[180] В их числе был благородный Баттиста делла Палла, который обращался к нему с призывом, исполненным горячей любви к родине.
«Все Ваши друзья без исключения, не колеблясь, в один голос заклинают Вас вернуться, если Вы хотите сохранить свою жизнь, родину, друзей, имущество и честь и порадоваться новым временам, пришествия которых Вы так горячо желали и ждали».
Он верил, что для Флоренции снова наступил золотой век, и не сомневался в торжестве правого дела. Несчастный! С возвращением Медичи ему, одному из первых, суждено было пасть жертвой реакции.
Его слова убедили Микеланджело. Он возвращается, правда, не спеша: Баттиста делла Палла, выехавший навстречу ему в Лукку, прождал его там не один день и начал было даже отчаиваться.[181] Двадцатого ноября Микеланджело, наконец, прибыл во Флоренцию.[182] Двадцать третьего синьория отменила приговор об изгнании, но решила на три года лишить его права заседать в Большом совете.[183]
С этого дня и до конца осады Микеланджело мужественно выполнял долг защитника родного города. Он снова занимает свой пост на холме Сан-Миньято, который противник уже месяц как осыпал ядрами, возводит новые укрепления, придумывает новые средства обороны и, по некоторым сведениям, спасает от разрушения колокольню, подвесив вокруг нее на канатах тюки, набитые шерстью, и матрацы.[184]
Последние сообщения о его деятельности во время осады относятся к 22 февраля 1530 г.: в этот день он поднялся на купол собора, чтобы следить оттуда за передвижением неприятеля, а быть может, посмотреть, не поврежден ли купол.
Беда, которую предвидел Микеланджело, не миновала флорентийцев. Второго августа 1530 г. Малатеста Бальони изменил. Двенадцатого Флоренция капитулировала, и император передал город в руки папского комиссара Баччо Валори. Начались казни. Особенно много жертв было в первые дни, когда победители дали волю своей мстительной ярости. Лучшие друзья Микеланджело – Баттиста делла Палла и другие – первыми сложили свои головы. Микеланджело якобы спрятался в колокольне церкви Сан-Никколо-олтр'Арно, на окраине города. У него были все основания бояться за свею жизнь: прошел слух, будто он собирался снести дворец Медичи. Тем не менее Климент VII по-прежнему к нему благоволил. Если верить Себастьяно дель Пьомбо, он был очень огорчен поведением Микеланджело во время осады, однако лишь пожимал плечами и говорил: «Микеланджело не прав; я не сделал ему ничего худого».[185]
Когда каратели, наконец, пресытились казнями, Климент VII написал во Флоренцию; он велит разыскать Микеланджело и добавляет, что, если художник согласится продолжать работу над гробницами Медичи, к нему надлежит отнестись со всем подобающим уважением.[186]
Микеланджело покинул свое убежище и снова принялся за работу во славу тех самых Медичи, против которых он только что сражался. Больше того, злосчастный скульптор согласился изваять «Аполлона, вынимающего стрелу из колчана»[187] для Баччо Валори, который был убийцей его друга Баттиста делла Палла и служил орудием многих злодеяний римского папы. А вскоре он отречется и от флорентийских изгнанников.[188] Прискорбная слабость: великий человек вынужден ценою бесчестья спасать свои творческие замыслы от грубого произвола силы, которая могла в любую минуту его растоптать! Недаром посвятил он остаток дней своих строительству беспримерного памятника апостолу Петру: как и Петр, он, вероятно, не раз плакал, заслышав пение петуха.
Вынужденный лицемерить, угождать ненавистному Валори, прославлять ничем не примечательного Лоренцо, герцога Урбинского, Микеланджело еле сдерживал душившие его стыд и боль. Только в работе находит он забвенье и вкладывает в нее всю свою неистовую жажду небытия.[189] Не статую Медичи изваял он, а свое отчаяние! Когда ему указывали на отсутствие портретного сходства его скульптур с Джулиано и Лоренцо Медичи, он высокомерно отвечал: «Кто это заметит через десять веков?» Один олицетворяет у него Действие, другой – Мысль, а дополняющие общий замысел аллегории цоколя – «День» и «Ночь», «Заря» и «Вечер» – говорят о тягостном бремени жизни и презрении к окружающему миру. Эти бессмертные символы человеческой скорби были завершены в 1531 г.[190] Но и тут судьба насмеялась над Микеланджело: никто из современников не понял его творений. Джованни Строцци, увидев устрашающую «Ночь», слагает ей concetti:[191]
Руками ангела высечен в этой скале образ «Ночи», что ты видишь сладко спящей. Но если спит она, то, значит, и живет. Не веришь – разбуди ее, и она заговорит с тобою.
