– А на других реках? – спрашивает Кириллов.
– Дважды через Вислу, один раз на Днепре и через Десну.
– Что ж, опыт форсирования достаточный,- замечает Кириллов.
– Товарищ полковник, лучше послать кого-нибудь из резерва. Там есть капитаны и майор-артиллерист, командир дивизиона,- замечает Сергеев.
– Надо было, конечно, майора, но он второй день в дивизии, а комдив посчитал, что нам нужен наш дивизионный ветеран. А Федотов не первый год замужем,- не соглашается Кириллов,- и вот – плавает, и на воде и под водой,- уточняет он. – Перед началом переправы проведите подробнейший инструктаж Федотова.
– Федотов! Как ты обозначишь себя при встрече или взаимодействии с другими соединениями в неблагоприятных погодных условиях, ночью или при встрече с союзниками?
– В случае невозможного визуального определения и для обозначения «Здесь наши войска» подаю сигнал серией, то есть 2-3, красных ракет, которые выпускаются с интервалом не более 3 секунд под углом 60 градусов к горизонту в сторону противника или одиночной, то есть только одной ракетой – для обозначения «На этом рубеже (в этом пункте) наши войска» с интервалом в 2-3 минуты, а при появлении своей авиации с интервалом в 20-30 секунд…
– Отставить! – приказывает Сергеев. – Знаки опознания, установленные директивой Ставки № 11073, скомпрометированы и отменены, а таблица «Я – свой самолёт» до разведроты не доводится,- объясняет Сергеев Кириллову.
– А если командир корпуса его спросит? Он должен знать. Он все должен знать! – убеждённо говорит Кириллов. – Я сейчас поеду к танкистам, а ты с ним подзаймись. Пусть сейчас же выучит наизусть все знаки опознания и памятку по форсированию, все указания по встрече с союзниками,- перечисляет он,- и отношению к немцам. Пусть выучит так, чтобы от зубов отскакивало!
– До тебя отмену и новые знаки опознания доводили?
Никакой отмены до меня не доводили. Все шесть суток на плацдарме отличались ожесточенным сопротивлением немцев и непрерывными боями. Я спал урывками по два-три часа в сутки, Фролова и Арнаутова видел считанные минуты и, получив очередное приказание, бросался его выполнять. Частные боевые задачи мне ставили и командир дивизии, и полковник Кириллов, но об отмене знаков опознания никто и слова не сказал. Никаких новых директив или приказов вышестоящих штабов на плацдарме до меня не доводили, но, если я признаюсь в этом, у Фролова и Арнаутова могут быть неприятности. И потому, внутренне похолодев, я отвечаю:
– Так точно… Доводили…
– Давай! – приказывает подполковник.
Теперь я должен говорить то, чего не знаю и не могу знать, от стыда я готов провалиться сквозь землю, но, тем не менее, бормочу:
– Последней директивой Ставки… войскам установлены новые опознавательные знаки… для встречи с союзниками… установлены новые знаки… опознания… директивой Ставки… войскам… поставлена задача…
– Говори по существу. Конкретно!
Я чувствую, что погибаю. Совершенно раздавленный своей ложью и позором неизбежного разоблачения, после короткой паузы я на секунду умолкаю и тихо признаюсь:
– Виноват, товарищ подполковник, запамятовал!
Как учил меня Кока-Профурсет, я пытаюсь внутренне расслабиться, чтобы легче перенести ругань.
– Запомни, Федотов! Новые знаки опознания выучить так, чтобы от зубов отскакивало!
– Слушаюсь! Понял!
– Понял, понял! Не тем концом понимаешь! Я тебе уже объяснял, что для советского офицера «виноват» – это не позиция! – строго замечает Сергеев. – Это ты женщинам можешь объяснять: виноват, не получилось. А перед начальниками не смей, для начальников «виноват» – это не оправдание,- и, обернувшись к радисту, рявкнул: – Как стоишь?! Стать смирно!
– Виноват!
– Отставить! Сопля! – вдруг возмущенно кричит подполковник, выбрасывая вперёд руку и указывая пальцем в лицо Якимшину. – Почему сопля?! Сопля под носом! Убрать!
Якимшин, побагровев, вытаскивает скомканную мокрую портянку, заменяющую ему платок, старательно сморкается в неё и снова засовывает в карман брюк.
– Товарищ подполковник, разрешите доложить,- вступаюсь я. – Он простужен, разрешите ему выйти.
– Идите! – приказывает Сергеев и, как только Якимшин выходит, набрасывается на меня. – Вы что, в санчасть приперлись? Зачем ты его взял? Командующий и командир корпуса только соплей ваших не видели! Вы что, всю дивизию опозорить хотите? Ты, Федотов, не осознал ответственность!
– Осознал,- заверяю я. – Честное офицерское, осознал.
Я тянусь перед ним так, что, кажется, не выдержит позвоночник.
– Надеюсь, в твоём взводе все умеют плавать?
…И тут я вспоминаю, как Прищепа, всегда спокойный, невозмутимый, обучал бойца из моего взвода держаться на воде перед переправой на Днепре.
– …Плавать я тебя зараз навчу… Сигай в воду!
Секундная заминка – и робкий голос:
– Разрешите раздеться, товарищ сержант!
– Раздеться? Фрицев за Днепром без штанов догонять будешь? Некрасиво! А стрелять чем? Из личного нетабелыюго пулемета? Пушка слабовата! Сигай в полном комплекте!..
Слышен громкий всплеск от неуклюжего падения тела.
