Важнейшая мысль, вынесенная Леонардо из работ Витрувия и Франческо ди Джорджо, – соответствие зданий классической архитектуры пропорциям человеческого тела, о чем говорится в начале третьей книги Витрувия. И мысль эта настолько прекрасна, что Леонардо хочется немедленно подарить ей наглядное воплощение.
Так рождается «Витрувианский человек» – знаменитое изображение человеческой фигуры, вписанной в круг и квадрат, задуманное как иллюстрация к соответствующему отрывку из Витрувия[325]. Впрочем, ранее с тем же мотивом экспериментировали и другие читатели Витрувия, включая самого Франческо ди Джорджо, оставившего на полях своего трактата крохотную и довольно-таки неточную фигурку[326].
Леонардо начинает со скрупулезной разметки при помощи угольника и циркуля. Линии он наносит самым кончиком свинцового карандаша, затем пером и бурой тушью обводит контуры, добавляя горизонтальную штриховку, кое-где проходит коричневой акварелью. И лишь в самом конце добавляет выше и ниже рисунка отрывок из Витрувия в переводе на вольгаре. Впрочем, результат, как обычно, выходит далеко за рамки чистой иллюстрации.
Человеческая фигура обретает рельефность, монументальность, но прежде всего – невероятную символическую ценность. Леонардо помещает в центр вселенной человека: человека универсального, меру всех вещей. Перед нами – практически автопортрет, поскольку этот универсальный человек, разносторонний гений, и есть он сам, Леонардо.
14Дьяволенок
Милан, 22–24 июля 1490 года
22 июля 1490 года, в день памяти пресвятой грешницы Марии Магдалины, Леонардо вновь достает Манускрипт С, чтобы записать на первом листе, том самом, где он в апреле с гордостью отметил начало работы над книгой и возобновление – над проектом конного памятника: «Джакомо поселился со мною в день Магдалины 1490 года, в возрасте десяти лет»[327].
Уже год-два, с тех пор как Леонардо, перебравшись в Корте-Веккья, завел собственный кабинет и мастерскую, он время от времени берет учеников, как правило совсем юных, или нанимает помощников. И вот однажды в дверь к нему стучится некий Джован Пьетро Капротти из Орено, человек весьма скромного происхождения, и просит взять его сына в качестве слуги, мальчика на побегушках.
Орено, небольшой городок к северу от Милана, знаменит общиной францисканцев-амадеитов, последователей того самого португальского мистика Амадео, что нашел последний приют в монастыре Сан-Франческо-Гранде, для которого была заказана «Мадонна в скалах». Именно эти монахи и поручились за десятилетнего мальчика по имени Джанджакомо.
Леонардо даже представить себе не может, что это одно из важнейших событий в его жизни. Впрочем, того, что случится всего через несколько часов, он тоже не может представить.
Уже 23 июля, не выказав ни капли благодарности учителю, который успел заказать мальчишке новую одежду, Джанджакомо крадет деньги, отложенные для того, чтобы за нее рассчитаться, – целых четыре лиры. Заметив кражу, Леонардо поначалу тщетно пытается выудить у воришки признание, потом наконец сдается, однако, будучи примерным сыном нотариуса, говорит себе, что лучше бы это дело записать, поскольку то, чего не запишешь, не существует. И, снова достав лист бумаги, на котором он отметил появление маленького мошенника, добавляет: «На второй день я велел справить ему две рубахи, пару чулок и куртку. Но стоило отложить деньги, чтобы за все это расплатиться, как он украл их прямо у меня из кошелька. Я так и не заставил его признаться, хотя совершенно в этом уверен». А на полях выписывает прилагательные, определяющие характер мальчишки: «вор, лгун, упрямец, обжора», – примерно те же, что использовал Пульчи в «Морганте», описывая отвратительного Маргутта: «Вор и обжора и отец лжи» (XIX, 142, 2–3).
Но шалопай не унимается, и Леонардо продолжает заносить его проделки все в тот же список, который день ото дня становится только длиннее.
24 июля художник приглашен на ужин к герцогскому архитектору Якомо Андреа да Феррара, знатоку Витрувия: тот скопировал трактат об архитектуре и теперь помогает «не знающему грамоты» приятелю в нем разобраться[328]. Разумеется, Леонардо приводит с собой и мальчишку, поскольку, учитывая произошедшее накануне, никак не может оставить его в мастерской одного; возможно, этого сорванца удастся научить хорошим манерам и тому, как вести себя за столом. Однако визит оборачивается очередной катастрофой: Джанджакомо разбивает три кубка и проливает вино, что «компенсирует» прожорливостью и дурными манерами. В общем, «уплетал за двоих, буянил за четверых», – с горечью пишет Леонардо.
