вижущая сила", т.е. способ поднять сателлит с Земли. Он рассматривает три возможности:
а) Выстрелить снарядом с людьми внутри из громадного орудия.
б) Расположить между Землей и транспортным средством экран, состоящий из некого материала, непроницаемого для гравитации.
в) Двигать снаряд с помощью электрического отталкивания.
Из них Лавкрафт склоняется к последней; однако он сомневался, что подобное путешествие произойдет "при жизни кого-либо из читающих сейчас эти страницы".
Статьи для Providence Tribune, как правило, менее интересны, - они более механически описывают небесные явления каждого месяца, что заслуживают внимания, несколько повторяясь в процессе. Однако они примечательны тем, что являются одним из редких случаев публикации иллюстраций Лавкрафта; из двадцати статей шестнадцать сопровождены картами звездного неба, нарисованными от руки; в единичном случае (Evening Tribune за 3 марта 1908 г.) напечатана только иллюстрация, но не статья (статья с иллюстрацией были в Morning Tribune накануне).
Лавкрафт пишет, что одна из этих статей как-то раз чуть не стала причиной большой неловкости - дело было в 1907 г., когда Уинслоу Аптон представил его астроному Персивалю Лоуэллу, дававшему тогда лекцию в Сейлз-Холле Университета Брауна. Вот что Лавкрафт пишет:
С эгоизмом своих 17 лет я боялся, что Лоуэлл прочел, что я понаписал! Я старался говорить, как можно уклончивее, и к счастью обнаружил, что выдающийся астроном более склонен расспрашивать меня о моем телескопе, учебе и т.п., нежели обсуждать Марс. Проф. Аптон вскоре увел его на платформу, и я поздравил себя с тем, что беда миновала!
В этом вроде бы невинном отчете есть несколько странных моментов. Во-первых, в статьях Tribune не упоминается о домыслах Лоуэлла касательно марсианских каналов или вероятных обитателей Марса. Во-вторых, хотя Лавкрафт в своем письме и заявляет, что "я никогда не имел, не имею и не буду иметь ни малейшей веры в домыслы Лоуэлла, мы уже видели, что он одобрительно назвал их "вероятными" в в статье для Pawtuxet Valley Gleaner. В итоге, остается неясным, что же в действительности произошло при встрече Лавкрафта с Лоуэллом.
Создается ощущение, что покупка, тогда же сделанная Лавкрафтом на свои деньги - отремонтированная печатная машинка Ремингтона 1906 г. - связана с публикациями его статей по астрономии. Он не использовал печатную машинку ни при изготовлении научных журналов на гектографе (они до конца оставались рукописными), ни даже, видимо, при написании рассказов (от этого периода не сохранилось ни одного печатного черновика), так что подготовка астрономических колонок - единственных материалов, посылаемых издателем, - является единственным логичным объяснением покупки печатной машинки. Эта печатная машинка сохранилась у Лавкрафта на всю жизнь.
По словам Лавкрафта в 1906 г. он также написал объемистую монографию, "Краткий курс астрономии - описательный, практический и наблюдательный; для начинающих и обыкновенных читателей": "он дошел до отпеченной [на машинке] и проиллюстрированной стадии (около ста пятидесяти страниц), хотя ни одного экземпляра не сохранилось". И не только не сохранилось, но нет даже упоминаний о нем ни в одном из номеров "Журнала астрономии" за 1906 и 1907 г. Это кажется очень странным. В письме 1918 г. Лавкрафт говорит, что в 1906 г. "засел писать книгу - полное пособие по астрономии", но не говорит, что закончил ее; остается лишь предполагать, что это так. До наших дней дошла только часть этой работы - явно наиболее солидного научного труда из когда-либо написанных Лавкрафтом: работа под названием "Небесные объекты для всех", чье предисловие гласит "Остальная часть этой работы напечатана в "Кратком курсе астрономии" того же автора".
Цитата из "Исповеди Неверующего", открывающая данную главу, показывает насколько радикально изучение астрономии повлияло на его концепцию Вселенной. Именно периодом 1906 г. мы можем с уверенностью датировать пробуждение философского сознания Лавкрафта. До того у него были лишь мелкие конфликты с церковными авторитетами в воскресной школе. В первые ее посещения (если он действительно ходил туда в 7-летнем возрасте) он принимал сторону римлян против христиан, но лишь по причине любви к римской истории и культуре, а не из-за антиклерикальных наклонностей. В девять лет он, по своим словам, ставил своего рода эксперимент по сравнению разных религий, по очереди представляя, что верить в них, чтобы посмотреть, убедят ли они его; очевидно, не убедили. Все это привело к последней стычке в воскресной школе:
До чего хорошо я помню свои распри с воскресно-школьными учителями в последний период своего принудительного обучения! Мои 12 лет, - и безнадежность этого учреждения. Ни один ответ моих набожных наставников не удовлетворял меня, а мои требования, чтобы они прекратили все принимать на веру, серьезно огорчали их. Связное мышление было чем-то новым в их мирке семитской мифологии. В конце концов, я увидел, что они безнадежно привязаны к голословным догматам и традициям, и прекратил принимать их всерьез. Воскресная школа сделалась для меня просто местом, где можно было безобидно развлекаться подтрунивать над набожными ретроградами. Моя мать это заметила и перестала принуждать меня туда ходить.
