Лавкрафт честно считал, что он нездоров - навязчиво уверен, что у него врожденная нервозность и утомляемость. Никто не заподозрил бы при его крупной фигуре и хорошем телосложении, что он может чем-то болеть. При взгляде на него хотелось всерьез подумать, прежде чем "зарываться"...
Многие из нас в чем-то Лавкрафты, в том смысле, что нам навязана масса вещей - и мы не ведаем, как от них избавиться. Мы вечно реагируем на внушение - не назвать ли его проклятьем? - насланное на нас. В великом порядке вещей и не предполагалось, что подобные великолепные физические данные поддадутся какому-то умственному диктату, который прикажет им страдать нервными болезнями и истощением - или что этот удивительный разум станет слепо и ребячливо к нему прислушиваться - ВОТ УЖ НЕТ.
Лавкрафт ответил на эти слова в письме к Френку Белкнэпу Лонгу:
Если бы Хаутейн знал, как непрерывна моя борьба с изнурительными головными болями, приступами головокружения и приступами плохой концентрации, что обложили меня со всех сторон, и насколько лихорадочно я пытаюсь использовать каждый доступный миг для работы, он не стал бы так самоуверенно классифицировать мои болезни как воображаемые. Я не просто так объявляю себя инвалидом по причине плохой наследственности. Состояние говорит само за себя: наследственность - единственный объяснимый фактор.
Словам Лавкрафта следует отдать должное, но все же получается, что Хаутейн попал в цель, и в итоге Лавкрафт это признал:
Лавкрафт не выразил удивления моими заявлениями. По сути, он к ним прислушался. Я пришел к выводу, что он сам хочет это преодолеть - и преодолел бы, но ему не позволяют этого сделать, поскольку его домашние не дают ему позабыть о своей наследственной слабонервности. Если это так, Лавкрафт - умественный и физический великан не из-за, но вопреки этим условиям. Я рискну предсказать, что избавься он от всех мыслей об этой навязанной идее, выйди в свет и смешайся с безумной уличной толпой, он прославится как Национальная фигура в Беллетристике; что его имя будет возглавлять список в летописи современной литературы, а я зайду так далеко, что скажу, что это имя будет у всех на слуху на всей протяженности этой страны.
Даже сейчас последнее предсказание несколько преувеличено, оно оказалось более точным, чем Хаутейн - и Лавкрафт - мог себе вообразить. Как Лавкрафт, в конце концов, вышел - интеллектуально, творчески и психологически - из-под клаустрофобичного влияния дома 598 по Энджелл-стрит, чтобы стать писателем, мыслителем и человеком, которого все мы знаем, - тема следующих глав этой книги.
10. Циничный материалист (1919-1921 [I])
Отсутствие Сюзи в доме 598 по Энджелл-стрит имело двойственный эффект: казалось, временами у Лавкрафта все валилось из рук из-за "нервного перенапряжения"; временами его словно охватывал прилив необычной энергией - "Недавно я написал весь мартовский критический обзор [т.е. "Раздел публичной критики" за март 1919 г.] за один вечер, и этим утром способен писать письма, проведя всю ночь без сна". Через месяц, после того как Сюзи поступила в больницу, Лавкрафт пишет, что ее "общее физическое состояние чуть улучшилось, но это не касается нервов"; двумя месяцами позже кажется, что "Состояние моей матери остается настолько неизменным, что, боюсь, нынешние меры надо признать полупостоянными". До известной степени, такой поворот событий - особенно в свете постоянных заверений Лавкрафта (которые он сам, несомненно, получал от лечащих врачей Сюзи), что физической опасности для нее нет - мог быть положительным, поскольку он со всей определенностью убирал Сюзи хотя бы из повседневной жизни Лавкрафта.
Сейчас уже трудно сказать, что именно случилось с Сюзи - ее история болезни в больнице Батлера была в числе тех, что несколько десятилетий назад погибли в пожаре. Уинфилд Таунли Скотт, однако, сверялся с больничными записями, когда они еще существовали, и пересказывает их следующим образом:
Она страдала приступами психического и физического истощения. Эмоциональное напряжение часто заставляло ее рыдать. Говоря на обычном языке, она она была женщиной, которая сломалась. При врачебном опросе она подчеркивала свои экономические проблемы и говорила... как много сделала для "поэта высочайшего разбора"; им, разумеется, был ее сын. Психиатр в своей записи отмечает эдипов комплекс, "психосексуальный" контакт с сыном, но замечает, что воздействие этого комплекса обычно более важно для сына, чем для матери, и не углубляется в этот вопрос.
Предположительно, миссис Лавкрафт страдала от "комплекса недостаточности". Он был вызван все более опасным состоянием ее финансов, осложненным тем фактом, что ни она, ни ее сын не имели работы. Как она ни обожала его, в ней могла быть подсознательная критичность к Говарду - такому талантливому, но такому экономически бесполезному. Или, возможно, нет; возможно, она могла изменить его не больше, чем могла изменить себя, и потому, беспомощная и обезумевшая, она, в конце концов, сдалась.
