стала моей новой родиной. (Николай Слонимский, неизданные воспоминания).
***
Само собой разумеется, что после отъезда Балаховских (см. стр.160) Шестовы не могли сохранить за собой их большую квартиру. В ноябре 1919 г. с ними поселилась Татьяна Федоровна Скрябина с тремя детьми и еще несколько знакомых. Об этом Шестов пишет Даниилу Гр. и Софье Ис., которые в то время еще были в Одессе:
У нас все благополучно. Переехали Татьяна Федоровна с семьей и В.П.Кузмин, брат мужа Аллы[82]. Разместились так, что всю квартиру заняли. Т.Фед. в восторге, что вырвалась из В.(?). Дети ее — тоже. Вообще все сразу наладилось хорошо, (Киев, 18(31).01.[1919]).
После прихода большевиков жители дома Балаховских с волнением следили за событиями, со дня на день ждали
реквизиции квартиры. Как-то в дом явились солдаты с тем, чтобы поселиться в нем. Все в квартире притихли и ждали, что будет. Раздался звонок и стук в дверь. Дверь была закрыта на цепочку. Самой храброй оказалась Анна Ел. Надев белый докторский халат, она приоткрыла дверь и властным голосом сказала пришедшим, что входить в эту квартиру им не положено, что они могут поселиться этажом выше, где есть пустая квартира. Солдаты ее послушались, и с ними установились мирные отношения. Через некоторое время они покинули дом.
Свою жизнь в Киеве при большевиках Шестов описал в рассказе Фондану и в двух письмах к родным:
К счастью, я был «персона-грата». Кое-кто из вождей были моими читателями. Они считали, что мы между собой согласны, ибо я был революционером в философии, они — в политике. Они не теряли надежды меня убедить. Но ужасы, которые я видел… Идя на лекции в университет, я избегал людных улиц, пробирался переулками. (Фондан, стр.108).
Как-то Шестов был приглашен на публичное собрание, на котором обсуждались идеи Маркса. Ему не хотелось идти, но ничего нельзя было сделать. Он пользовался большим уважением в Киеве, еще большим после революции, чем до нее. Благодаря этому, его квартиру не реквизировали…
Председатель собрания сказал, что революция сметет всех Аристотелей, Платонов и даже Шестовых, если они откажутся предоставить свой талант на службу революции. Им не надо больше думать о том, что сказать. Им это будет указано. С них требуют только их талант. На это Шестов ответил, что эта революция — не первая. Что Аристотель и Платон были уже сметены несколько раз. Несмотря на это, через несколько столетий люди выкапывали то, что осталось от Аристотеля и Платона, и этому поклонялись…
Если рабочий приходит ко мне, сказал Шестов, то для того, чтобы узнать, что я имею ему сказать. Он хочет
знать, к чему я пришел в моих размышлениях, а не то, что я скажу по повелению свыше…
Я признаюсь, продолжал Шестов, что так говорить не являлось тогда большой заслугой, потому что в это время никто бы не осмелился на меня покуситься, так как у меня было много друзей среди революционеров. Они все говорили, что они мои поклонники, хотя они ничего не понимали н смешивали Аристотеля, Платона и Шестова. Для них все это было одно и то же. (Фондан, стр. 22–23. Описанное собрание происходило летом 1919 г.).
В письмах родным Шестов рассказывает о своей жизни в эти месяцы:
Пока у нас благополучно. Все до единого мы живы и здоровы. Жизнь, конечно, очень трудная, но в Киеве все- таки еще не голодают и, так как теперь лето, то и недостатка топлива не ощущаем… Мои все здоровы. Таня держит экзамены, Наташа окончила гимназию и теперь работает на ферме в земледельческой коммуне на С.(?) и очень довольна…
Так что надо думать, мы в конце концов не пропадем. Тем более, что в Киеве все-таки лучше, чем в Москве и Петербурге. (Фане, Киев, 23.05.1919).
Наконец есть случай написать тебе. Слава Богу, мы все живы н здоровы. Я здесь устроил себе хорошую работу — читаю лекции в народном университете, состою членом ученого комитета по изданию философских книг[83], тов. председателя ученого совета при народном университете, читаю доклады и публичные лекции и т. д. Словом, благодаря моему положению в ученом и литературном мире, мне можно было найти работу. Куда я не являюсь, везде нахожу слушателей и читателей, которые оказывают мне всякие мелкие и крупные услуги. Все-таки я вижу, что люди за добро часто платят добром. (Матери, Киев, 25.05.1919).
В архиве Шестова сохранилась рукопись (136 стр.) курса «Основные философские проблемы в историческом освещении» (от Платона до Декарта). По всей вероятности, Шестов читал этот курс в народном университете осенью 1918 года. В зимний семестр 1918–1919 гг. он там читал курс «История греческой философии». Машинописная копия (267 стр.) восьми лекций (от Фалеса до эпикурейцев) сохранилась в архиве Шестова. Оба курса не изданы. Из приведенных писем видно, что в труднейших условиях тогдашней жизни Шестов проявлял большую деятельность и не терял бодрости.
