафта нет других свидетельств, остается принять его слова за чистую монету.
Отношения Лавкрафта с учителями, однако, не всегда были так уж гармоничны. Он упоминает несколько случаев споров и пререканий. Самый известный из них был с "толстой старой учительницей английского" по фамилии Блейк. Пусть Лавкрафт сам поведает нам об этом:
Я вручил сочинение на тему "Может ли человек достичь Луны?" И что-то в нем (бог знает что) заставило ее усомниться в моем авторстве. Она сказала, что это похоже на газетную статью. Но - удача была в тот день моей стороне, ибо при мне имелся боеприпас, чтобы добавить картине драматизма. Отверг ли я газетно-статейное обвинение? Еще чего! Вместо того я мирно сообщил леди, что сочинение действительно было дословно списано со статьи, что появилась в сельском еженедельнике всего несколько дней назад. Я был уверен, сказал я, что никто не сможет обвинить в списывании! На самом деле, добавил я, - тут состояние этой доброй души сделалось почти апоплексическим, - я с удовольствием готов показать ей указанную печатную статью! Затем полез в карман и извлек скверно отпечатанную вырезку из сельской газеты Род-Айленда (которая принимала почти все, что в нее присылали). Совершенно верно - это была та самая статья. И представьте себе чувства честной миссис Блейк, когда она узрела заголовок - МОЖЕТ ЛИ ЧЕЛОВЕК ДОСТИЧЬ ЛУНЫ? Г.Ф. ЛАВКРАФТ.
Конечно же, речь идет о статье, которую он опубликовал в Pawtuxet Valley Gleaner 12 октября 1906 г. И снова, как и во время выходок на Слейтер-авеню, Лавкрафт выглядит хвастуном и самоуверенным всезнайкой; неудивительно, наверное, что учители - хотя, если верить ему самому, безуспешно, - то и дело пытались поставить его на место.