— В свое время старина Оуэн пользовался большой известностью, — заметил мистер Доллар, сдувая остатки волос с плеч моего отца. — Прошу прощения, я говорю о Киде Леденце, само собой. Скольких парней ты отправил на встречу с Создателем, Оуэн?
Мистер Доллар снова взглянул на меня и подмигнул.
— Я убил четырнадцать человек, — проговорил мистер Каткоут. В его голосе не прозвучало ни малейшей гордости за совершенное. Он не сводил глаз с красных и черных квадратиков шашечной доски. — Самому молодому из них было девятнадцать, старшему — сорок два. Возможно, некоторые из них и заслуживали смерти, хотя, наверно, не мне об этом судить. Я убил их всех в честной схватке лицом к лицу. Но все дело в том, что я намеренно искал повода убить их. Я хотел создать себе имя, прославиться. И в тот день, когда меня подстрелил более молодой и быстрый стрелок, я решил, что мое время вышло и со стрельбой покончено.
— Вас ранили? — удивился я. — И куда вам попала пуля?
— В левый бок. Но я оказался более метким: попал тому парню прямо в лоб и вышиб мозги. Но мои веселые денечки закончились, я отправился на восток и поселился здесь. Вот и вся история.
— Но твои револьвер и кобура по-прежнему с тобой, так ведь, Леденец? — поинтересовался мистер Доллар.
Мистер Каткоут ничего не ответил. Он сидел неподвижно, и я подумал даже, что он заснул, хотя его глаза под тяжелыми веками были открыты. Потом он резко поднялся с места и на плохо гнущихся ногах прошагал туда, где стоял мистер Доллар. Он остановился прямо перед парикмахером, и я увидел Каткоута в зеркале: вид у него был мрачный, а сжатые в полоску губы почти исчезли, отчего его лицо стало напоминать череп, туго обтянутый коричневой кожей. Губы мистера Каткоута растянулись в улыбке, в которой не было и тени веселья. Усмешка выглядела пугающей, и я заметил, как мистер Доллар отпрянул, увидев перед собой это лицо.
— Перри, — проговорил мистер Каткоут, — я знаю, что ты считаешь меня старым, выжившим из ума дурнем, что ты смеешься у меня за спиной, когда думаешь, что я этого не вижу. Но ты забываешь о том, Перри, что, если бы у меня не было глаз на затылке, я не дожил бы до старости.
— Э-э-э… хм… ну что ты, Оуэн! — пробормотал мистер Доллар. — Зря ты так горячишься. Я и не думал смеяться над тобой, честно.
— Теперь ты либо лжешь, либо пытаешься назвать лжецом меня, — отозвался старик, и что-то, прозвучавшее в его спокойном голосе, заставило меня похолодеть.
— Извини, если тебе показалось…
— Да, и кобура, и револьвер по-прежнему со мной, — прервал его мистер Каткоут. — Я сохранил их на память о прошлых временах. Теперь послушай меня, Перри.
Мистер Каткоут наклонился ближе. Парикмахер попытался улыбнуться, но его губы лишь сложились в жалкую гримасу.
— Можешь звать меня Оуэном или мистером Каткоутом. Можешь обращаться ко мне просто «эй, ты» или «эй, старик». Но никогда, слышишь, не смей называть меня так, как меня звали, когда я был стрелком. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Надеюсь, ты понял меня, Перри?
— Оуэн, я никогда не называл тебя…
— Ты хорошо расслышал вопрос, Перри?
— Да. Очень хорошо, — кивнул мистер Доллар. — Как скажешь, Оуэн. Я со всем согласен.
— Со всем соглашаться не нужно. Только с тем, что я тебе сказал.
— Все, хорошо. Нет проблем, Оуэн.
Мистер Каткоут еще несколько секунд смотрел в глаза парикмахеру, словно выискивая там ответ. Потом вздохнул и проговорил:
— Мне пора.
Повернувшись, он двинулся к выходу.
— А как же шашки, Оуэн? — подал голос Джазист. — Мы еще не доиграли.
Мистер Каткоут остановился.
— На сегодня с меня хватит игр, — ответил он, потом толкнул дверь и вышел на улицу в июньскую жару.
Закрывшаяся дверь принесла с собой волну теплого воздуха. Поднявшись с места, я подошел к окну из толстого листового стекла и долго смотрел вслед мистеру Каткоуту, который неторопливо, засунув руки в карманы, удалялся по Мерчантс-стрит.
— Ну и что вы на это скажете? — повернулся к нам мистер Доллар. — С чего это он вдруг так взбеленился?
— Он понял, что ты не поверил ни единому его слову, — объяснил Джазист и принялся собирать шашки в коробку и складывать доску.
— Так это правда или нет? — спросил отец, поднимаясь из парикмахерского кресла. Волосы вокруг его ушей были аккуратно выстрижены, а шея, там, где ее скребли бритвой, покраснела.
— Конечно, он все сочинил! — фыркнул мистер Доллар. — Оуэн просто спятил и уже несколько лет мелет всякую чушь!
— Так, значит, все, что он рассказал, — выдумка? — спросил я, не сводя глаз с мистера Каткоута, шагавшего по тротуару.
— Конечно выдумка от начала до конца.
— Откуда у вас такая уверенность? — спросил отец.
