одетели. Весь мир полагает Мусида образцом братской верности и преданности, хотя в действительности он отравил Калоса, когда его лавры оказались в опасности. Разве тегейцы не возвели Мусиду храм? Но вопреки всем этим заблуждениям деревья - мудрые деревья, посвященные богам, - шепчут, открывая правду полуночному путнику, и многозначительно повторяют вновь и вновь "Oida! Oida!" Итак, вот единственная развязка, которой может обладать столь загадочная история. ("Защита по-прежнему открыта!")
Отсутствие у этого рассказа существенной связи с работами Дансени можно соотнести с тем фактом, что основной сюжет возник более чем за год до того, как Лавкрафт прочел Дансени. В августовском письме 1918 г. к Альфреду Гальпину Лавкрафт очерчивает сюжет "Дерева", сообщая, что он к тому времени уже был "давно задуман, но так и не воплощен в литературной форме"; он откладывал написание рассказа, поскольку явно считал, что Гальпин явно опередил его, использовав идею "живого дерева" в собственном рассказе "Marsh-Mad". Изложенный сюжет в общих чертах идентичен рассказу, который в итоге имеем, - за исключением того, что в финале "дерево находят вырванным с корнем - так словно корни сами собой перестали держаться за землю - и под массивным стволом лежит тело верного друга усопшего - раздавленное насмерть и с выражением самого невыразимого ужаса на лице".
Что не упоминается в пересказе сюжета - это древнегреческий антураж рассказа; но и этот момент вряд ли позаимствован у Дансени - разве что косвенно, поскольку в атмосфере многих ранних работ Дансени есть нечто греческое или античное.
Откуда бы ни взялись греческий антураж и атмосфера, Лавкрафт справляется с ними умело; многолетнее изучение им древней истории принесло свои плоды в этом приятном и элегантно написанном коротком рассказе. Имена скульпторов - Калос ("прекрасный" или "красивый") и Мусид ("сын Муз(ы)") - уместны, пускай это и не реальные греческие имена. Тихе означает "удача" (или "судьба"), и ее культы были учреждены в Греции после 371 г. до н.э. Это помогает довольно точно датировать рассказ: тираны Сиракуз (на Сицилии) правили с 485 по 467 г., затем - с 406 по 344 г.; но упоминание культа Тихе явно указывает на последний период, как на время действия рассказа. Еще одна деталь позволяет дополнительно уточнить дату: упоминание могилы Калоса, "более прекрасной, чем гробница Мавсола", отсылает нас к гробнице, построенной Мавсолом, царем Карии, в 353 г., - то есть, действие рассказа должно происходить в период 353-344 гг., когда тираном Сиракуз был Дионисий II.
"Дерево" впервые было опубликовано - с прискорбными опечатками - в "Tryout" за октябрь 1921 г. Позднее Лавкрафт невзлюбил этот рассказ, утверждая, что он вместе с некоторыми другими рассказами "может - если напечатать в хорошей обложке - превосходно смотреться на полке, и ничего более". Рассказ, возможно, немного банален, но зато доказывает способность Лавкрафта справляться с историческим антуражем.
В противоположность ему "Кошек Ультара" [The Cats of Ulthar] (15 июня 1920 г.) всегда вспоминают как одну из любимых вещей Лавкрафта - вероятно, из-за кошек, которым посвящено повествование. Этот рассказ большим обязан Дансени, чем многие другие "дансенианские" фантазии Лавкрафта. Его цель - объяснить, почему городок Ультар принял "памятный указ" о запрете убивать кошек. Некогда здесь жила злобная семейная чета, которая ненавидела котов и жестоко убивала их, если они забредали на ее участок. Однажды в Ультар пришел караван "темнокожих странников", среди которых был мальчик по имени Менес, хозяин крохотного черного котенка. Когда котенок исчез, опечаленный мальчик, узнав о привычках четы кошконенавистников, стал "молиться на непонятном селянам языке". Ночью все городские кошки исчезли, а когда вернулись поутру, то целых два дня отказывались притрагиваться к еде и питью. Позже заметили, что семейную пару не видели уже несколько дней; когда горожане наконец вошли в их дом, они нашли два начисто обглоданных скелета.
И здесь некоторые заимствования из Дансени могут быть чисто внешними: имя мальчика (Менес) может происходить от имени короля Аргименеса из пьесы "Король Аргименес и Неведомый Воин" (из "Пяти пьес"); "темнокожие странники" выглядят эхом "Странников... таинственного, темнокожего племени", упоминаемых ближе к концу "Ленивых дней на Янне". Но сам сюжет - и снова умышленно простенький рассказ о мести - скорее всего, навеян аналогичными рассказами из "Книги Чудес".
Можно задаться вопросом, а не думал ли Лавкрафт о себе самом, когда с неожиданной горечью писал о сироте Менесе: "когда ты так юн, такая большая утеха - взирать на резвые шалости черного котенка". Не воспоминание ли это о Ниггере и о том, что этот зверек значил для юного Лавкрафта? Замысел рассказа он изложил Кляйнеру еще в 21 мая, но действительно записал его только три недели спустя. Впервые рассказ выйдет в "Tryout" за ноябрь 1920 г.
