ния того, что было подходящим занятием для подростка: ведь ему было уже восемнадцать с половиной лет.
Лавкрафт взялся за новый астрономический проект - более амбициозный, но не предназначенный для печати. Это была тетрадь астрономических наблюдений; ею сперва владел Дэвид Х. Келлер, позднее - Лавкрафтианская коллекция Грилла-Бинкина. Тетрадь озаглавлена "Астрономические наблюдения, сделанные Г.Ф. Лавкрафтом, Энджелл-ст., 598, Провиденс, Р.А., США, годы 1909 / 1910 / 1911 /1912 / 1913 / 1914 / 1915". Как сообщает Келлера, в ней не менее 100 страниц; на странице 99 написано следующее:
Основная астрономическая работа
1. Месяц за месяцем отслеживать все небесные феномены, как то: положение планет, фазы луны, пятна на Солнце, затмения, Метеоритные Дожди, необычные феномены (записывать) также новые открытия.
2. Продолжать ознакомление с созвездиями и их сезонностью.
3. Наблюдать за всеми планетами и т.д. в большой телескоп, когда они удобно расположены (в 7 ч. 30 мин. зимой, ок. 9 ч. летом, дополнительно - по утрам).
4. Наблюдать среди звезд объекты [доступные для] театрального или полевого бинокля при помощи маломощных инструментов, записывать результаты.
5. Аккуратно вести запись ежевечерних работ.
6. Ежемесячно сдавать статью по астрономии из 7 стр. рукоп. или 4 стр. печат. в в "Providence Evening News" (начато 1 янв., 1914).
Программа звучит впечатляюще, однако Лавкрафт не придерживался ее последовательно; откровенно говоря, Келлер сообщает, что в 1911 и 1913 г. вообще нет записей о наблюдениях. С другой стороны, там, к примеру, имеется затмение луны 3 июня 1909 г., "многословное описание" кометы Галлея от 26 мая 1910 г., частичное лунное затмение 11-12 марта 1914 г. и длинное рассуждение о комете Делавана от 16-17 сентября 1914 г. Сам я не смог увидеть этот документ и полагаюсь на доклад Келлера о нем; однако, похоже, он не предоставляет особых свидетельств того, что Лавкрафт как-то старался разнообразить свое затворничество, либо занять заметное положение во внешнем мире. Можно сказать, что Лавкрафт вернулся в дни своей ранней юности.
Повзрослев, Лавкрафт признавал, что несмотря на отсутствие высшего образования, ему следовало обучиться какой-нибудь канцелярской или иной "беловоротничковой" профессии, которая хотя бы позволила ему наняться на работу вместо того, чтобы хандрить дома:
В юности я сделал ошибку, не догадавшись, что литературные труды не всегда означают заработок. Мне следовало подготовиться какой-то к рутинной конторской работе (подобно Чарльзу Лэму или Готорну), приносящей надежное жалование и все же оставляющей мозг достаточно свободным для некоторой творческой деятельности - но за неимением неотложной нужды я чертовски сглупил, не заглядывая вперед. Похоже, я считал, что деньги для повседневных нужд есть у каждого как нечто само собой разумеющееся, - а если у меня закончатся финансы, я "всегда смогу продать рассказик, или стихотворение, или что-то еще". Что ж... мои расчеты были неточны!
Вот так Лавкрафт и обрек себя на жизнь во все усиливающейся бедности.
Но что же в этой ситуации делала его мать? Сказать довольно сложно. Вспоминая ее историю болезни из больницы Батлера (в настоящее время утраченную) в пересказе Уинфилда Таунли Скотта: "женщина с узким кругозором, пребывающая в травматическом психозе из-за осознания приближающегося банкротства". Это заключение было вынесено в 1919 г., однако состояние должно было развиваться годами - самое позднее со смерти отца Сюзи, Уиппла Филлипса. Хотя она всячески превозносила сына ("поэта высочайшего порядка"), Скотт справедливо предполагает, что "Как бы она его не обожала, могла быть подсознательная критичность к Говарду - такому талантливому, но такому бесполезному экономически". Несомненно, ее разочарование в сыне, не способном ни окончить школу, ни поступить в университет, ни содержать себя, не улучшало ситуацию.
Лавкрафт, говоря о неуклонном экономическом упадке своей семьи, отмечает "несколько резких рывков вниз, как когда в 1911 дядя потерял уйму наших с матерью деньжат". Фейг с почти стопроцентной уверенностью идентифицирует этого "дядю" с братом Сюзи, Эдвином Э. Филлипсом. Эдвин с трудом поддерживал даже свое собственное финансовое положение, как показывает его пестрая трудовая биография. Разумеется, мы не знаем, как Эдвин потерял эти деньги, но есть подозрение, что в результате неудачных капиталовложений, которые не только не принесли прибыли, но и пожрали капитал.
О том, как это отразилось на Сюзи и на ее отношение к сыну, можно лишь предполагать. Супруга Лавкрафта, Соня Грин, хотя ни разу и не видела Сюзи, но сделала правдоподобное утверждение, что та "изливала всю свою любовь и всю ненависть на своего единственного ребенка". Это замечание, похоже, подтверждается следующим неприятным эпизодом с Кларой Хесс, имевшим место в тот период или чуть ранее:
...когда она [Сюзи] переехала в небольшую квартиру на нижнем этаже дома на Энджелл-стрит, сразу за углом с Батлер-авеню, я часто сталкивалась с ней в трамвае на Батлер-авеню и однажды после множества настойчивых приглашений зашла к ней в гости. Тогда про нее поговаривали, что она ведет себя довольно странно. Визит вышел достаточно приятным, но в доме был странный, спертый воздух, атмосфера [дома] казалась необычной, а миссис Лавкрафт без умолку говорила о своем несчастном сыне, который настолько ужасен, что прячется от всех и не любит выходить на улицу, где люди на него глазеют.
