В 1901 году историк Николай Шильдер выпустил четырехтомную биографию императора Александра. Шильдер не поддержал версию о его уходе, но и не отверг ее и, как кажется, был готов осторожно признать за ней право на существование. Этот богатейший по количеству привлеченных и опубликованных документальных материалов труд дал новый толчок давнему замыслу Толстого.
В 1902 году в Гаспре он познакомился с Великим князем Николаем Михайловичем, который также занимался историей царствующей семьи, и разговаривал с ним о его родственнике. Как вспоминал Великий князь, Толстой сказал: «если только Александр I действительно кончил свою жизнь отшельником, то искупление, вероятно, было полное» (ПСС, XXXVI, 585). Для писателя такое преображение искупило бы и вину Александра в пособничестве заговорщикам, убившим его отца, и не менее страшный грех властвования над другими людьми, который он совершал в течение почти четверти века.
В 1905 году Толстой начал набрасывать текст, построенный как автобиография старца Федора. Он не слишком продвинулся в работе, когда в 1907 году Николай Михайлович прислал ему свою новую монографию «Легенда о кончине императора Александра I в Сибири, в образе старца Федора Козмича», где окончательно опроверг это предание. Он пришел к выводу, что Федор вполне мог быть беглым дворянином, но, безусловно, не императором Александром. Благодаря Великого князя за книгу, Толстой написал:
Пускай исторически доказана невозможность соединения личности Александра и Козмича, легенда остается во всей своей красоте и истинности. Я начал было писать на эту тему, но едва ли удосужусь продолжать. Некогда, надо укладываться к предстоящему переходу. А очень жалко. Прелестный образ. (ПСС, LXXVII, 185)
Он был зачарован историей про внезапное и таинственное исчезновение царя и не мог перестать думать о ней. Посреди революционных бурь Толстой осознавал масштаб лежащей на нем ответственности, но это лишь усиливало его давнюю мечту о побеге. Он еще не мог позволить себе уйти с публичной арены, но практически покинул мир литературы.
После выхода в свет «Воскресения» он почти перестал печатать свои художественные произведения. Когда в 1911 году вышло в свет первое посмертное собрание его сочинений, русская публика была ошеломлена «Отцом Сергием», «Хаджи-Муратом», «Живым трупом» и всей россыпью неведомых шедевров не меньше, чем когда-то его романами. «Гениальнейшее, что читал – Толстой – „Алёша Горшок“»[82], – написал Александр Блок о четырехстраничном рассказе о жизни и смерти деревенского полудурачка.
У нежелания Толстого публиковать свои произведения было много разных причин. Он хотел избежать домашних конфликтов из-за авторских прав и чувствовал себя обязанным бороться с писательским тщеславием. Но перестать писать прозу не мог. В 1908–1909 годах он работал над большой вещью с показательным названием «Нет в мире виноватых». В дневнике он признавался, что чувствует
желание художественной работы; но желание настоящее, не такое, как прежде – с определ[енной] целью, а без всякой цели, или, скорее, с целью невидной, недоступной мне: заглянуть в душу людскую. И оч[ень] хочется. Слаб. (ПСС, LVII, 52)
Ночью 2 октября 1910 года, за месяц до смерти, Толстому пришел в голову замысел нового художественного произведения, и он не удержался от радостного изумления: «О, как хорошо могло бы быть. И как это влечет меня к себе. Какая могла бы быть великая вещь» (ПСС, LVIII, 110–111). Чтобы писать, ему нужны были «подмостки», и в то же время он искренне пытался представить свои литературные занятия безобидным времяпрепровождением старого человека, вроде раскладывания пасьянсов, прослушивания Моцарта на граммофоне или верховых прогулок – одной из старых привычек, от которых он так и не сумел отказаться.
Когда до Толстого дошли слухи о намерении присудить ему Нобелевскую премию, он попросил своего шведского друга убедить членов Академии «не назначать» ему премии и не ставить его в очень неприятное ему «положение – отказываться от нее» (ПСС, LXXVI, 202). Он сделал все от него зависевшее, чтобы предотвратить масштабные юбилейные торжества по случаю его восьмидесятилетия в 1908 году. Стремление укрыться от бремени славы было для него и личной, и общественной, и художественной задачей – Толстой искал способы редуцировать собственное присутствие не только в литературном процессе, но и в самом тексте.
Толстой долго обдумывал идею собрания афоризмов и отрывков, которое могло бы удовлетворить потребности трудящихся людей, не обладающих достаточным досугом, чтобы тратить его на книги. В 1904 году он подготовил сборник «Круг чтения». Построенная по календарному принципу книга предлагала краткий объем чтения, состоящий из высказываний религиозных и нравственных учителей всех времен от Лао-цзы и Конфуция до самого Толстого. Предполагалось, что по окончании годичного цикла читатель пойдет по кругу и возобновит знакомство с уже подзабытыми истинами.
