До приезда Патрика в Ля Бастид Антония обычно проводила субботние ночи с Майлзом в Лез Лимоньерс. По воскресеньям она поднималась пораньше, надевала свое кимоно и выходила на террасу наблюдать восход солнца.
Но последние две недели она смущалась выходить в кимоно. Ее приводила в замешательство возможность столкнуться с Патриком, после того как она спала с Майлзом.
Она говорила себе, что это нелепо, что она может спать с кем пожелает. Это не помогало. Ночами она лежала без сна, гадая, мог ли Патрик услышать, как они с Майлзом занимаются сексом. Это было едва ли вероятно, так как его комната находилась на другом конце дома. Но все эти дни Майлз устраивал такой шум! Как будто он хотел, чтобы его друг слышал.
Этим субботним утром она лежала в постели дольше обычного. Ее лицо было одеревенелым от усталости. Работа в Серсе и на главном раскопе брала свое. А прошлой ночью все легли поздно. Майлз с Нериссой настояли на поездке в Сент-Эвлали-ле-Терм, за двадцать пять миль, чтобы поужинать в ресторане, отмеченном в Мишлене тремя звездочками, а поскольку отец Антонии отказался присматривать за Моджи, им пришлось взять ее с собой. Моджи провела вечер, проспав, свернувшись в «панде», и Антония то и дело выходила присматривать за ней.
Был третий час ночи, когда они вернулись в Ля Бастид. Они подбросили Саймона с Нериссой на мельницу и поехали в Лез Лимоньерс. Майлз собирался смотреть церемонию открытия Олимпийских игр по телевизору, Патрик отнес спящую Моджи в ее комнату и присоединился к Майлзу, а Антония пошла спать.
Теперь она лежала, созерцая игру солнечных лучей на потолке, слушая, как Майлз посвистывает в подушку рядом с ней.
Спасительной особенностью прошлой ночи, думала она, было то, что она спала, когда он пришел, и у них не было секса. Потом до нее дошло, что это совсем не то, что надо бы чувствовать в отношении своего бой-френда. Возможно, Майлз прав, и она фригидна. Но скорее они просто не подходят друг другу.
Она чувствовала себя слишком усталой и слишком смущенной, чтобы разбираться в этом сейчас. И отчаянно нуждающейся в чашке кофе.
Она выползла из постели, натянула шорты, бюстгальтер и футболку. Потом заплела волосы в косу и спустилась вниз.
Через французское окно она видела Моджи и Патрика за завтраком на террасе. Моджи, дергаясь, наливала Патрику кружку кофе. Его лицо было невозмутимо, когда он смотрел на восьмилетку, держащую в нетвердой руке кофейник. Она уже пролила большое количество кофе на стол, но он делал вид, что не заметил, хотя быстро поддержал свою кружку, чтобы она ее не расплескала тоже. Он серьезно поблагодарил ее, и она втянула щеки, чтобы не выглядеть слишком довольной.
Наблюдая за этой маленькой сценкой, Антония желала, чтобы Патрик полюбил ее так же, как, кажется, полюбил Моджи. Или даже больше. Но с самого своего приезда он всегда избегал ее. На раскопе он вежливо выслушивал ее инструкции и при первой же возможности уходил. Он никогда не болтал и не шутил с ней. И никогда не называл ее Тони. Она не любила свое прозвище, но ее задевало, почему он им не пользуется. «Антония» звучало так властно. Невозможно произнести, не растягивая слова.
«Ты все испортила с самого начала, — говорила она себе. — В тот первый день в Серсе, когда ты вела себя как сумасшедшая сельская учительница: „Ах, это так хорошо сказано!“ Кто бы не чувствовал в этом снисходительности!»
С тех пор стало только хуже. Когда Патрик был поблизости, она смущалась, что еще более повышало вероятность ляпнуть что-нибудь невпопад. Как на следующий день за ланчем, когда он задал один из своих вопросов о Кассии. Поясняя свою мысль, она собиралась отметить пассаж в его экземпляре «Стихотворений». Он спокойно попросил ее не делать этого, объяснив, что книга библиотечная.
— О, простите, — сказала она быстро, — разумеется.
Потом она представила, как это, должно было, прозвучать. Разумеется, она из библиотеки. Разумеется, вы не можете позволить себе покупать новые книги. Разумеется, разумеется, разумеется. Так что вряд ли можно обвинять его в том, что он тебя недолюбливает.
Но почему тогда временами возникает чувство, что он ее защищает? Как вчера вечером, когда она провела на раскопках десять часов, а Майлз вел себя особенно «майлзово», да и отец решил затеять с ней битву по поводу того, на что сделать упор в следующей секции. Патрик бродил рядом и небрежно отвлекал их обоих, давая ей такую необходимую возможность перевести дух.
Это не имело смысла. Но…
Майлз говорил, что Патрик самоуверенный. «Он должен быть таким. Он вырос в Вайоминге и верил, что сможет попасть в Оксфорд. Это о чем-нибудь да говорит».
Но бывали моменты, когда Антония сомневалась в этом. Как прошлой ночью, на кухне в Лез Лимоньерс.
Майлз ушел на мельницу за джипом, чтобы ехать в ресторан на двух машинах. Как всегда, когда они собирались куда-нибудь хорошо посидеть, он был под кайфом, и его прощальный залп относительно ее костюма напутал ее:
— Ты слишком высокая для того, чтобы носить такое изумрудно-зеленое платье. Ты выглядишь как гребаный попугай.
