ние работы Дансени. Возможно, Лавкрафт чувствовал, что стиль "Богов Пеганы" попросту невоспроизводим (в чем он, скорее всего, был прав); однако, как мы обнаружим, вселенский масштаб появится в реалистичных рассказах Лавкрафта, где метафизические и эстетические принципы будут совсем иными.
Тогда-то и станет очевидно, что влияние Дансени простирается намного дальше "дансенианских" фантазий. В поздних рассказах Лавкрафта мы обнаружим немало явных и скрытых доказательств этого влияния; и примечательному заявлению Лавкрафта, что именно вымышленный пантеон из "Богов Пеганы" Дансени заставил его создать собственную псевдомифологию, в свое время будет уделено должное внимание. В следующей главе я также хочу рассмотреть роль Дансени в значительном изменении эстетических установок Лавкрафта, занявшем следующие несколько лет.
Вопреки категорическим утверждениям самого Лавкрафта, его "дансенианские" фантазии - нечто большее, чем механическое копирование работ признанного мастера: внешне напоминая Дансени, они на самом деле обнаруживают большую оригинальность замыслов. Это правда, что Лавкрафт мог бы никогда не написать этих рассказов, не будь перед ним примера Дансени; но даже на этом раннем этапе он уже был автором, желающим говорить о том, что важно для него, - и стиль и язык Дансени всего лишь дали ему подходящий способ самовыражения. Интересно, что это признавал и сам Дансени: когда после смерти Лавкрафта его работы были изданы в виде книги, Дансени, случайно прочтя ее, признался, что был "необычно заинтересован работами Лавкрафта, поскольку по тем немногим рассказам, что я прочел, обнаружилось, что он писал в моем стиле, - совершенно оригинально и без заимствований у меня, и все же в моем стиле и во многом в моем репертуаре". Лавкрафт был бы благодарен ему за это признание.
Итак, на данный момент Дансени был "Богом Творчества" для Лавкрафта более, чем По. В конце 1922 г. Лавкрафт напишет любопытную, но не слишком глубокую, лекцию "Лорд Дансени и его творчество"; еще в мае 1920 г. в "Литературной композиции", напечатанной в "United Amateur", называет Дансени и Бирса образцами техники короткого рассказа; а в 1921 г. посетует, что "Дансени встречал лишь холодность да вялую похвалу" ("Защита Возобновлена!"). По сути Лавкрафт косвенно повинен в возрождение интереса к работам Дансени в 1970-х гг.: его хвалебный гимн Дансени в "Сверхъестественном ужасе в литературе" заставил Огюста Дерлета обратить внимание на работы Дансени и включить ирландского писателя в число первых изданий Arkham House ("Четвертая книга Йоркенов", 1948 г.), что в свою очередь привлекло к его ранним работам внимание Артура Кларка, Урсулы Ле Гуин и Лина Картера. Дансени по-прежнему сильно недооценивают и, похоже, не уделяют ему должного внимания, хотя яркость и значимость его творчества, раннего и позднего, заслуживают изучения и справедливой оценки. Ренессанс наследия Дансени, видимо, еще впереди, и остается лишь надеяться, что однажды его час придет, - даже если как одного из авторов, связанных с именем Лавкрафта.
12. Чужак в этом столетии (1919-1921 [III])
Разумеется, все это время Лавкрафт не прекращал писать об ужасном и сверхъестественном, и в ряде произведений заметно все улучшающееся владение техникой короткого рассказа; некоторые из них хороши и сами по себе. Один из самых интересных (как минимум, в том, что касается его предыстории) - это "Показания Рэндольфа Картера" [The Statement of Randolph Carter]. Широко известно, что эта история есть - хотя бы по словам самого Лавкрафта - почти буквальная запись сна, приснившегося ему, видимо, в первых числах декабря 1919 г.; в этом сне они с Сэмюелем Лавменом предпринимают роковой поход на старое кладбище, и с Лавменом происходит нечто ужасное, но загадочное, после того, как он в одиночку спускается в склеп. Рассказ якобы является показаниями, данными полиции Рэндольфом Картером (Лавкрафтом) по делу об исчезновении Харли Уоррена (Лавмена).
Нам придется рассмотреть три отдельных явления: 1) само сновидение; 2) письмо в Галломо (корреспондентского круга, аналогичного Кляйкомоло, включавшего Альфреда Гальпина, Лавкрафта и Мориса У. Мо) от 11 декабря 1919 г., в котором Лавкрафт пересказывает свой сон; и 3) итоговый рассказ, написанный позднее в декабре. Восстановимы, конечно, только два последних. Этот момент важен, поскольку уже из письма очевидно, что Лавкрафт начал творчески переосмыслять сон, превращая его в яркое и драматичное повествование, заканчивающееся мощным финальным аккордом ("ГЛУПЕЦ, ЛАВМЕН МЕРТВ!" в письме; "ГЛУПЕЦ, УОРРЕН МЕРТВ!" в рассказе). В какой степени письмо расходится со сном, теперь сказать уже невозможно; все, что мы можем, - это рассмотреть любопытные моменты сходства и различия между письмом и рассказом.
