а Дансени" ("Silver Clarion", март 1920). Вот последние строки:
The lonely room no more is there -
For to the sight in pomp appear
Temples and cities pois'd in air,
And blazing glories - sphere on sphere.
Это стихотворение Дансени, видимо, не читал.
Легко понять, почему фигура масштаба Дансени оказалась столь неодолимо притягательна для Лавкрафта: тоска Дансени по доиндустриальному прошлому, откровенно эстетское создание им великолепной, выразительной искусственной мифологии и его "хрустальная певучая проза" (как Лавкрафт незабываемо охарактеризовал ее в эссе "Сверхъестественный ужас в литературе") заставили Лавкрафта считать, что в ирландском фантасте он нашел духовного близнеца. Даже в 1923 г. он по-прежнему будет настаивать, что "Дансени - это мое все... Его неземное царство - царство, в котором живу я; его отстраненные, бесстрастные образы красоты лунного света на старинных ветхих крышах - образы, которые я знаю и лелею". И можно также догадаться, что социальное положение Дансени, независимого состоятельного аристократа, который пишет, что хочет, не обращая внимания на ожидания толпы, обладало могучей притягательностью для Лавкрафта: вот автор-"любитель", который достиг потрясающего успеха и у читателей, и у критиков; вот случай, когда аристократизм крови сочетается с аристократизмом интеллекта.
Разумеется, самым роковым очарованием обладал оригинальный стиль ранних работ Дансени, и именно его - а не философию или тематику произведений Дансени - Лавкрафт в первую очередь пытался скопировать. С. Л. Мур в немалой степени прав, когда пишет: "Никто не может имитировать Дансени - и, вероятно, всякий, кто прочел его, пытался". Первый осознанно дансенианский рассказ Лавкрафта - это "Белый Корабль" [The White Ship], вероятно, написанный в октябре 1919 г. В начале декабря он пишет Кляйнеру: "Как ты и догадался, Белый Корабль отчасти порожден моими новыми дансенианскими изысканиями". Слово "отчасти" любопытно и в действительности вполне точно: хотя он старается имитировать стиль Дансени, "Белый Корабль" - в большей степени философская аллегория, которая отражает воззрения самого Лавкрафта, а не Дансени.
"Белый Корабль" (впервые опубликованный в "United Amateur" за ноябрь 1919 г.) повествует о неком Бэзиле Элтоне, "смотрителе Северного маяка", который однажды "перешел через воды... по мосту из лунных лучей" на пришедший с Юга Белый Корабль, капитаном которого был бородатый старик. Они плывут мимо фантастических царств: страны Зар, "где обитают все сны и грезы о прекрасном, что являются человеку на миг, а потом забываются"; Талариона, "города Тысячи Чудес, где пребывают все тайны, которые человек тщится постичь"; Ксуры, "земли недостижимых наслаждений"; и, наконец, Сона-Нил, где "нет ни времени, ни пространства, ни страданий, ни смерти". Хотя Элтон в полном довольстве проводит в Сона-Нил "немало эпох", постепенно он начинает мечтать о Катурии, Земле Надежды за базальтовыми столпами Запада, за которыми якобы лежит еще более чудесное царство, нежели Сона-Нил. Капитан предостерегает его от поисков Катурии, но Элтон неприклонен и убеждает капитана еще раз отправиться в путь. Но за базальтовыми столпами Запада они обнаруживают лишь "чудовищный водопад, где все океаны мира низвергаются в безвидную бездну". Когда корабль погибает, Элтон приходит в себя у подножья маяка. Белый Корабль больше не приплывает за ним.
Внешне сюжет "Белого Корабля" явно напоминает "Ленивые дни на Янне" (из "Историй Спящего"). Сходство, однако, довольно условное, ибо очаровательная история Дансени повествует всего лишь о сне-путешествии человека, который, сев на корабль "Птица Реки", посещает одну волшебную страну за другой; в описаниях стран нет особого философского смысла, и их основное назначение - будоражить воображение читателя своими сказочными красотами. Рассказ же Лавкрафта следует толковать аллегорически или символически, и, по сути, он воплощает несколько центральных принципов его философских воззрений.
Основной посыл "Белого Корабля" - безрассудный отказ от достижения эпикурейской атараксии, невозмутимости (трактуемой как отсутствие страданий). Сона-Нил есть подобное состояние, и, покинув ее, Бэзил Элтон навлек на себя заслуженный конец - не смерть, но печаль и неудолетворенность жизнью. Нереальность Катурии предвосхищена страной Таларион: это царство воплощает все "тайны, которые человек тщится постичь", но в нем "бродят лишь демоны да безумные твари, что более не люди"; подобные тайны не следует постигать, а надежда их постичь (Катурия - Земля Надежды) - одновременно тщетна и глупа.
