cogitatio); в третьем – память. Однако есть и существенное изменение: первому желудочку, получившему название «импрессивного», придается функция центра сбора ощущений; второй, напротив, объединяет в себе здравый смысл, воображение, интеллект и способность рассуждать[292]. Тогда очевидно, на каком основании, в том числе теоретическом, Леонардо собирается отстаивать уподобление процессов воображения процессам аналитической деятельности: выходит, многие из его так называемых видений являются не проявлением сверхчеловеческих зрительных способностей, а сознательным применением эвристической процедуры.
Одно из таких видений, пожалуй, самое известное в контексте леонардовского мифа, – это видение человека, силой своего интеллекта обретающего способность летать в небе, подобно птицам.
На самом деле именно изучение птиц, по аналогии, наводит Леонардо на мысль о летательных аппаратах с подвижными крыльями, которые должны отрываться от земли, используя для преодоления гравитации мышечную силу человека.
В мечтах о полете сливаются все его научные и технологические исследования: анатомия (изучение движения мышц и скелета), механика (силы, вес, передача энергии), математика и геометрия[293].
На листах Манускрипта B впервые встречаются схемы механических крыльев, прикрепляемых к человеческому телу при помощи сложной системы ремней. К сожалению, крылья эти, с одной стороны, являющиеся прообразом современных планеров, а с другой – напоминающие крылья летучей мыши или вампира, слишком тяжелы, поскольку сделаны из доступных на тот момент материалов. Поначалу человеку приходится, надев на руки крылья и уподобившись тем самым птице, управляться с устройством лежа, но впоследствии будет рассмотрена и возможность создания летательного аппарата, внутри которого человек располагается вертикально, чтобы попытаться посредством системы шкивов увеличить мышечную силу[294].
Устройство, однако, следует опробовать, чтобы выяснить, полетит ли оно и не упадет ли. Если упадет, костей не соберешь, поэтому Леонардо решает самостоятельно испытать его на берегу одного из ломбардских озер, облачившись в прообраз спасательного жилета: «Этот прибор испытаешь над озером и наденешь в виде пояса длинный мех, чтобы при падении не утонул ты»[295].
Испытания других моделей проходят в Корте-Веккья, где располагается мастерская. Самое подходящее место – в зале наверху, из которого есть выход на крышу. От любопытных взглядов тех, кто работает над тибуриумом собора, он скрыт башней, высящейся над былой резиденцией Висконти: «и если ты на крыше, у подножия башни, то с тибуриума тебя не видят»; вход в залу будет заколочен досками, а летательный аппарат, свисающий с потолка, – помещен на помост, куда можно взобраться по лестнице: «забей досками вход в залу наверху, а модель сделай большой и высокой, и пусть на крыше будет место – лучшего не найти во всей Италии»[296].
Как бы то ни было, на этом этапе исследователь полностью уверен в успехе своего начинания: геометрические и математические расчеты не оставляют в этом никаких сомнений. В конце концов, устройству не хватает лишь птичьей души, так что человеку просто придется заменить его своей собственной: «Посему сказали бы, что устройству этому, придуманному для человека, не хватает лишь души птичьей, души, что подменена будет душою человеческой»[297]. Мелочь, не существенно.
Аналогия – вот закон, вдохновляющий Леонардово видение природы. Согласно этому принципу и сами его научные исследования связаны друг с другом в бесконечную цепочку. Между дисциплинами нет преград и барьеров. Изучение человека снова и снова переходит в изучение земли и воды. Между человеком и миром – то же соотношение, какое устанавливается между микрокосмом и макрокосмом.
Около 1492 года в тексте, озаглавленном «Начало трактата о воде», Леонардо напишет: «Древние называют человека малым миром, и выражение это, безусловно, крайне уместно, ведь человек, как и тело земное, состоит из земли, воды, воздуха и огня»[298]. Земля подобна гигантскому живому организму, подверженному и фазам роста, и недугам. Внутри него струится вода – живительный сок, «жизненный гумор земной машины», которая, словно кровь, поднимается по бесчисленным подземным жилам из великого Океана к горным источникам, откуда потом возвращается, вновь спускаясь по течению рек.
Концепция эта не оригинальна: о ней рассуждали античные философы, например Сенека в «Натурфилософских вопросах», ее воспевал Овидий. И наброска, рисунка недостаточно, чтобы ее представить, нужен текст. Чтобы описать неуловимую жизненную силу преимущественно подвижного элемента, воды, нужна бесконечная изменчивость языка, слова. И в своих наблюдениях за водой Леонардо нередко погружается в ритм поэзии или песнопения, в водоворот образов, ощущений, впечатлений.
На одном из листов Кодекса Арундела Леонардо едва ли не сметает поток фраз, накатывающих одна за другой, словно приливные волны: «Оно поглощает высочайшие горные вершины. Оно разрушает и сдвигает огромные валуны. Оно меняет древние берега, гоня прочь море, когда наносы поднимают дно. Оно подмывает и ниспровергает высокие скалы; и нет ничего столь прочного, что не склонится в тот же миг пред его естеством». А венчает этот фрагмент лапидарное изречение, универсальный закон природы, который Леонардо постиг еще ребенком, утверждающий безграничную власть времени над всеми метаморфозами творения: «Со временем все изменяется»[299].