Я полагаю, что второй абзац - интерпретация медицинских данных, сделанная самим Скоттом, а не врачом Сюзи. С первого взгляда бросается в глаза любопытное упоминание "психо-сексуального контакта"; но невозможно представить, чтобы два человека, которые столь явно разделяли тогдашнее строгое викторианское отношение к сексу, реально могли вступить в половые отношения. Кажется самым резонным расценивать болезнь Сюзи, как вызванную в первую очередь финансовыми проблемами: давайте вспомним, что на них двоих приходилось всего $7500 из наследства Уиппла плюс крохотная сумма выплат (обычно $37.08 дважды в год, в феврале и августе) за каменоломню в Провиденсе, Providence Crushed Stone and Sand Co., арендованную неким Марио де Магистрисом. Учитывая, что Лавкрафт в свои двадцать восемь лет по-прежнему не выказывал способности - или даже серьезной склонности - к экономической самостоятельности, страдания Сюзи легко понять.
Скотт добавляет еще одно интересное замечание:
[Лавкрафт] навещал мать в больнице, но никогда не входил в здание: она всегда встречала его снаружи, обычно в "гроте", и они вместе гуляли по лесу Батлера над рекой. Другим пациентам она постоянно и с гордостью говорила о своем сыне, но они ни разу его не видели. И во время последней болезни, когда она была прикована к постели, он, очевидно, ее не навещал.
Я не знаю, стоит ли делать из этого какие-то выводы: многие не любят заходить в больницы - особенно те, кто в детстве перенес столько же болезней как Лавкрафт - а земельный участок вокруг Батлера по сей дня прекрасно ухожен и очень приятен для прогулок. Возможно, не стоит сильно удивляться, что Лавкрафт не виделся с ней во время последней болезни - ее не считали опасной для жизни почти до самого конца.
Было, вероятно, неизбежным, что отсутствие Сюзи в доме 598 породило хотя бы возможность некоторого раскрепощения со стороны Лавкрафта, пусть даже связанного только с физической активностью. Видная фигура в мире любительской журналистики, теперь он все чаще приглашался на разные местные и общенациональные любительские мероприятия. Прошло некоторое время, прежде чем Лавкрафт реально решился покинуть дом; но, когда все-таки решился, тем самым положил решительный конец периоду своего "эксцентричного отшельничества". Кляйнер посетил его в Провиденсе в 1918 г., запечатлев это событие в стихах ("At Providence in 1918", "Консерватор", июль 1919). В октябре 1919 г. (о чем я подробнее расскажу в следующей главе) Лавкрафт в компании нескольких самиздатовцев отправляется в Бостон, чтобы послушать своего нового литературного кумира, лорда Дансени. Вечером 21 июня 1920 г. Эдвард Ф. Даас - человек, шесть лет назад приведший Лавкрафта в любительскую журналистику и тогдашний первый вице-президент ОАЛП - приезжает в Провиденс с двухдневным визитом. Летом и осенью того же года Лавкрафт совершает три самостоятельные поездки в Бостон на встречи самиздатовцев.
Первая встреча проходила в доме 20 на Уэбстер-стрит в бостонском пригороде Оллстон. Этот дом - где совместно проживали Уинифред Джексон, Лори Э. Сойер и Эдит Минитер - больше не существует, после того как весь квартал был снесен; но в то время он был основным местом встреч Хаб-Клаба [Hub Club]. Его члены решили, что, так как большинство из них не сможет побывать на общенациональном съезде НАЛП в Кливленде, то они устроят собственное собрание - которое, по-видимому, продолжалось почти две недели. Лавкрафт прибыл в понедельник, 4 июля, в компании Рейнхарта Кляйнера, который (вместе с представителями нью-йоркской делегации, включавшей Э. Дороти Мак-Лафлин и Джорджа Джулиана Хаутейна) накануне прибыл в Провиденс. Тогда в первый раз с 1901 г. Лавкрафт провел ночь не под крышей родного дома. Ночевать ему пришлось в доме Элис Хамлет (номер 109 по Гринбрайэр-стрит в Дорчестере). Но, прежде чем косо посмотреть на Лавкрафта, проведшего ночь наедине с юной леди, давайте прочтем отчет о съезде в "Epgephi" за сентябрь 1920 г.: он сдержанно сообщает нам, что "по его словам [Лавкрафта], он просто получил "тихую комнату"" и кров с ними подобающим образом делили Майкл Оскар Уайт и миссис Томпсон. На следующий день компания из Дорчестера вернулась в дом 20 на Уэбстер-стрит, чтобы возобновить участие в собрании, а ранним вечером Лавкрафт сел на обратный поезд.
Минитер (1869-1934) была, возможно, самой видной литературной фигурой среди собравшихся. В 1916 г. она опубликовала реалистичный роман "Our Natupski Neighbors", получивший хорошие рецензии, а ее короткие рассказы широко публиковались в обычных журналах. Но невзирая на профессиональный писательский успех, она была предана делу самиздата; она вступила в его ряды еще в 1883 г. и осталась в них до самой смерти. Ее верность, однако, принадлежала НАЛП, а не ОАЛП: она была официальным редактором НАЛП часть срока 1895-96 гг. и ее президентом в 1909-10 гг. В числе ее журналов были "Aftermath", как