Поначалу Леда предстает коленопреклоненной[741]: позу Леонардо заимствует у поврежденной мраморной статуи «Венеры на корточках», в 1495 году, после ее находки в Риме, принятой Карадоссо за Леду. Как ни странно, та же фигура присевшей на корточки женщины, обернувшейся, чтобы взять на руки ребенка, появляется и на одной из заставок принадлежащего Леонардо издания Библии: в самом начале книги Осии Господь повелевает престарелому пророку взять в жены блудницу, проститутку, принадлежавшую многим мужчинам, и сделать ее матерью нового, законного потомства сынов Израилевых. Не очередное ли это видение Катерины и себя самого, внебрачного сына блудницы, женщины, которой «обладали» несколько мужчин?
Исключительную живость ее движению придает восходящая спиральная композиция – символ плодородия Природы, жизненной силы, направленной снизу вверх. В дальнейшем Леонардо, продолжая развивать сюжет, заставляет Леду принять вертикальное положение и застыть в сложном равновесии противодействующих сил[742]. Потом сосредоточивается на создании изысканной прически со змеевидными косами, сплетенными в причудливые узлы и уложенными в виде раковин[743]; а также прорабатывает траву, стебли камыша и Вифлеемскую звезду[744]. Младенцы, дети Леды, будут добавлены позже, после находки во время раскопок в Риме в 1512 году еще одной античной скульптурной группы: речного божества Нила с его притоками, представленного в образе старика-отца, окруженного маленькими детьми. В новой композиции Леда наконец-то поднялась во весь рост: соитие состоялось, новорожденные младенцы лежат на земле, женское тело высится над ними витой колонной, однако голова ее все-таки склонена, а нежный материнский взгляд обращен к детям.
Первый картон со стоящей Ледой, виденный также Бальдассаре Перуцци, копирует в 1505 году Рафаэль[745]. Теперь роженица обнажена. Она с улыбкой выходит из пещеры, из недр земли, окидывая взглядом бесстрашно играющих детей. Ее божественное, не скованное покровами тело льнет к гибкой шее благодушного лебедя, столь не похожего на резкого и жестокого горностая.
Леонардо не один год выжидает, прежде чем счесть «Леду» завершенной. Он продолжает работать над картиной, отражая в ней все богатство новоприобретенных научных знаний и живописных приемов: анатомических штудий женского тела, плавных переходов тона, проработки атмосферы, влажного дыхания природы, наполненной присутствием благодатного Эроса. «Леда» (ныне, к сожалению, утерянная и зафиксированная лишь в созданных учениками копиях) станет для художника символом перехода на более зрелый язык, язык зарождающегося классицизма XVI века, первоначальной задумки «Мадонны в скалах».
В июне 1505 года, едва начав писать «Битву при Ангиари», Леонардо получает еще одну печальную весть: в Винчи скончался его дядя Франческо.
На скорбь времени нет. Леонардо готов мчаться на похороны дяди, ему нужно поговорить с арендаторами, удостовериться, что существующие договоры будут продлены, проследить за тем, чтобы не пострадал урожай. Но покинуть Флоренцию он не может и потому просит Синьорию привлечь подеста Винчи, Леонардо Якопи, к ревизии поместий и работающих там крестьян, защитив тем самым интересы наследника. Что Синьория аккуратнейшим образом и исполняет в своих посланиях от 23 и 24 июня 1505 года[746].
Неизвестно, была ли у Леонардо в ходе работ в Палаццо возможность встретиться в июне по поручению Синьории с маркизом Мантуанским Франческо Гонзагой. Маркиза окружают почетом, балуют праздниками и спектаклями, однако Леонардо, вероятно, избегает с ним сближаться, опасаясь новых претензий со стороны Изабеллы д’Эсте.
Старый приятель и ученик художника, Аталанте Мильоротти, который, памятуя о щедрости и гостеприимстве Гонзаги, должен бы играть на устроенных для маркиза празднествах, тоже скрывается, оставшись в Пистойе, откуда присылает письмо с извинениями и обещанием в скором времени вернуться, чтобы представить Гонзаге «новую, доселе невиданную форму лиры» с двенадцатью струнами.
Возможно, этот необычный музыкальный инструмент – еще одно изобретение Леонардо: он примерно в то же время часто видится с другим Мильоротти, Симоне ди Маттео. Старик Симоне даже оставляет в тетради «о полете птиц» образцы своего почерка: несколько отрывков из книги Лаврентия Рузиуса о лечении лошадей и черновики письма, где фигурирует имя Доменико, единокровного брата Леонардо, – возможно, Симоне выступает в качестве посредника в их переговорах[747].
Семейные дрязги между тем не утихают. Ходят слухи, будто сыновья сера Пьеро, категорически несогласные с завещанием дяди, намерены его оспорить. Впрочем, дети Маргериты во главе с молодым нотариусом сером Джулиано и малолетние отпрыски Лукреции не могут договориться даже между собой, ссорясь из-за каждой мелочи, оставленной умершим без завещания отцом[748].