Дорого бы я дал, чтобы поприсутствовать на одном из этих уроков. Предположительно, они происходили в Первой Баптистской церкви, прихожанкой которой по-прежнему числилась его мать.
Но годы изучения астрономии породили "космицизм", что станет краеугольным камнем его философских и эстетических воззрений:
К своему тринадцатому дню рождения я был глубоко впечатлен человеческой недолговечностью и незначительностью, а к семнадцати годам - примерно тогда я сочинил несколько особенно подробных вещей на эту тему, - у меня во всех основных деталях сложились мои нынешние пессимистичные взгляды на космос. Тщетность всякого бытия начала поражать и подавлять меня; и мои ссылки на человеческий прогресс, прежде полные надежды, постепенно начали терять свой энтузиазм ("Исповедь Неверующего").
Здесь не объясняется, почему у Лавкрафта от изучения астрономии развились "пессимистичные взгляды на космос". Другой момент из этого эссе - "Моя позиция всегда была космической, и я смотрел на человека как бы с другой планеты. Он был всего лишь любопытным видом, доступным для изучения и классификации" - заставляет задумать, но ничего конкретно не дает. Отрешившись от веры в божество как от научной недоказуемой, Лавкрафт остался с осознанием того, что человечество (вероятно) одинокого во вселенной - по крайней мере, у нас нет способа установить контакт со внеземными цивилизациями, - и что количественная незначительность нашей планеты и всех ее обитателей в пространстве и во времени, как следствие несет с собой и качественную незначительность.
Одним довольно примечательным следствием увлечений Лавкрафта стал инстинкт реформатора, который привел его к попытке просветить массы - или хотя бы одного их представителя:
В Публичной библиотеке я наткнулся на внешне многообещающего шведского мальчика - он работал в "стеллаже", где держали книги, - и пригласил его в дом, чтобы расширить его интеллект (мне было пятнадцать, и ему около того, хотя он был меньше ростом и выглядел моложе). Я полагал, что обнаружил немого безвестного Мильтона (он выказывал большой интерес к моей работе), и вопреки материнским протестам часто принимал его в своей библиотеке. Тогда я верил в равенство и бранил его, когда он звал мою мать "Мэм" - я говорил, что будущий ученый не должен разговаривать как слуга! Однако вскоре он обнаружил качества, что меня не привлекали, и мне пришлось предоставить его своей плебейской судьбе.
Этот рассказ крайне интересен. Мы знаем, кто был этот мальчик: Артур Фредлунд, живший в доме 1048 на Эдди-стрит в Вест-Сайде, сразу за рекой Провиденс. О степени, до которой Лавкрафт взял Фредлунда, говорит реклама на задней обложке "Род-айлендского журнала астрономии" за сентябрь 1906 г., где сказано, что Фредлунд (несомненно, не без помощи Лавкрафта) снова в деле и отныне редактор "Научного бюллетеня", который не выходил с сентября 1905 г. То, что Лавкрафт позволил Фредлунду забрать одну из своих самых ранних научных периодик, показывает, как многое он видел в этом юноше. Мы не знаем, какие же открывшиеся "качества" отвратили Лавкрафта от него, - у нас нет никаких иных данных об этом инциденте.
Тот факт, что мать Лавкрафта возражала против визитов Фредлунда в их дом - тогда как она явно не возражала против других его друзей; к примеру, Стюарт Коулмен ни разу не упоминает о "материнских протестах" на его приходы, - похоже, указывает на социальный снобизм Сюзи. Разумеется, Лавкрафт как представитель белой аристократии Провиденса и сам не был свободен от классового сознания, - если судить по его упоминаниям "белой швали Тэйлоров", посещавших школу на Слейтер-авеню. В течение своей жизни он поочередно - а иногда и одновременно, - верил то в элитарность класса и происхождения, то в элитарность мышления; последнее мнение постепенно брало верх, но он никогда полностью не отказался и от первого. Здесь мы видим, как научный энтузиазм и удовольствие иметь последователя, который "выказывал большой интерес" к его работе, вывели его интеллектуальный аристократизм на первый план; возможно, именно "плебейские" "качества", проявленные Фредлундом, заставили Лавкрафта решить, что аристократизм происхождение не стоит полностью сбрасывать со счетов.
В 1908 г. Лавкрафт стоял на пороге зрелости: он неплохо учился в школе на Хоуп-стрит, обрел обширные познания в химии, географии, астрономии и метеорологии и достиг литературных успехов как латинист, поэт и прозаик. Казалось, что ему суждена карьера преподавателя; возможно, он стал бы американской версией тех оксфордских профессоров, что сочиняли детективы, - преподавал бы астрономию в университете, а в свободное время писал бы страшные рассказы. В любом случае, будущность столь развитого и образованного молодого человека казалась безоблачной.