Обдумывая это, она спустилась вниз и нашла Патрика в кухне, глядящего в окно. Он не слышал, как она вошла.
На нем была простая белая рубашка и серые брюки. Майлз одолжил ему пару золотых запонок, но у него, должно быть, не хватило терпения возиться с ними, и он просто закатал рукава, положив отвергнутые запонки на стол.
После двух недель на солнце он загорел, и его темные волосы приобрели каштановый оттенок. Антония нашла его волнующе красивым и почувствовала себя попугаем более чем когда-либо.
В этот момент на улице загудел автомобиль. Патрик высунулся и крикнул Майлзу, что они идут. Потом, к ее удивлению, он постоял, развернул плечи, поднял подбородок и сделал пару глубоких медленных вдохов, как актер, готовящий себя к выходу на сцену.
Но он не может нервничать, в изумлении подумала она. Из-за чего может нервничать такой, как он?
Впервые она попыталась увидеть Лез Лимоньерс глазами Патрика. Глазами американца двадцати четырех лет от роду, чей отец провел жизнь на заводе, делая футбольные бутсы. Молодой человек, всерьез обеспокоенный тем, чтобы не быть нахлебником у своего богатого друга. Обеспокоенный настолько, что Майлзу пришлось удержать его от разорения, оплачивая дорогу сюда.
Она вошла в художественно обставленную кухню с мраморной плиткой и рабочими поверхностями из гранита. Она представила себе ресторан в Сент-Эвлали, который Майлз забронировал, не думая о ценах.
Он должен был растолковать Патрику значение мишленовских звезд, поскольку они там, в Вайоминге, не имели понятия, что это такое.
В этот момент Патрик обернулся и увидел, что она наблюдает за ним. У него были очень ясные, наполненные светом голубые глаза, которые она всегда находила потрясающими. Она попыталась улыбнуться, но он не ответил улыбкой в ответ. Наверное, подумал, что она за ним шпионит.
А теперь, этим утром, если он повернет голову, то снова увидит ее наблюдающей за ним, как она наблюдала прошлой ночью. Она быстро вышла на свет.
— Доброе утро, — сказала она оживленно, занимая стул напротив него.
— Привет, Антония, — спокойно ответил он.
С этого момента, решила она, все будет по-другому. Я действительно постараюсь.
Она смотрела, как он намазывает булочку густым горным медом. На нем были пыльные джинсы и застиранная футболка цвета морской волны. Голубоватые тени под глазами придавали ему слегка утомленный вид.
Она взяла из корзины булочку.
— Майлз все еще спит, — сказала она.
Он медленно кивнул.
Прекрасно, подумала Антония, в точку. Десять из десяти за признание очевидного. И за то, чтобы заставить его чувствовать себя третьим лишним.
Она попробовала снова. Спросила его, что он думает о вчерашнем посещении ресторана.
— Отлично, но… мне кажется… Немного перебрали.
— О да! Я была готова ехать домой за час до того, как мы собрались уезжать.
Он снова кивнул.
— Я все проспала, — сказала Моджи, наливая Антонии кружку кофе и передавая ей.
— Я знаю, — сказал Патрик с улыбкой. У него была приятная улыбка. Антонии хотелось бы видеть ее как можно чаще.
Солнце становилось жарче. Патрик поднялся из-за стола и опустил тент.
— Патрик, — сказала Моджи с полным ртом. — Майлз говорит, что ты не пьешь, но он ошибается. Ты пьешь. Я видела.
Он усмехнулся.
— Майлз имел в виду, что я не пью алкоголь.
— А! — сказала Моджи.
Антония удивилась этому. Она набралась смелости и спросила:
— А почему? Вы не любите спиртное?
Он покачал головой. Потом просто сказал:
— Мой отец был алкоголиком. Это меня сдерживает.
Она моргнула.
— Что такое алкоголик? — спросила Моджи.
— Тот, кто пьет слишком много и не может остановиться, — ответил Патрик.
Моджи посмотрела на него круглыми глазами.
— Это, должно быть, тяжело, — отважилась Антония.
Он подумал несколько секунд, а потом тихо произнес:
— Мой папа был хорошим.
— Извините, — быстро сказала она. — Я не имела в виду…
— Я знаю, — ответил он с легкой улыбкой.
Они продолжали еду в неловком молчании.
— Патрик, — снова начала Моджи.
— Мммм?
— Кто был твой лучший друг, когда тебе было восемь?
— Много ребят, — ответил он не глядя.
— Но у тебя разве не было лучшего друга?
— Нет.
Моджи обдумала это. Потом повернулась к Антонии.
— А кто был твой?
Это поймало ее врасплох.
— У меня… что-то вроде воображаемого друга, — сказала она и поймала удивленный взгляд Патрика.
— Кто? — удивилась Моджи.
— Что — кто? — переспросила Антония.
— Кто был твой воображаемый друг?
— Ох… — она смутилась, — я не могу вспомнить.
— Спорим, можешь, — настаивала Моджи. — Ты просто не хочешь говорить.
Антония налила себе еще кофе. Она спрашивала себя, догадался ли Патрик, кто был ее воображаемый друг? Возможно. Майлз всегда дразнил ее Кассием.