Краткие фрагменты сопровождались более длинными «недельными чтениями», рассчитанными на воскресенья. Это были короткие рассказы и статьи обычно в несколько страниц. Для своей книги Толстой редактировал фольклорные истории, религиозные притчи и рассказы множества писателей, включая Тургенева, Мопассана, Анатоля Франса и пр. Некоторые из них он, разумеется, написал сам. В самом длинном рассказе «Божеское и человеческое» он поставил своей целью показать тщету революционной деятельности и самонадеянную ограниченность тех, кто ею занимается. «Круг чтения» стал плодом многолетнего труда Толстого по извлечению из кипы проштудированных им книг драгоценных крупиц мудрости, которые сочетали бы глубину и общедоступность. Он сумел извлечь достойное цитирования высказывание даже у Ницше, философа, вызывавшего у него отвращение.
Толстой попытался растворить свой собственный вклад в океане вековой мудрости и нравственных истин и стать одним из голосов в великом хоре. Его главным делом были подбор, организация и аранжировка материала. Тем не менее он по-прежнему находился на гребне художественных поисков своего времени. Именно в начале ХХ века театральный режиссер или дирижер в оркестре из вспомогательного участника превращается в центральную фигуру при постановке спектакля или исполнении симфонической музыки.
Завершив «Круг чтения», Толстой взялся за сборник «На каждый день», предназначенный для еще менее грамотного читателя. Недельные чтения были здесь заменены ежедневными: сокращенными, адаптированными и построенными по тематическому принципу. Этот подход побудил Толстого составить еще одну компиляцию, которую он назвал «Путь жизни». Здесь он вовсе отказался от календаря, перейдя к делению по темам. Сборник выходил в виде отдельных, дешевых тематических брошюр, посвященных самым важным вопросам религии и нравственности, жизни и смерти, добродетели и греха.
Работу над этой книгой Толстой продолжал до смерти. Он включил в нее больше собственных мыслей, представленных в краткой афористической форме, почти полностью свободной от характерных примет его авторского голоса. «Путь жизни» – возможно, самая личная книга Толстого с точки зрения ее духовного содержания и самая безличная с точки зрения стиля. Он хотел отказаться от экспрессивной мощи своего пера и дать возможность неприкрашенной истине говорить самой за себя.
Тем временем ситуация в семье Толстых из невыносимо тяжелой стала откровенно трагической. Во время революции 1905 года Софья Андреевна и сыновья вызывали вооруженную полицию – охранять усадьбу и арестовать мужиков, рубивших деревья в их лесу. Передавший домашним права собственности на имение Толстой потерял и легальную возможность вмешиваться в происходящее, однако крестьяне, пресса и толстовцы обвиняли его в том, что он просто прячется за спину жены. Так же думала и Софья Андреевна.
Возвращение Черткова позволило Толстому возобновить общение с другом, которым он безмерно дорожил и который стал для него отдушиной в домашних ссорах, – но сильно усугубило сам раздор. Софья считала Черткова источником всех своих несчастий: «Мерзавец и деспот! Забрал бедного старика в свои грязные руки и заставляет его делать злые поступки», – написала она в дневнике, серьезно добавив, что даже фамилия ее врага изобличает его дьявольскую природу (СТ-Дн., II, 212–213).
Чаще всего скандалы вспыхивали по двум причинам. Одна из них – дневники. Когда-то Толстой сам побуждал жену читать их, позднее, осознав, что его мечта о слиянии в единое духовное существо полностью провалилась, он передумал, но уже не смог отучить Софью Андреевну заглядывать в его интимные записи. В тесном яснополянском доме спрятать бумаги было нелегко. Помимо основных дневников Толстой завел тайные тетради, которые запихивал под обивку кресел. Часть рукописей он отдал было Черткову, но после серии скандалов забрал обратно. К чести Софьи Андреевны, надо сказать, что, заполучив дневники мужа в свое распоряжение, она вымарала только пять слов, три из которых текстологи не могут прочесть до сих пор.
Еще более драматической проблемой оказалась ситуация с авторским правом. Решение Толстого передать свои труды в общее пользование было юридически действительным только при его жизни. После смерти автора все права должны были перейти Софье Андреевне как законной наследнице. Некоторые сыновья угрожали отцу иском о признании его недееспособным по слабоумию – учитывая отлучение писателя от церкви, трудно было счесть эту угрозу вовсе пустой.
С другой стороны, Чертков настойчиво уговаривал Толстого решить правовые вопросы раз и навсегда. После долгих колебаний Толстой согласился и составил заверенное юристом завещание, где передавал все права на свои произведения Александре Львовне, верной своей стороннице и самому близкому Черткову человеку в семье. Чертков же получил легальный статус душеприказчика. Не в силах выдержать неизбежные скандалы, Толстой подписал документ тайно, в лесу.