Одна из самых очевидных перемен - замена имен действующих лиц: Г.Ф. Лавкрафт и Сэмюэль Лавмен стали Рэндольфом Картером и Харли Уорреном. Однако эту замену следует рассматривать в связи с другой вероятной, хотя и не явной, переменой - изменением места действия. Примечательно, что и письмо, и рассказ никак не уточняют истинное место действия событий в повествовании. В письме Лавкрафт намекает, но ясно не проговаривает, что дело происходит на неком старом новоанглийском кладбище: имея адресатами двух обитателей Среднего Запада, Лавкрафт пишет: "Полагаю, ни один уроженец Висконсина не может вообразить себе подобного - но они есть у нас, в Новой Англии: жутковатые старинные погосты, где надгробные камни покрывают странные письмена и гротескные узоры, вроде черепа и скрещенных костей".
В "Показаниях Рэндольфа Картера" упоминается "шоссе Гейнзвиль [!]" [Gainsville] и "Большое Кипарисовое болото"; это единственные топографические приметы, упоминаемые в рассказе. Именно в этой связи имена персонажей обретают определенную значимость, поскольку аргументы Джеймса Тернера убедили меня, что дело происходит во Флориде: Лавкрафт, похоже, неправильно написал название известного города Гейнсвиля [Gainesville], а кипарисовые болота, несомненно, обычнее для Юге, чем для Новой Англии. Если обратиться к свидетельствам из других рассказов, можно заметить, что в "Серебряном Ключе" (1926) Харли Уоррен упоминается, как "человек с Юга", тогда как в рассказе "Через Врата Серебряного Ключа" (1932-33) он назван "мистиком из Южной Каролины". Вспомним, что часть войны Лавмен провел в Кемп-Гордоне (Джорджия) и, возможно, описывал характерные черты здешнего пейзажа в письмах к Лавкрафту.
Само имя "Рэндольф Картер" - довольно неоднозначно в качестве доказательства. Несомненно, в Новой Англии жили Картеры, и Лавкрафту с детства было известно о Джоне Картере, основателе первой газеты Провиденса (1762 г.) В это время Лавкрафт, вероятно, уже знал (как он заявляет в письме 1929 г.), что сам Джон Картер происходил от знаменитых виргинских Картеров; далее он добавляет, что "этот переезд виргинского рода в Новую Англию всегда сильно поражал мое воображение - отсюда мой часто возвращающийся вымышленный персонаж `Рэндольф Картер'". Это может навести на мысль, что "Показания Рэндольфа Картера" разворачиваются в Новой Англии - бесспорно, что действие всех остальных историй о Рэндольфе Картере ("Неименуемое" [1923], "Серебряный Ключ" [1926], "Сон о поисках Неведомого Кадата" [1926-27], "Через Врата Серебряного Ключа") полностью или частично происходит в Новой Англии. Разумеется, в этих рассказах Картер уже становится уроженцем Бостона. Но Лавкрафт обычно вполне ясно дает понять, что местом действия произведения является Новая Англия, и отсутствие любых подобных упоминаний в "Показаниях Рэндольфа Картера" выглядит красноречиво. Конечно, Лавкрафт явно желал сохранить атмосферу сновидения - показания Картера полны провалов и огрехов памяти (так словно он сам был как во сне), - так что ясные топографические детали могли показаться нежелательными.
Разумеется, письмо и рассказ объединяют многие детали - и даже стилистические обороты. В письме Лавкрафт расписывается в полном неведении цели визита на кладбище: "Мы - по некой жуткой, но неведомой причине - были на очень странном и очень древнем кладбище... Похоже, он [Лавмен] точно знал, что собирается сделать, и я тоже понимал - хотя сейчас я не могу вспомнить, что именно!" В письме заявлено, что во сне Лавмен получил некое сокровенное знание из "редких старых книг", а в скобках добавлено: "У Лавмена, как вам, возможно, известно, огромная библиотека редких первых изданий и прочих сокровищ, любезных сердцу библиофила". Харли Уоррен в этом смысле не отличается от Лавмена (Картер говорит о "его обширном собрании странных, редких книг на запретные темы"), однако в рассказе Лавкрафт все-таки считает нужным дать походу на кладбище хоть какую-то мотивацию: "Помню, как в вечер накануне того ужасного происшествия мне стало не по себе от выражения его лица - тогда он с таким увлечением излагал мне свою теорию, почему некоторые трупы не разлагаются, но тысячелетиями покоятся в своих могилах, неподвластные тлену".
Картер заявляет, что это знание было получено Уорреном из "чёртом вдохновленной книги... которую он унес из этого мира в своем кармане". Многие полагали, что эта книга - Некрономикон, знаменитый свод запретных знаний, придуманный Лавкрафтом, но маловероятно, чтобы это был именно он. По словам Картера, он прочел в библиотеке Уоррена все книги на известных ему языках; это должно означать, что Картер был знаком с самыми распространенными языками (латынь, греческий, французский, немецкий, английский) - он даже упоминает, что некоторые книги были на арабском. Но "чёртом вдохновленная книга", по словам Картера, "была написана знаками, подобных которым я нигде больше не встречал", что наводит на мысль, что книга была не на арабском или любом другом известном языке; позднее Картер заявит, что книга была из Индии. Так как, согласно утверждениям Лавкрафта, Некрономикон существует лишь на арабском, греческом, латинском и английском языках, книга Уоррена не может быть Некрономиконом.