***
Как уже было указано (см. стр.149), в январе 1919 г. Шестов окончил книгу «Власть ключей», куда вошли работы, опубликованные в 1916, 1917 и 1918 годах, и две большие работы, написанные, вероятно, в Киеве в 1918 и в январе 1919 года. Ловцкий рассказывает, что большевики хотели издать эту книгу при условии, что Шестов даст предисловие, хотя бы в полстраницы, в защиту марсистской доктрины. Шестов на это не пошел, и дело не состоялось (Ловцкий, стр.29). Сохранился договор, подписанный 29 августа 1919 г., об издании произведения Шестова «О корнях вещей» в количестве «десяти тысяч экземпляров» в Еврейском Народном Издательстве. Это издание тоже не состоялось. Мы упомянули о нем, так как ни до этого времени, ни позднее не предвиделось столь значительных тиражей книг Шестова.
Этому периоду жизни Шестова Лундберг посвятил несколько строк в своем «Дневнике писателя»:
Революция ужаснула его. Он приглядывался, но так и не доглядел ее сути. В Киеве его оберегал от маленьких и больших бед Н.Венгров[84]. В ту пору Шестов не был явно враждебен, но много молчал и душевно темнел, как от болезни. (Лундберг, стр.76–77).
Нужно предположить, что Венгров был среди тех, кто оказывал Шестову «мелкие и крупные услуги», о которых он пишет матери.
***
После окончания учебного года Шестовы некоторое время жили под Киевом в Святошине, где они с друзьями снимали дачу.
31 августа Белая армия заняла Киев. Сохранилось несколько писем Шестова, написанных в начале сентября. Он пишет:
У нас здесь все благополучно, все перевороты прошли, нас не задев. Все здоровы и живы… Приходилось много работать, зато не голодали. Я читал лекции по философии…
Прн первой возможности постараемся приехать к вам. Когда возможность эта наступит, сказать еще нельзя, но мы уж ею непременно воспользуемся, так как только об этом н думаем. (Матери, Киев, 1(14).09. [1919]).
Теперь мы все ждем, не дождемся, когда, наконец, можно будет поехать к тебе. При первой возможности, все снимемся и поедем…
В Киеве тоже очень дорогая жизнь, и мы все охотно бы отсюда уехали, но пока очень трудно отсюда выбраться. Дороговизна же здесь и сейчас невероятная, хотя цены упали уже в три-четыре — а на хлеб в 10 раз. Здесь черный хлеб стоил больше 100 р. за фунт, а сейчас 13 р. Масло стоило 600 р. — сейчас уже 200 р. и т. д. Но нужно надеяться, что цены н здесь упадут сильно, и, пожалуй, сравняются с крымскими, где хлеб стоит 20 р. за фунт, всем кажется, что это — дешево. (Матери, Киев, 7(20).09.1919).
Пережили мы эти 8 месяцев сравнительно благополучно. Все живы и даже, если не считать бедной Лизы, здоровы…
Вообще же все благополучно — особенно у тебя, Соня. Квартиру Мани разгромили совсем: весь дом выбросили. Немного вещей и мебели удалось сохранить. Квартиру Миши[85], хотя и не реквизировали, — но вещи все потаскали, а мебель более или менее сохранилась. У вас часть — вещей и немного мебели повытаскали, но многое, лучшее, осталось: все инструменты, спальни, шкафы и т. д. Как мы вам завидуем, что вы в Швейцарии: здесь почти ничего невозможно делать, такая разруха. При первой возможности и мы уедем, но когда это будет, трудно сказать. Если бы уже хоть виден был конец гражданской войны. Впрочем — потерпели, еще потерпим…
Саша и мамаша, верно, горят нетерпением узнать о делах. Хорошего мало. Дома остались, хотя было два пожара — в подольском доме сгорела крыша и в доме, что на Владимирской — тоже. Товаров никаких нет. Деньги есть — но деньги цены не имеют. Главное имущество — это (?) дома…
Скрябины пять дней тому назад уехали в Новочеркасск. Как-то они доедут! Дорога ужасная! (Фане и Соне, Киев, 14(27).09.1919).
Шестов с болью переживал трагические события, происходившие в России. В октябре он начал вести дневник, которыйон назвал «Дневник мыслей». В первых двух записях он говорит:
Трудно? Конечно, трудно. Всего не запишешь! Есть такое, что не хочет идти из души. Заставить себя? Посмотрим… Никогда так упорно, напряженно и непрерывно
не работала мысль, как в эти ужасные, кровавые дни. И никогда — так бесплодно. Отчего? Так надо? Так быть должно! (Киев, 4(17).10.1919).
Если мысль, которая вот уже пять лет — с начала войны — неотступно преследует меня, верна, если мы точно присутствуем при новом вавилонском столпотворении — то что делать? Если точно смешение языков послано Богом, а не «естественно», как думают обыкновенно, развившееся из условий существования, тогда и задачи другие. Тогда главное — вновь устремиться к Богу, Которого мы забыли. Тогда, значит, нужно думать только о Боге
и все остальное приложится. (Киев, 12(25). 10.1919).
***
В начале осени Шестовы начали готовиться к отъезду за границу. Выехать в то время из России было нелегко. Каким образом Шестову удалось это сделать, он рассказал Фондану:
Я знавал одного батюшку, который был левым социалистом, а потом стал белым. Он выдал мне бумагу, в которой значилось, что я на что-то уполномочен, и она послужила мне пропуском в Крым, а дальше — в Константинополь. Но если бы я показал свой паспорт, в котором значилось — вероисповедания иудейского, — я бы пропал. (Фондан, стр.156).