11«Райское действо»
Милан, 13 января 1490 года
В начале 1490 года, когда время траура закончилось, двор Сфорца может наконец задуматься о праздновании свадьбы Изабеллы и Джана Галеаццо. А 13 января в самой большой зале замка – Зеленой – устраивают «Райское действо».
Режиссером выступает сам Леонардо, либретто же написано Беллинчони, который объясняет название так: «Приведенная ниже оперетта, сочиненная месером Бернардо Белинцоном, есть торжество или скорее действо, зовущееся Райским, которое синьор Лодовико устроил в честь герцогини Миланской; и Райским оно зовется, поскольку для него великой изобретательностью и мастерством маэстро Леонардо Винчи, флорентийца, построен был Рай со всеми семью планетами, что вращаются вкруг него, и планеты сии представлены людьми, костюмами и манерами схожими с тем, как описывают их поэты; и все они возносят хвалу помянутой герцогине Изабелле»[300].
Благодаря полному и достоверному отчету моденского посла Якопо Тротти мы тоже можем принять участие в этом торжестве[301].
Свод залы скрыт «небом» – зелеными ветвями с гербами домов Арагона и Сфорца, а затянутые атласом стены увешаны картинами с изображением сюжетов из древней истории и деяний Франческо Сфорца.
Слева – задрапированная сцена, устроенная ярусами, длиной 20 локтей, а перед ней – другая, пониже, для музыкантов. В центре залы – трехъярусное возвышение, покрытое коврами и предназначенное для герцогской четы, далее сиденья и скамьи для советников, вельмож и знатных дам.
На другой стороне – спрятанный за атласным занавесом Рай, перед ним – несколько скамей, куда могут присесть маски.
Тише, начинают! Звучит прелюдия для флейт и тромбонов, затем неаполитанский танец под звуки тамбуринов. Принцесса, «прекрасная и чистая, как утреннее солнце», тоже участвует в представлении. Перед ней проходят «посольства», хотя на самом деле они лишь предлог для объявления танцев и маскарадов: испанских, польских, венгерских, турецких, немецких, французских… Кажется, их число бесконечно.
Наконец более трех часов спустя начинается само действо. Занавес падает, и под изумленные возгласы зрителям открывается Рай, похожий на циферблат гигантских астрономических часов, с той лишь разницей, что семь планет не нарисованы, а представлены реальными людьми, актерами, которые изображают различных божеств (Юпитера, Венеру и так далее), восседающих на шатких вращающихся орбитах огромного механизма: очевидно, Леонардо черпал вдохновение в часах Палаццо делла Синьория во Флоренции. Конструкция сияет огнями, имитирующими звездное небо: «Рай тот представлен был в виде половинки яйца с позолоченной изнутри скорлупою, множеством огней, изображающих звезды, и нишами, где разместились по одной все семь планет в соответствии со своим рангом, низким или высоким. По верхней границе сказанной полусферы располагались двенадцать знаков зодиака, укрытых за стеклом и освещенных огнями, представляя собой зрелище галантное и прекрасное. Из Рая того слышалось множество песен и нежных, чудесных звуков».
И вот, как это принято во флорентийских священных мистериях, маленький ангел возвещает финальную часть торжества. Под «нежные, чудесные звуки» огромная машина со страшным скрипом приходит в движение и, совсем как колесо обозрения в современных парках аттракционов, доставляет богов на землю, где они по очереди читают написанные Беллинчони стихи, вознося хвалу потрясенной Изабелле. Юпитер воспевает ее в гимне, Аполлон дивится новому ослепительному солнцу, Меркурий называет даром трех Граций и семи Добродетелей. Каждая из планет приготовила Изабелле дары, которые Аполлон подносит герцогине вместе с «книжечкой, где приведены все торжественные стихи», то есть памятной копией все того же либретто с добавлением нескольких сонетов в адрес присутствующих послов.
Согласно Беллинчони, лавры автора идеи (Юпитер и планеты, склоняющиеся перед Изабеллой) следует отдать Моро. Но на самом же деле замысел целиком и полностью принадлежит Леонардо. О чем поэт не говорит или, возможно, не знает, так это о том, что спектакль сильно напоминает трактат «Мом, или О государе» Леона Баттисты Альберти, повествующий о тирании людей и богов. Заинтересовавшись жизнью смертных, боги, чтобы понаблюдать за ними, спускаются с небес на землю и притворяются собственными статуями в театре, но в итоге становятся жертвами катаклизма, уготованного им насмешником Момом. «Рай», придуманный Леонардо, подозрительно напоминает сатиру Альберти: к счастью, тонкой иронии и намека на произведение, демонстрирующее падение тиранов, никто в Милане не улавливает.