Пройдет несколько месяцев, прежде чем Лавкрафт сочинит очередной дансенианский рассказ - тот, что станет один из его лучших рассказов и одновременно знаковым для его последующего творчества. "Целефаис" [Celefaїs] (диерезисом над i часто пренебрегают) был написан в начале ноября 1920 г., хотя в печати он выйдет, только когда Соня Грин опубликует его в своей "Радуге" [Rainbow] за май 1922 г. Куранес (в мире яви носящий другое имя) бежит из прозаичного мира Лондона при помощи грез и наркотиков. Во сне он обнаруживает город Целефаис в долине Уут-Наргай. Об этом городе он мечтал ребенком, и здесь "его дух провел целую вечность за тот час давнего летнего полдня, когда он ускользнул от своей няньки и, следя за облаками с вершины холма близь деревни, позволил теплому ветерку с моря убаюкать себя". То царство чистой красоты:
Когда он вошел в город через бронзовые ворота и пошел по ониксовым мостовым, купцы и погонщики верблюдов приветствовали его так, словно он никогда не покидал города; и то же самое повторилось в бирюзовом храме Нат-Гортат, где жрецы в венках из орхидей поведали ему, что в Уут-Наргай нет времени, но есть лишь вечная юность. Следом Куранес поднялся по Улице Столпов к приморскому валу, где собирались купцы и матросы, и чужестранцы из тех краев, где море смыкается с небом.
Но, проснувшись в своей лондонской мансарде, Куранес обнаруживает, что больше не может вернуться в Целефаис. Ему снятся иные дивные края, но вожделенный город словно ускользает от него. Он увеличивает дозу наркотиков, затем у него заканчиваются деньги и его выселяют из квартиры. Но, бесцельно бродя по улицам, он вдруг встречает кортеж рыцарей, которые словно в былые времена "величественно скакали по холмам Суррея". Они прыгают с обрыва и легко плывут по воздуху в Целефаис, где, как знает Куранес, он навеки станет королем. Тем временем, в мире яви прилив выносит на берег Иннсмута труп бродяги, пока "исключительно жирный и наглый пивной король" покупает родовое поместье Куранеса и "наслаждается купленной атмосферой навеки ушедшего благородства".
Лавкрафт указывает, что история, в общем-то, основана на записи в тетради для заметок (о которой ниже), гласящей просто: "Приснился полет над городом". Обратите внимание, что это чистый образ, и в нем вообще нет ни одного намека ни на одну из философских или эстетических идей, реально воплощенных в рассказе. Мы неоднократно столкнемся с этим феноменом: спусковым крючком для рассказа служит некий безобидный, отрывочный образ, который в итоге занимает очень малое место - или вообще никакого места - в законченном рассказе. Другая запись в записной книжке, возможно, также послужила толчком для вдохновения: "Человек путешествует в прошлое - или воображаемое царство - покидая телесную оболочку".
Но если нам необходимо найти источник вдохновения для "Целефаиса", не надо далеко ходить - ибо рассказ замыслом до ужаса похож на "Коронацию мистера Томаса Шапа" (из "Книги Чудес") Дансени. В нем мелкий предприниматель воображает себя Королем Ларкара, и, погружаясь в это воображаемое царство, забрасывает свою работу в реальном мире, в итоге попадая в сумасшедший дом Ханвелла. Другие, более мелкие детали также напоминают о Дансени. Тем не менее, "Целефаис" воплощает темы, имевшие громадное значение для Лавкрафта. Трудно устоять перед автобиографической интерпретацией образа Куранеса, когда он задается в начале рассказа:
...он был последним в своем роду и одиночкой среди равнодушных миллионов обитателей Лондона... Его деньги и земли - все ушло в прошлое, и его не волновало, чем заняты люди вокруг него, ибо он предпочитал грезить и писать о своих грезах. То, что он писал, было высмеяно людьми, которым он показал записи, так что со временем он стал писать для себя... Куранес был человеком несовременным и мыслил иначе, чем прочие писатели. Те тщились сорвать с жизни узорчатый покров из мифов и показать все неприкрытое безобразие отвратительной реальности - Куранес же искал лишь красоту.
Это весьма сентиментально и проникнуто жалостью к себе, но в нас явно пытаются вызвать чувство сопереживания психологической обособленности Куранеса от его окружения. Последнее предложение, идеально формулирующее эстетику Лавкрафта на данном этапе его творческой карьеры, стоит в деталях рассмотреть позже. Но "Целефаис" призван не просто создавать красоту; главная тема рассказа - ничто иное как бегство от "стонов и скрежетов / гнусного мира" (как Лавкрафт выражается в "Отчаянии") в царство воображения, которое, тем не менее, происходит из "туманных образов детских сказок и снов". Человек, который в январе 1920 г. напишет "Взрослый возраст есть ад", нашел в лорде Дансени образец блестящего воскрешения воспоминаний детства, по которым он сам будет томиться всю свою жизнь.
"Странствия Иранона" [The Quest of Iranon] (28 февраля 1921 г.), возможно, самая прекрасная из всех дансенианских фантазий Лавкрафта, хотя годы спустя он сурово порицал ее как приторно слащавую. Возможно, более вменяем комментарий, сделанный вскоре после написания рассказа: