Те из помещений, что закреплены за Леонардо, к тому же еще не отремонтированы. 1 декабря 1513 года папский архитектор Джулиано Лено, соратник Рафаэля, составляет список работ, которые предстоит выполнить: «Что должно сделать в Бельведере, в покоях мессера Лионардо да Винчи». В первой большой зале нужно при помощи еловых досок выгородить меньшую, более закрытую комнату, длиной и высотой в 20 римских пальмов (около четырех метров); затем надстроить чердак, расширить оконный проем, настелить полы, установить перегородку на кухне, выстроить шкаф длиной 20 и высотой 10 пальмов (примерно четыре на два метра), прорубить пять окон; наконец, обеспечить отсутствующую мебель: «4 обеденных стола из осины с лавками», три шкафа с полками, сундук, восемь табуретов, три лавки для сидения, плетеную корзину. Второе помещение, побольше, предназначенное для мастерской, будет разделено дощатой перегородкой длиной 56 и высотой 23 пальма (примерно двенадцать на пять метров) с конторкой для растирания красок[933].
Единственное упоминание в записных книжках Леонардо о римском периоде неустроенности: заметка под Рождество о небольшой ссуде Лоренцо на покупку сена для лошади: «Лоренцо просил 4 джули. Купил сена. На Рождество»[934].
Джулиано – покровитель слабый, болезненный. Приехав навестить Медичи в Монтеджордано, Леонардо находит его в постели. Состояние капитан-генерала столь тяжело, что вызывает опасения за жизнь, таким оно и останется всю зиму.
Впрочем, этого и следовало ожидать: правитель, наполнивший жизнь излишествами, удовольствиями и десятками любовников, мужчин и женщин, сгорает до времени, как свеча. Его совершенно не волнуют война и политика, великие планы, которые строит на него брат-папа. Воображая Джулиано на троне Неаполя, тот при поддержке кардинала Луиджи Арагонского готов вести переговоры о браке с Боной, дочерью Изабеллы Арагонской и Джана Галеаццо Сфорца, или с Джулией, дочерью последнего арагонского короля Неаполя Федериго. Но это лишь мечты, бесполезные мечты: бедняга Джулиано предпочитает беседовать со своими друзьями-поэтами – Бембо, Кастильоне, Бернардо Довици Биббиеной.
Но даже у них, поэтов, теперь нет на него времени. Все они стали влиятельными политиками, советниками, послами, канцлерами. Даже скромный Биббиена совершил гигантский скачок: из секретарей Джованни Медичи в кардиналы.
Ожидая выздоровления Джулиано, Леонардо потихоньку привыкает жить замкнуто. На многочисленных стройках, шумящих в Ватикане, он иногда встречает старых друзей, вроде Аталанте или Браманте, – правда, свидание с последним оказывается весьма печальным.
Неунывающий друг прошлых лет, дерзкий приятель Гаспаре Висконти теперь совсем плох. Его трясет, он почти парализован болезнью, которую мы сегодня знаем как болезнь Паркинсона, и ни на что не способен без помощи Антонио да Сангалло, Перуцци или Рафаэля.
Леонардо снова встречается с гениальным архитектором и инженером, а также классическим филологом, эпиграфистом, антикваром и знатоком Витрувия, фра Джокондо да Верона: во Франции, на службе у Людовика XII, этот монах провел канализацию в садах королевского дворца Блуа.
Здесь же и Рафаэль, художник, десятью годами ранее, совсем юным, часто посещавший его флорентийскую мастерскую, добросовестно копируя самые смелые живописные идеи и перенося их в новые, оригинальные картины: теперь он на пике славы. А главное, здесь Микеланджело, соперник по проекту росписи залы Большого совета в Палаццо делла Синьория, также потерпевший поражение и не завершивший своей росписи.
С удивлением, даже изумлением наблюдает Леонардо за работами, проведенными в Риме в последние годы. Получив карт-бланш от предыдущего папы, Юлия II, Браманте радикально изменил облик города, разрушив столько раннехристианских церквей, дворцов, домов и целых кварталов, что его стали называть «мастером Руинанте», Разрушителем, или «Гуастанте», Ломателем. Теперь по грандиозному плану архитектора возводится огромная базилика Святого Петра, которую должен увенчать самый большой купол в истории христианства[935]. Фрески Рафаэля Леонардо может увидеть в ватиканской «станца делла Сеньятура», «комнате подписей», – и изумиться, узнав себя в старике Платоне, центральной фигуре «Афинской школы», а Микеланджело – в замкнутом, раздражительном Гераклите. Должен он наконец осознать и всю гениальность былого соперника, когда, войдя в Сикстинскую капеллу, обратит взор к своду, обрамленному сивиллами и пророками, – эпической повести об истории человечества и его драматичных взаимоотношений с Богом в моменты сотворения, первородного греха, Потопа. Столкнувшись с подобным великолепием, Леонардо понимает, что в его возрасте пора довольствоваться одинокой жизнью в покоях Бельведера, не требуя особых задач.
Но чем заняться в залах и садах Ватикана? Баччо Бандинелли, молодой скульптор, сын ювелира Микеланджело Брандини из Вивиано и ученик Рустичи, обвиненный в том, что это он в 1512 году из зависти уничтожил картон Микеланджело с «Битвой при Кашине», однажды вспомнит, что не раз гулял с великим художником в Бельведере, среди апельсиновых рощ, «в долгих беседах, весьма серьезных и полезных»[936].
По словам Вазари, Леонардо погружается в заумные философские, а то и алхимические исследования; проводит время, моделируя из воска «тончайших, наполненных воздухом зверушек, которых, надувая, заставляет летать»; мучает принесенную ему виноградарем «диковинную» ящерицу, превратив ее при помощи чешуи, рогов и крыльев в маленького монстра; надувает бараньи кишки, пока те не заполняют всю комнату, называя это символом всеобъемлющего таланта; «занимался и зеркалами и применял причудливейшие способы в изыскании масел для живописи и лаков для сохранности готовых произведений».
А однажды, получив заказ, художник, вместо того чтобы взяться за картину, принялся так усердно готовить лак, что папа Лев X воскликнул: «Увы! Этот не сделает ничего, раз он начинает думать о конце, прежде чем начать работу».
Не исключено, что Леонардо по заказу бедняги Джулиано и в самом деле берется за новое произведение: портрет аристократки, которую Великолепный, скорее всего, повстречал в ходе переговоров о женитьбе на неаполитанской наследнице, устроенных папой и кардиналом Луиджи Арагонским, – на одном из многих празднеств, проходивших то во дворце жуира-кардинала, то непосредственно в Монтеджордано.
Энеа Ирпино, поэт круга Костанцы д’Авалос и Виттории Колонна, курсировавший между Римом, Неаполем и Искьей, воспевает красоту женщины, запечатленной Леонардо «на бумаге», то есть в виде простого рисунка или даже наброска: «Светел и нежен мой Винчо, и все же / тщетно Мадонны портрет на бумаге рисует, / ибо ни красок ему, ни искусства не хватит, / чтоб передать сей души красоту неземную»[937]. Любимую женщину Ирпино, воспетую в канцоне, зовут Изабелла: Изабелла Гуаланди, дочь Раньери, дворецкого Альфонсо Арагонского и Бьянки Галлерани (или Галларате).
До сих пор они с Леонардо не встречались, но члены семьи Изабеллы прекрасно знали художника еще в эпоху Сфорца: ее дед, Пьетро да Галларате, упомянутый в Кодексе Форстера II, вероятно, изображен в числе апостолов на «Тайной вечере», а дядя Филиппо в свое время привез из Неаполя знаки отличия ордена Горностая для Моро.
Теперь Изабелла может встретиться с ним, уже по собственному желанию, в зале кардинальского дворца, где Леонардо, изредка покидая свою келью в Бельведере, пытается запечатлеть ее образ «на бумаге». Хотя, как правило, кардинал живет еще ближе – в роскошном палаццо Сан-Клементе (ныне палаццо деи Пенитенциери), строгом здании с башней в двух шагах от Ватикана и базилики Сан-Пьетро, построенном около 1480 года Баччо Понтелли для кардинала Доменико делла Ровере и расписанном Пинтуриккьо.
Этот портрет – совсем не «Джоконда», хотя Ломаццо и назовет его «Неаполитанской Моной Лизой» («Лиза» в данном случае может быть как уменьшительной формой от имени Элизабетта, так и от Изабеллы). Однако он удивительно похож на первый и необычайно красив, о чем свидетельствуют превосходные эпитеты поэтов и литераторов вроде Якопо Кампаниле и Паоло Джовио, – красив настолько, что Джулиано немедленно загорается желанием его заполучить. Причем, возможно, не только в форме портрета.
В «Трактате о живописи» Леонардо как раз пересказывает похожий эпизод: «Мне самому в свое время случилось написать картину, представлявшую нечто божественное; ее купил влюбленный в нее и хотел лишить ее божественного вида, чтобы быть в состоянии целовать ее без опасения. В конце концов совесть победила вздохи и сладострастие, но ему пришлось удалить картину из своего дома»[938].
По сути, «Неаполитанская Мона Лиза» – картина эротическая. Натурщица скандально обнажена, и пускай тело ее развернуто едва ли в три четверти, зато лицо бесстыдно обращено к зрителю. Когда оригинальный рисунок, портрет «Обнаженной Джоконды» «на бумаге», будет утерян, останется лишь сделанный в мастерской картон[939] да несколько ученических копий, одну из которых приписывают Салаи. И, конечно, гениальное переосмысление – «Форнарина» Рафаэля.
У всех, кто имеет возможность видеть Леонардо в те редкие, неловкие минуты, когда художник появляется при папском дворе, создается впечатление, что старик впадает в детство и, как напишет Вазари, совсем потерялся в «измышлениях».
Кастильоне, как раз начавший «Придворного», фундаментальный труд, которому суждено отразить все современное высшее общество, уже встречался с художником в Милане во времена Сфорца. В своей книге он упоминает Леонардо среди «