Другие ученики тоже не могут чувствовать себя в безопасности. 7 сентября из комнаты Марко пропадает «стило», то есть серебряный карандаш стоимостью 22 сольди, найденный после долгих поисков в сундуке Джанджакомо. 26 января 1491 года мальчишка ворует деньги из лежащего на кровати кошелька, пока его владелец конюх Галеаццо Сансеверино примеряет сшитый для маскарада костюм «дикаря». Месяц спустя, в феврале, крадет «турецкую кожу на пару сапог», подаренную Леонардо художником Агостино Ваприо в гостях у Сансеверино, и продает ее сапожнику, а на вырученные 20 сольди тотчас же покупает аниса и засахаренного миндаля, до которых, как выясняется, большой охотник. А 2 апреля уносит еще одно серебряное «стило», на сей раз у ученика по имени Джованни Антонио, когда тот неосторожно оставляет инструмент на столе, прижав им рисунок.
Любой другой художник немедленно вышвырнул бы из мастерской подобного негодяя, нераскаявшегося и, очевидно, неисправимого. Но Леонардо молчит и бездействует. Он все принимает, все прощает.
Даже напротив – список заканчивается упоминанием многочисленных трат на одежду Джанджакомо в тот самый первый год: 2 лиры за плащ, 4 лиры за 6 рубах, 6 лир за 3 куртки, 7 лир и 8 сольди за 4 пары чулок, 5 лир за зимнюю котту на подкладке, по одной лире за берет, пояс и тесьму и, наконец, 6 лир и 5 сольди за изготовление 24 пар башмаков.
На другом листе возникает список имущества, необходимого новоприбывшему: «1 фартук, 1 скатерть, 1 сундук, 6 салфеток и полотенце, 1 пара простыней, 2 рубахи»[329].
Так начинаются одни из самых неоднозначных и в то же время самых длительных отношений в жизни Леонардо: отношения с «мальчиком на побегушках», в котором однажды проснутся амбиции ученика и даже самостоятельного творца; с тем, чье очаровательное лицо и гармонично развитое тело не раз послужат художнику идеальной моделью мужской обнаженной натуры.
«Он был очень привлекателен своей прелестью и своей красотой, имея прекрасные курчавые волосы, которые вились колечками и очень нравились Леонардо», – напишет Вазари; а Ломаццо добавит: «Прекрасный юноша, особенно в пятнадцатилетнем возрасте, которого мастер полюбил больше, чем кого-либо другого».
С этого времени в бумагах Леонардо появляются однотипные портреты мальчика, а затем юноши, более-менее сохранившего на протяжении долгих лет свою ангельскую улыбку и длинные, ниспадающие на плечи светлые кудри: в фас, в профиль, в ракурсе, в самых разнообразных позах.
Однако этот ангелочек с первого дня показал себя таким дьяволенком, что сразу заслужил прозвище Салаи: по имени Салаино (искаженного «Саладин»), приспешника дьявола, упомянутого в «Морганте» Пульчи в главе об ужасной и злобной ведьме Креонте (XXI, 47, 7).
В вышеперечисленных заметках приведены и имена первых жертв Салаи – других миланских учеников Леонардо, на блеск серебряного «стила» которых он бросается, словно сорока. Эти молодые люди – уже не мальчики на побегушках, они не живут вместе с Леонардо, а приходят учиться, узнать секреты уникального мастера, столь непохожего на своих современников. Один из них – Марко д’Оджоно: ему двадцать пять, он сын ювелира, а с живописью познакомился через таких художников, как Бернардо Дзенале и Бернардино Бутиноне. Марко успел обзавестись собственной мастерской и даже учеником, миниатюристом Протазио Кривелли, однако Леонардо в отношении него употребляет выражение «который жил со мной», в данном случае означающее совместную работу в рамках одной студии.
Джованни Антонио Больтраффио, сверстник и друг Марко, напротив, не профессиональный художник, а талантливый любитель, которому не нужно зарабатывать на жизнь, продавая свои картины. Выходец из знатной семьи, он обратился к Леонардо, намереваясь отточить свой аристократический вкус: стать знатоком искусства, познав его секреты изнутри; научиться всему понемногу, от техники рисунка серебряным карандашом до мастерства портретиста; послушать невероятные откровения Леонардо о том, что такое живопись и в чем она превосходит другие способы отображения действительности, каковы ее математические и геометрические принципы, как устроены оптика, перспектива и так далее. Леонардо дает ему посмотреть свои рисунки, в том числе наброски флорентийских Мадонн, и Больтраффио, влюбившись в них, формирует собственный стиль, чуть более абстрактный и мечтательный. По быстрому наброску мастера он создает восхитительный рисунок головы Богородицы, возможно, исполненный тем самым серебряным «стилом», которое Салаи крадет у него, чтобы выменять на анис и засахаренный миндаль[330]. А после выстраивает изумительную композицию нежнейшей Мадонны, которая кормит младенца грудью: так называемую «Мадонну Литту», возможно воплощенную в цвете его другом Марко[331].
Имена учеников этого первого миланского круга, сокращенные или вовсе обозначенные инициалами, фигурируют также и в кратком перечне выплат, записанном Леонардо в общепринятом начертании: «