На то, чтобы составить акт о разделе имущества сера Пьеро, уходит почти два года. 30 апреля назначенные сторонами арбитры, все – члены известных флорентийских семейств: Франческо ди Пьеро Макиавелли, Филиппо ди Нери Ринуччини и Антонио ди Гульельмо де Пацци, – постановляют разделить наследство на девять равных частей: четыре – для детей Маргериты, пять – для детей Лукреции, чьи интересы представляет их мать[749].
Леонардо следит за ходом процесса со стороны, совершенно уверенный, что его снова обойдут, и даже черновик письма, горький упрек единокровному брату Доменико, вероятно, набрасывает уже после арбитража: «Возлюбленный брат мой, узнал я из недавнего твоего письма о рождении у тебя наследника, и это, насколько я понимаю, доставило тебе несравненную радость; почитая до сих пор тебя человеком благоразумным, я только теперь узнал, что был столь же далек от верного суждения, сколь ты от благоразумия: ведь ты обрадовался, породив заклятого врага, что всеми фибрами души будет жаждать свободы, коей достигнет не ранее твоей кончины»[750].
И все же несколько дней спустя, 3 мая, Леонардо снова вспоминает детство. К нему является дальний родственник, фьезоланский каноник Алессандро Амадори, брат его первой мачехи Альбьеры: вероятно, они познакомились, когда Леонардо стал владельцем небольшого поместья у самых стен Фьезоле.
Жизнь – штука непредсказуемая: каноник тоже состоит в переписке с Изабеллой д’Эсте, а та по-прежнему надеется заполучить для своего студиоло картину Леонардо. Изабелла пишет дону Алессандро, умоляя передать ее просьбы племяннику. Тот в ответ сообщает, что, встретившись с Леонардо, настоял на исполнении обещанной маркизе картины, и Леонардо, разумеется, заверил, что как можно скорее приступит к работе[751]. Однако следующее послание Изабеллы, датированное 12 мая, – уже не более чем проявление вежливости, последнее документальное свидетельство затянувшейся истории, в финале которой своевольная владычица, привыкшая всегда получать желаемое, вынуждена была в первый и единственный раз уступить[752].
20 мая 1506 года Леонардо вновь посещает банк при больнице Санта-Мария-Нуово, чтобы снять с текущего счета еще 50 флоринов[753].
Его отношения с Синьорией становятся все прохладнее. Пьеро Содерини, не видя прогресса в «Битве при Ангиари», начинает сомневаться в Леонардо. Ползут слухи, будто художник обманывает доверие республики.
По словам Вазари, однажды Леонардо возмутился тем, что кассир Синьории выдал ему в качестве оплаты «несколько кульков с грошами», и «не пожелал их брать, заявив: „Я не грошовый живописец“». В другой раз он несколько театральным жестом вернул гонфалоньеру лично в руки жалованье за два года.
И вдруг – неожиданный поворот. 30 мая 1506 года Леонардо, представ в Палаццо перед Синьорией, к всеобщему удивлению, просит разрешить ему на некоторое время отлучиться из Флоренции. Нотариус сер Николо Нелли удостоверяет его обязательство под угрозой штрафа в 150 флоринов вернуться до истечения трех месяцев. Поручителем выступает Леонардо Бонафе, управляющий больницей Санта-Мария-Нуова, в банке которой теперь хранятся не только сбережения художника, с годами изрядно сократившиеся, но и домашняя утварь, а также, вероятно, незавершенные работы, перенесенные из монастыря Санта-Мария-Новелла[754].
Впрочем, к отъезду готовится не только Леонардо. Работу над «Битвой при Ангиари» (возможно, сразу после 31 августа 1505 года, даты последней выплаты) оставляет также Фернандо Яньес: вместе с приятелем Фернандо де Льяносом, еще одним испанским учеником Леонардо, они возвращаются в Испанию. За время, проведенное рядом с маэстро в его флорентийской мастерской, оба Фернандо скопировали множество картонов и теперь увозят с собой целую коллекцию композиций, полноразмерных фигур, деталей и голов: «Мадонну в скалах», «Святую Анну», «Мадонну с веретеном», «Святого Себастьяна», «Схождение во Ад», «Спасителя мира» и даже портрет Лизы, внезапно возникающий в сцене Пятидесятницы грандиозного алтарного образа Валенсийского собора, что будет заказан только 1 марта 1507 года. Так живописный язык и стиль Леонардо достигают далекой Испании.
Незадолго до отъезда из Флоренции Леонардо, в дополнение к мыслям о полете птиц, заносит на один из листов Атлантического кодекса наблюдения за пловцами и движением лодок по воде. Он даже обещает себе спуститься по течению Арно на небольшой парусной лодке, но времени на это уже нет – нужно поскорее переписать послед