imaginem beatissime Virginis in tabula lignea plana, depincta ad oleum cum omnimoda perfectione»[770]. Алтарь был завершен и передан заказчику, однако Скуола отказалась оплачивать работы, в особенности центральный образ, на который, впрочем, уже нашелся покупатель, готовый выкупить его за 100 дукатов. Представители Скуолы, со своей стороны, объявили цену несправедливой, а саму сделку – бесчестной спекуляцией, недостойной Девы Марии. Таким образом, подытожил де Предис, Скуола обязана либо вернуть картину, либо уплатить «pretium ab emptoribus oblatum»[771].
В ответном послании от 9 марта 1503 года, составленном и подписанном Тристано Калько, король Людовик обязал братство удовлетворить прошение художников, а 28 марта магистрат Милана потребовал исполнения королевского приказа. Но 23 июня Скуола актом, составленным Баттистой де Капитани, отказалась выплачивать деньги или возвращать картину[772].
Вероятно, Джованни Амброджо еще в 1503 году сообщил обо всем бывшему партнеру, добавив, что тому неплохо было бы заглянуть в Милан – хотя бы ради того, чтобы закрыть столь важный вопрос. А в итоге дело затянулось еще на три года.
13 февраля 1506 года Бернардино ди Леонардо де Предис и его племянник Леонардо, сын покойного Эванджелисты, уполномочили Джованни Амброджо представлять их интересы в отношении другой задолженности братства – очевидно, по дополнительным расходам на украшение «анконы»; сам Джованни Амброджо, ныне живущий у церкви Санта-Мария-Подоне, оценил эти работы в 634 имперские лиры.
4 апреля брат Агостино де Феррари, престарелый приор монастыря Сан-Франческо-Гранде, тот самый, что с конца 1470-х годов отвечал за убранство капеллы, встретился с приором Скуолы, Чезаре Фавагроссой из Кремоны, и другими членами братства, чтобы произвести оценку картины, однако из-за отсутствия члена экспертной комиссии Паоло Саннадзаро процедуру решено было отложить. Документ, зафиксировавший это, крайне важен, поскольку он удостоверяет, что Джованни Амброджо действует от имени не только братьев, но и своего коллеги Леонардо («magistri Leonardi de Vinzii florentini filio quondam domini Petri nunc absentis a civitate et ducatu Mediolani»[773]), на что Леонардо прислал ему из Флоренции доверенность[774], в тот же день приобщенную к делу нотариусом Баттистой де Рипа[775].
Наконец, 27 апреля в капитуле монастыря комиссия в составе брата Агостино, Чезаре Фавагроссы и Паоло Саннадзаро присуждает художникам, представленным Джованни Амброджо, прибавку в размере 200 имперских лир при условии, что в течение двух лет алтарный образ будет завершен «per manum dicti magistri Leonardi, dummodo dictus magister Leonardus venit ad hanc civitatem Mediolani et non aliter»[776].
Таким образом, второй вариант «Мадонны в скалах», наскоро созданный Леонардо в 1492 году при участии Марко д’Оджоно и Джованни Больтраффио, признан незаконченным («cumque etiam sit quod dicta ancona non fuerit finita in predicto tempore nec etiam de presenti sit finita»[777]), однако был помещен в алтарь и в настоящее время находится в собственности братства, которое передаст его художникам для завершения работы («tunc prior et scolares tenerentur et debentur dare anchonam suprascripte ad fabricandam»[778]).
У Леонардо появляется весьма веская причина как можно скорее вернуться в Милан: закончив «Мадонну в скалах», он наконец получит расчет. Но есть и другая причина – настоящая, куда более глубокая: он хочет снова помолиться в капелле Непорочного зачатия, там, где под мраморным полом, под алтарем с изображением матери, пытающейся защитить свое дитя от грядущих страданий, тихо, без сновидений спит другая мать.
20На службе д’Амбуаза
Милан, с июня 1506 по август 1507 года
Однако возвращение в Милан немыслимо без одобрения и протекции, а возможно, и прямого приглашения со стороны французской администрации, возглавляемой сейчас генерал-лейтенантом Шарлем д’Амбуазом, кавалером ордена Святого Михаила, владетелем замка Шомон, главным распорядителем королевского двора, маршалом и адмиралом Франции. То есть нового просвещенного мецената, благодаря которому перед Леонардо открываются исключительные возможности для научно-технологических исследований.
Вероятно, именно д’Амбуаз радушно принимает художника в своем доме, когда тот в июне 1506 года приезжает в город.
Губернатор хочет задействовать гения в новых проектах, в частности в строительстве загородной виллы на участке между каналом и речками Нироне и Фонтелунга, неподалеку от принадлежащего самому Леонардо виноградника и монастыря Санта-Мария-делле-Грацие.
Леонардо с ходу дает волю воображению. Посредством фонтанов и садов вилла гармонично встраивается в природный ландшафт[779]. Все в доме и в саду призвано доставлять удовольствие хозяину и удивлять его гостей.
Здесь не будет недостатка в технологических чудесах, вроде водяных часов, оснащенных автоматом, отбивающим время[780]. Лестницы не должны выглядеть слишком «меланхоличными», то есть крутыми и темными; в саду поставят мельницу «с опахалами», приводимыми в движение водой из специально прорытого канала, чтобы «создавать ветер в любую пору лета»; высадят померанцы и кедры, которые укроют на зиму; устроят источники, зарыбят пруды; повсюду будет раздаваться птичий щебет, а мельница станет питать музыкальный фонтан с водяным органом и фонтаны-шутихи: «Протяни от мельницы множество водоводов до самого дому и выходы сделай на разных путях, где всякого, кто пройдет, целиком снизу фонтан воды промочит, и так каждый желающий сможет из-под ног брызнуть на дам или кого другого, мимо прошедшего»[781]. На планах дом также вписывается в окрестный пейзаж: «Портик-зал-портик / a – двор главного распорядителя, b, c – его покои, e – его зала, что может целиком открываться спереди», «лужайка / фонтелунга / покрыта медной сеткой, куда запущены птицы»[782].
Сад будет посвящен богине Венере, то есть наслаждению и любви. Описывающий его фрагмент под названием «О месте Венерином» явно вдохновлен «Стансами» Полициано[783]. В центре – сооружение, больше напоминающее не творение рук человеческих, а явление природы, «скалу», прорезанную высоким портиком. Вода, льющаяся по его пилястрам, собирается в сосуды из гранита, порфира и серпентина, спрятанные в полукруглых нишах, и тонкими ручейками стекает на лужайку. К северу от нее – искусственное озерцо с тенистым островком посередине. На обороте того же листа над головами гиппокампов высится фигура Нептуна-Давида: судя по всему, эскиз, сделанный для Антонио ди Нери ди Сенья, теперь переработан в проект садового фонтана.
Но вскоре мечта о беззаботном, благословенном оазисе, где нет места боли и страданиям, оборачивается кошмаром. Перевернув лист, Леонардо начинает описывать воображаемый остров Кипр, в мифологии считавшийся обителью и царством Венеры. Многие «странствующие корабельщики», привлеченные и соблазненные обещанным богиней счастьем, пытались достичь его берегов. Однако берега эти выглядят столь прекрасными лишь издали: стоит подплыть ближе, и взору открываются смертельные опасности – острые скалы, бурлящие волны, ужасные ветры. Райский остров оказывается безлюдной пустыней. На песке его пляжей виднеются лишь остовы разбитых, выброшенных на мель кораблей, напоминающих уже известный нам костяк морского чудовища, – жуткий, апокалиптический образ: «Здесь можно было бы видеть бесчисленные суда, разбитые и полуприкрытые песком; у одного видна корма, у другого нос, у одного киль, у другого борт, – и это кажется похожим на Страшный суд, который хочет воскресить мертвые корабли; так велико количество их, что оно покрывает все побережье с полуночной стороны»[784].
За разнообразными проектами время пролетает быстро. Близится конец трехмесячного срока, Леонардо пора возвращаться во Флоренцию. Но д’Амбуаз не хочет его терять.
18 августа он сообщает Синьории, что Леонардо по-прежнему нужен в Милане «для завершения некоторой работы, которую мы с ним начали», и просит продлить отпуск художника[785]. На следующий день просьбу о продлении срока на один месяц официально подтверждает письмом вице-канцлер герцогства Жоффруа Карле: «И по окончании означенного времени он без промедления поступит в распоряжение ваших милостей, чтобы удовлетворить все запросы, как это должно и подобает»[786].
28 августа Синьория дает разрешение, однако тон Содерини в письме откровенно резок: «Если же [Леонардо] всякий раз станет просить об отсрочке, пускай вернет деньги, взятые за работу, которую он даже не начал; мы будем только рады, если он доведет ее до конца, и в тот же день возвратим ему всю сумму»[787].
9 октября, когда все сроки истекли, разгневанный Содерини сам пишет д’Амбуазу, практически в открытую обвиняя Леонардо в том, что тот «надул» республику (впрочем, мы должны помнить, что недавно гонфалоньеру пришлось столкнуться с куда более серьезным дипломатическим скандалом, когда 17 апреля, к несказанной ярости Юлия II, из Рима бежал Микеланджело): «