Следует указать, что "Белый Корабль" не повествует о сне. Как ранние рассказы Дансени, так и подражания ему Лавкрафта неаккуратно называют историями о снах, но лишь немногие из них ими действительно являются. К ним относятся "Ленивые дни на Янне"; однако в большинстве произведений Дансени нет четкой границы между сном и реальностью: фантастическое царство Пеганы и есть реальный мир, ибо никакого другого в нем нет. Мы также обнаружим, что это касается большинства произведений Лавкрафта; во всяком случае, Лавкрафт вслед за Дансени предпочитал намекать, что что эти сказочные царства предваряли "реальный" мир по времени - т.е., они существовали в далеком прошлом нынешнего мира. Это очевидно уже по "Полярису". В "Белом Корабле" мы так и не узнаём, где находится Северный маяк - предположительно, он существует в реальном мире; и все же царства, посещенные Белым Кораблем, настолько откровенно символичны, что намеков на их реальное существование нет и даже не требуется логикой повествования.
Я хочу рассмотреть "Улицу" (The Street; "Wolverine", декабрь 1920 г.) здесь по двум причинам - хотя это, вероятно, наихудший рассказ Лавкрафта из всех написанных. Во-первых, она была написана в конце 1919 г., вскоре после "Белого Корабля"; а во-вторых, вполне возможно, что этот рассказ был навеян - хотя бы косвенно - военными притчами Дансени, особенно из сборника "Истории Войны" (1919). Рассказ лишь в малой степени касается сверхъестествененного и, по сути, является откровенным и грубым примером расизма. Он начинается тяжеловесно и нескладно: "Есть те, что полагают, что предметы и места имеют души, а есть те, что полагают, что не имеют; я не возьмусь судить, но просто расскажу про Улицу".
Естественно, эта Улица находится в Новой Англии, поскольку "сильные и благородные мужи", что построили ее, были "славными героями, нашими братьями по крови, приплывшими из-за моря с Блаженных островов". То были "суровые мужчины в островерхих шляпах", у которых были "жены в чепцах и послушные дети" и достаточно "отваги и добродетели", чтобы "победить лес и распахать поля". Пронеслись две войны - после первой больше не стало индейцев, а после второй "свернули старый флаг и подняли новое Знамя с Полосами и Звездами". После этого, однако, дела приняли зловещий оборот - с реки понеслись "странное уханье и скрежет", и "воздух уже не был таким чистым, как раньше"; но, к счастью, "дух Улицы остался прежним". Но затем пришли "черные дни", когда "те, что знавали прежнюю Улицу, более не узнавали ее; а многие из тех, что узнали ее, не знали ее прежде". Дома обветшали, деревья исчезли, зато выросли "дешевые уродливые жилища". Началась новая война, но на сей раз "лишь страх, и ненависть, и невежество" довлели над Улицей - из-за "смуглых и мрачных" людей, которые теперь населяли ее. Теперь здесь появились такие неслыханные места как "Булочная Петровича", "Школа современной экономики Рифкина" и "Кафе Либерти".
Поползли слухи, что в ее домах "засели главари огромной банды террористов, готовой в назначенный день развязать вакханалию смерти ради уничтожения Америки и всех добрых старых традиций, которые так полюбились Улице"; эта революция должна была произойти символично - 4-го июля. Но случилось чудо:
Ибо ни с того ни с сего, в один из ранних предрассветных часов все разрушительное действие времени, ветров и червей наконец привело к ужасающей развязке; и после оглушительного грохота на Улице не осталось стоять ничего, кроме пары старинных печных труб да части крепкой кирпичной кладки. Ничто живое не выбралось из-под обломков.
Полагаю, это доказывает, что улицы все-таки имеют души.
В письме Лавкрафт дополнительно объясняет происхождение этой истории:
Прошлогодний бунт бостонской полиции - вот то, что подтолкнуло меня к этой пробе пера; размах и последствия подобного акта меня ужаснули. Прошлой осень было жутко впечатляюще увидеть Бостон без синемундирников и наблюдать народных дружинников с мушкетами, патрулирующих улицы, словно вовсю идет военная оккупация. Они ходили по двое - с решительным видом, одетые в хаки, словно символы борьбы, что предстоит цивилизации в ее противостоянии монстру беспорядков и большевизма.
Бостонская полиция бастовала с 8 сентября 1919 г. по середину октября. Несомненно, это было очень неприятное событие, но в то время создание профсоюзов и забастовки были почти единственным доступным рабочему классу способом добиться лучшей оплаты и лучших условий труда.
Я разбираю эту дикую, параноидальную, расистскую фантазию в таких мельчайших деталях, чтобы показать, насколько впечатляюще ужасным мог быть Лавкрафт, когда садился на одного из своих любимых коньков - в особенности, когда брался за стереотипные жалобы на упадок Новой Англии от от рук чужеземцев. "Улица" - ничто иное, как прозаическая версия таких его ранних стихов, как "Падение Новой Англии" и "Новоанглийская деревня в лунном свете": точно такое же наивное восхваление прошлого, такое же приписывание всех зол "чужакам" (которые, похоже, потеснили суровых англосаксов с удивительной легкостью) и, обратите внимание, даже беглое упоминание разрушительных экономических и социальных последствий промышленной революции. Хотя в конце 1920-х гг. он выражает желание увидеть рассказ опубликованным в обычной прессе, он, очевидно, не прилагал к этому никаких усилий и, в конечном итоге, включил его в список отвергнутых работ. Но тот факт, что Лавкрафт дважды позволил напечатать его в любительской прессе (сперва в "Wolverine", а за