Микеланджело ответил:
Отрадно спать, отрадно камнем быть.
О, в этот век преступный и постыдный
Не жить, не чувствовать – удел завидный!
Прошу, молчи, не смей меня будить.
Саго m' è 'I sonno et piu I esser di sasso,
Mentre che 1 danno et la vergogna dura.
Non veder, non sentir m'è gran venture;
Pero non mi des tar, dehf parla basso.[192]
«На небесах спят, должно быть, – восклицает он в другом стихотворении, – иначе разве мог бы один захватить то, что было достоянием стольких людей!»
И порабощенная Флоренция отвечает на эти жалобы:[193]
Пусть сомнения не смущают ваших святых дум. Тот, кто полагает, что отнял меня у вас, не смеет наслаждаться плодами своего злодеяния, – слишком велик его страх. Страдание, исполненное надежд, сулит любящим больше счастья, нежели то наслаждение блаженством, от которого угасают желания.[194]
Нужно представить себе, чем было для мыслящих людей того времени разграбление Рима и падение Флоренции, – ужасающим банкротством разума, полным крушением. Многие так и не оправились от этого удара.
Себастьяно дель Пьомбо впадает в скептицизм и эпикурейство.
«Теперь пусть хоть все рухнет, я не стану жалеть, мир мне кажется достойным только смеха… нет, я уже не тот Бастьяно, каким был до разгрома, – до сих пор не могу опомниться».[195]
Микеланджело думал покончить с собой:
Если может быть оправдание самоубийству, то лишить себя жизни вправе тот, кто, горячо веруя, живет в жалком рабстве.[196]
Микеланджело страдал душой и телом. В июне 1531 г. он заболевает. Климент VII тщетно старается успокоить его. Через своего секретаря и через Себастьяно дель Пьомбо он велит ему не переутомляться, соблюдать меру, работать не спеша, гулять, не превращать себя в поденщика.[197] Осенью 1531 г. друзья Микеланджело стали даже опасаться за его жизнь. Один из них писал Валори: «Микеланджело изнурен и сильно отощал. Я беседовал о его состоянии с Буджардини и Антонио Мини, и мы все того мнения, что, если о нем не позаботиться тотчас же, он долго не протянет. Он слишком много работает, мало и дурно питается, а спит и того меньше. Еще с прошлого года он страдает от болей в голове и в сердце»?.[198] Климент VII и в самом деле не замедлил позаботиться о художнике: по письменному распоряжению папы от 21 ноября 1531 г. Микеланджело запрещалось под страхом отлучения от церкви работать над чем бы то ни было, кроме памятника Юлия II и гробниц Медичи,[199] чтобы сберечь здоровье «и еще долгие годы прославлять Рим, свой род и себя самого».
Так папа оградил Микеланджело от назойливости Валори и богатых попрошаек, которые, по тогдашнему обычаю, выклянчивали у художника произведения искусства и старались навязать ему новые заказы. «Когда у тебя просят картину, – читаем мы в письме, написанном по поручению папы, – привяжи к ноге кисть, сделай три-четыре мазка и говори: «Извольте, картина готова».[200] Папа взял на себя защиту интересов Микеланджело перед наследниками Юлия II, когда те перешли к прямым угрозам.[201] В 1532 г. представители герцога Урбинского заключили с Микеланджело четвертый по счету договор на гробницу Юлия II; Микеланджело обязывался сделать новую, значительно более скромную модель памятника,[202] выполнить работу в три года, оплатить все расходы и вернуть две тысячи дукатов для окончательного погашения того, что было им уже получено от Юлия II и его наследников. «Достаточно, если в произведении будет хоть слегка чувствоваться Ваш дух» (un poco del vostro odore), – пишет Себастьяно дель Пьомбо к Микеланджело.[203]
Поистине тяжелые условия, ибо Микеланджело расписывался в крушении своего великого замысла и вынужден был еще за это платить! Так было не только с гробницей. Год за годом создавая свои трагические произведения, Микеланджело каждый раз как бы расписывался в крушении собственной жизни, крушении жизни вообще!
Вслед за памятником Юлию II остался невоплощенным и замысел гробниц Медичи. Двадцать пятого сентября 1534 г. умер Климент VII. Микеланджело, на его счастье, не было тогда во Флоренции. Он давно уже жил в постоянном страхе, ибо герцог Алессандро ненавидел его и, если б не папа,