— Перестань, Том! Что стрелку с Дикого Запада делать в Зефире? И потом, не думаешь же ты, что случай, когда мальчишка спас жизнь Уайатту Эрпу у кораля О-Кей, мог не попасть в книги по истории? Так вот, я пошел в библиотеку и внимательно просмотрел там разные книжки, где это описано. В них нет ни слова о том, что какой-то мальчишка спас жизнь Уайатту Эрпу, а кроме того, я не нашел там ни одного стрелка по прозвищу Кид Леденец.
Мистер Доллар раздраженно смахнул щеткой со спинки кресла остатки волос:
— Твоя очередь, Кори. Садись.
Уже отворачиваясь от окна, я заметил, как мистер Каткоут помахал кому-то рукой. По другой стороне Мерчантс-стрит навстречу мистеру Каткоуту шествовал Вернон Такстер, как обычно в чем мать родила. Он шел с очень целеустремленным видом, словно торопился куда-то, но не забыл поприветствовать мистера Каткоута.
Двое безумцев пошли дальше, каждый своей дорогой.
Я не видел во всем этом ничего смешного. Интересно, что заставило мистера Каткоута вбить себе в голову, что когда-то он был стрелком, так же как Вернон Такстер твердо верил, что ему есть куда идти?
Я подошел к креслу и уселся. Закутав мою шею полотенцем и заколов его булавкой, мистер Доллар несколько раз расчесал мои волосы гребешком. Отец уже сидел в кресле для посетителей и читал «Спортс иллюстрейтед».
— Немного снимем сверху и подровняем по бокам? — спросил меня мистер Доллар.
— Да, сэр, — ответил я. — Это будет в самый раз.
Ножницы запели свою визгливую песню, и маленькие мертвые кусочки меня посыпались на пол.
Глава 3Мальчик и мяч
Когда мы с отцом вернулись домой, он уже стоял у нашего крыльца.
Прямо перед крыльцом, сам по себе, опираясь на специальную выдвижную подножку.
Новенький велосипед.
— Господи, — прошептал я, торопливо выбираясь из нашего пикапа. Ничего больше я вымолвить не мог. К крыльцу я шел словно в трансе, а затем, протянув руку, прикоснулся к нему.
Велосипед мне не приснился. Он был самый что ни на есть настоящий. И он был прекрасен. За моей спиной оценивающе присвистнул отец:
— Вот это да. Потрясающий велосипед, верно, Кори?
— Да, сэр.
Я все еще не мог поверить своему счастью. Передо мной находилось то, о чем я в глубине души мечтал с незапамятных времен. Теперь это принадлежало одному мне, и потому я чувствовал себя королем мира.
Позже, много лет спустя, я говорил себе, что никогда в жизни не видел женских губ краснее и ярче, чем подаренный мне велосипед. Ни одна иноземная спортивная машина с мягко урчащим мотором не таила в себе столько скрытой мощи, как мой велосипед. Никакой хром так не блестел, подобно серебристой луне в летнюю ночь. У велосипеда имелись большая круглая фара и гудок с резиновой грушей, а рама его выглядела такой же сильной и несгибаемой, как мускулы Геракла. Вместе с тем велосипед казался рожденным для скорости: его руль плавно изгибался вперед, будто приглашая отведать напор ветра, черная резина его педалей не знала до меня никаких других подошв.
Отец погладил пальцами фару, потом приподнял велосипед одной рукой.
— Господи, да он почти ничего не весит! — восхищенно проговорил отец. — Легче металла я в жизни не держал в руках.
Когда он осторожно поставил велосипед на место, тот пружинисто замер на своей подножке, похожий на послушное, но еще не до конца укрощенное животное.
Через пару секунд я уже сидел в седле. Поначалу мне пришлось приспосабливаться, потому что из-за наклона вперед руля и сиденья мне все время казалось, что я вот-вот потеряю равновесие и упаду. Голова выдавалась над передним колесом, спина была прямой и напряженной, как рама велосипеда. В моем распоряжении оказалась машина, которая, если я не буду внимателен, с легкостью могла выйти из повиновения; что-то во всем этом одновременно и пугало меня, и приводило в восторг.
На крыльце появилась мама. По ее словам, велосипед привезли всего час назад. Его доставил в кузове своего грузовичка мистер Лайтфут.
— Он просил передать тебе напутствие Леди, Кори. Она говорит, что на этом велосипеде нужно ездить очень осторожно, пока ты не привыкнешь к его норову, — сказала мама. Она посмотрела на отца, который ходил вокруг нового велосипеда. — Ведь Кори может оставить его себе, Том? — спросила она.
— Я не привык принимать милостыню. И ты это знаешь, Ребекка.
— Это не милостыня, Том. Это награда за доброе дело.
Отец еще раз обошел велосипед кругом. Потом остановился и легонько ударил ботинком по передней шине:
— Должно быть, он стоил ей уйму денег. Но велосипед отличный, это точно.
— Я могу оставить его себе? — дрожащим голосом спросил я.
Отец некоторое время молчал, уперев руки в боки. Раздумывая, он жевал нижнюю губу и хмурил брови, потом поднял глаза на маму:
— Значит, это не милостыня?
— Конечно нет.
Глаза отца встретились с моими глазами.
— Хорошо, — проговорил он. Ни одного его слова я не ждал с такой тревогой и надеждой. — Этот велосипед твой.
— Спасибо! Огромное спасибо, папа!
— Ты ведь всегда мечтал о новом велосипеде. Как ты его назовешь?
Я не успел об этом подумать и покачал головой, все еще пытаясь привыкнуть к тому, как клонилось вперед мое тело.