– Держись за меня! – подбадривает Прищепа. – Выгребай!.. Вот так. Стиль баттерфляй… – по-русскому – как топор. Цепляйся за лодку! Хорош! И хлебало прикрой! Уровень в Днепре не понизишь! Ще пару раз – и чесанёшь через Днепр – на лодке не догонишь!
…– Так точно! Стилем баттерфляй,- улыбаюсь я.
– Ты что, Федотов, родимчик мне устроить хочешь? Сколько тебе лет?
– Девятнадцать.
– Это и видно! Ты щенок желторотый, сопляк и разгильдяй. Удивительно, как тебя на роту поставили. Ты втерся в доверие к командиру… К командованию дивизии,- поправляется Сергеев. – А в действительности ты пустышка! И помяни моё слово: когда-нибудь ты сгоришь, как капля бензина! Ты давно командуешь ротой?
– С октября сорок четвёртого, после успешной…
Не слушая меня, Сергеев подсчитывает:
– Восемь месяцев?
– Шесть,- сообщаю я.
– Вот и видно, что ты недоносок. Скороспелый, интеллигентный.
То, что он говорит, оскорбительно и, по моему убеждению, несправедливо, особенно неприятно, что он задевает Астапыча, острая обида пронзает меня, но в этот день я ни на минуту не забываю один из основных законов не только для армии, но и для всякой жизни: главное – не залупаться! – и потому тянусь перед ним.
За что он меня ненавидит? Не возражая, в принципе, против «молокососа» и «щенка», в душе я не мог согласиться с унижающим мою честь «разгильдяем» и, хуже того – «недоноском». Робкая попытка изменить его мнение обо мне была прервана, так и не начавшись…
А ведь в октябре обо мне и моём взводе писала армейская газета:
«Наши герои. О боевом подвиге разведчиков
В ночь с 3 на 4 октября 44 г. разведпартия взвода пешей разведки 138 сп 425 сд в составе шести человек под командой командира взвода лейтенанта Федотова Василия Степановича скрытно проникла в расположение противника на глубину 1000 метров. Подкравшись вблизи дорожной развилки к огневой позиции двух противотанковых орудий, действуя дерзко и решительно, разведчики умело напали на немцев, пятерых убив, а трёх взяв в плен, и захватили орудия. Выведя одно орудие из строя, разведчики, преследуемые немцами, сохраняя выдержку и спокойствие и метко отстреливаясь, в условиях пересечённой местности более 1,5 км на руках тащили вторую трофейную пушку и без потерь возвратились с нею в расположение полка. При этом л-нт Федотов, проявив свойственную русскому офицеру находчивость и смекалку, использовал пленных в качестве тягловой силы, а четырёх разведчиков в качестве двух групп прикрытия.
Приказом командующего 71 Армии по представлению командира 425 сд за дерзость, смекалку, инициативу и решительность, проявленные при выполнении боевого задания, награждены:
Орденом Отечественной войны II степени
командир взвода Федотов В. С.
Орденом Красной Звезды
разведчик, рядовой Калиничев
Орденом Славы II степени
Разведчик, рядовой Лисёнков…
Военный Совет Армии предоставил отпуск шестерым отважным воинам».
– Ты с бабами спал когда-нибудь?
– Никак нет, товарищ подполковник,- смущенно признаюсь я. – Не приходилось.
– И ни разу не поинтересовался, откуда у них ноги растут?
– Никак нет! – от стыда и сознания своей офицерской и мужской неполноценности я опускаю глаза.
– Раззява. Тебя, может, сегодня убьют. А ты даже не разговелся, ни разу не попробовал… – Что-то едва уловимое, похожее на сочувствие, послышалось в его голосе, и после секундной паузы он продолжил: – А если напоретесь на немца? Или попадёте под артобстрел?
– Немедленно наваливаюсь на командующего и закрываю его своим телом.
– Это плохо! Что значит – наваливаюсь?.. Наваливаться, Федотов, ты на немца должен. А на генерала – в случае артиллерийского или минометного обстрела – ты должен ложиться с нежностью, как на женщину! И прикрывать своим телом! Давай дальше.
Я понял, что для Сергеева, если ты подполковник и выше – ты человек, если ниже его по званию – пень осиновый.
Я еле перевожу дух, в голове от напряжения гудит, а Сергеев продолжает:
– Группе разведчиков – твоему взводу, помимо обеспечения безопасности доставки на плацдарм генералов, поставлена частная боевая задача: скрытно провести разведку прибрежной полосы, заставить немцев показать свою оборону и раскрыть систему огня. Повтори приказание.
– Слушаюсь, повторить! Если с командующим или командиром корпуса во время переправы что-нибудь случится, я буду расстрелян. Разведвзводу…
– Задачу и ответственность понял правильно,- устало отмечает подполковник Сергеев. – Корабль и команда чтобы были в блестящем порядке, а за безопасность плавания отвечаешь головой. Радиосвязь будешь поддерживать постоянную с обоими берегами – со мной и с плацдармом. Иди!
Я выхожу. Меня столько раз уже пугали расстрелом и военным трибуналом, что я воспринимаю это как норму. На войне, чтобы заставить человека вылезти из окопа, идти под пули, под мины, на смерть, действенна только угроза смертью. «Сверху – команда, снизу – план любой ценой», а за спиной генералы и полковники с секундомерами фиксируют каждую команду и время ее исполнения, поэтому командиры отделений, чаще командиры взводов бегали вдоль залегшей цепи с пистолетом, матюками и пинками поднимали солдат. У этих командиров была горькая участь. Лейтенанты и младшие