Когда я возразила, что она преувеличивает и что у него нет на то причин, она поглядела на меня таким жалостливым взглядом, словно я не понимаю, что говорю. Помню, я была рада выбраться на свежий воздух и солнце и больше к ним не заглядывала.
Я не вижу причин не верить этому печально известному свидетельству отношений Лавкрафта и его матери. "Ужасен", вероятно, относилось к его внешности - вот почему я и хочу датировать этот эпизод концом второго - началом третьего десятка лет в жизни Лавкрафта: в детстве он выглядит настолько нормально, что никто - даже его мать при всей своей "странности" - не счел бы его "ужасным"; но к 18-20 годам, по всей видимости, он уже достиг своего полного роста - 5 футов 11 дюймов, и у него, вероятно, появилась та длинная, выдающаяся нижняя челюсть, которую он сам считал физическим дефектом. Гарольд У. Мунро утверждает, что еще в школе Лавкрафту докучали вросшие волоски; но, говоря о "мелких красных порезах" на его лице, явно считает их результатом тупой бритвы. На самом же деле, по свидетельству Лавкрафта, эти порезы приключались от иглы и пинцета, которыми он вырывал вросшие волоски. Эта проблема - только когда Лавкрафту было сильно за 20, она пошла на убыль, - также могла повлиять на его негативное отношение к собственной внешности. Даже в феврале 1921 г., всего за несколько месяцев до смерти матери, Лавкрафт в письме к ней, говоря о новом костюме, пишет, что он "позволил мне выглядеть почти респектабельно при моем-то лице".
Разумеется, я не пытаюсь защитить мать Лавкрафта - несомненно, ни одна мать не должна говорить подобные вещи о своем сыне, как бы уродлив он ни был, - но может статься, что ее замечание подразумевало нечто большее. Существует - по-моему, весьма правдоподобное - предположение, что Сюзи перенесла на сына ненависть и отвращение, которое питала к своему мужу после его заражения сифилисом. Конечно, Сюзи вряд ли знала точную причину болезни мужа (даже доктора ее не знали), но вполне могла почувствовать, что та как-то связана с сексом; теперь же, когда ее сын постепенно превращался в половозрелого мужчину, она могла заподозрить, что он станет подобием своего отца - особенно, если Лавкрафт в то время носил отцовскую одежду. В любом случае, по-моему, у нас нет оснований отрицать, что она все-таки сделала свое "ужасное" замечание. Сам Лавкрафт однажды (только однажды) признался жене, что отношение матери к нему было - и это его собственное слово! - "опустошающим", и нам нам нет нужды искать тому иных подтверждений, кроме приведенного выше случая.
Итак, и Клара Хесс, и Гарольд У. Мунро засвидетельствовали, что Лавкрафт в тот период действительно избегал общения с людьми. Позднее, по просьбе Огюста Дерлета, Хесс напишет: "Иногда я видела Говарда, идущего по Энджелл-стрит, но он [ни с кем] не заговаривал и смотрел прямо вперед - его воротник был поднят, а подбородок опущен". Мунро заявляет: "Явный интроверт, он проносился мимо словно ищейка, ссутулясь, всегда с книгами или газетами, зажатыми подмышкой, глядя прямо перед собой, никого не узнавая".
Мы располагаем лишь обрывками информации о том, что делал Лавкрафт все это время. Он признается, что в 1908 г. посетил долину Мусап и специально - дом Стивена Плейса в Фостере (где родились его мать и бабушка); факт, наводящий на размышления. Вряд ли этот визит был чисто развлекательным. Его сопровождала мать - имеется фотография (вероятно, сделанная самим Лавкрафтом), где она стоит перед домом Плейса. Похоже, Лавкрафту вновь потребовалось своего рода возобновление семейных уз, чтобы преодолеть тяжелую психологическую травму; но в данном случае визит, похоже, не особенно помог.
В данных о 1909 г. (помимо астрономических наблюдений и заочного обучения) зияет полный пробел. В 1910 г. он, как нам уже известно, наблюдал комету Галлея, но, видимо, не в обсерватории Лэдда. В 1918 г. он пишет:
Я больше не посещал ни обсерваторию Лэдда, ни иных приманок Университета Брауна. Когда-то я надеялся работать там на правах постоянного студента, а в один прекрасный день, возможно, и руководить какими-то из них в качестве преподавателя. Однако, узнав их "изнутри", отныне я не желал бывать там, как случайный посетитель и не-университетский варвар и чужак.
Это чувство отчуждения, наверное, возникло вскоре после нервного срыва 1908 г., и комету Галлея он, видимо, наблюдал в свой собственный телескоп. Он упоминает, что ранее в том же году пропустил появление яркой кометы, "лежа в постели пластом с жутчайшей корью!" В другом письме он пишет, что за время болезни потерял 54 фунта и чуть не умер. В году 1910 он, однако, частенько посещал театральные постановки и по собственным словам увидел множество пьес Шекспира в Оперном театре Провиденса. Он также посетил Кембридж (Массачусетсе) - вероятно, чтобы повидаться со свое