В те дни она редко ему перезванивала. Сначала это его беспокоило, потом он принял это. Возможно, так и должно быть? После того, что произошло, как мог он быть счастливым с девушкой Майлза?
Дебра собрала факсы аккуратной стопкой и положила их под руку.
— Я должна позвонить в палату.
Джулиан поднял глаза от своей газеты.
— Дорогая, ты думаешь, это разумно? Работать сейчас — слишком большое напряжение.
— Будет куда больше напряжения, если они все испортят и мне придется потом в этом разбираться, — ответила она.
Патрик видел, как она вцепилась в факсы. Возможно, именно сейчас они были необходимы ей.
Она обернулась к нему.
— Патрик, забыла вам сказать, мы устроили так, чтобы быть в церкви в среду, в три, нам нужно договориться насчет музыки для службы. Вы придете?
Патрик моргнул. Сегодня понедельник. Завтра он планировал вернуться в Оксфорд. Он не знал, что собирается там делать — кроме попыток найти какую-нибудь работу, — и, конечно, он должен вернуться в Лондон на похороны, как бы ни сложилось. Но он был уверен, что говорил Пасморам о своем отъезде.
Дебра заметила его колебания.
— Вы же останетесь еще на пару недель, не правда ли?
— Скажи «да», старина, — попросил Джулиан. — Это много значило бы для нас. В самом деле, мы ничего не сможем без тебя сделать. Моджи уж точно не сможет. — Он смягчил это одной из своих очаровательных улыбок, хотя и обдумывал каждое слово.
Патрик переводил взгляд с одного на другого. Он пытался улыбнуться в ответ, но его лицо было деревянным. Возможно, из-за ожогов.
— Спасибо, — сказал он. — Вы очень добры.
Перед тем как выйти из дома, он поднялся этажом выше, чтобы попрощаться с Моджи. Она была в игровой комнате, сидела на коврике перед низким столиком, на котором две куклы Синди затеяли яростную потасовку. Рядом с ними, в рискованной близости к краю, была припаркована модель «рэндж ровера». Из открытого багажника торчал рулон белой бумаги, как будто Синди купили новый коврик и везли его домой.
— Нет, ты будешь вести машину! — бормотала Моджи, сталкивая кукол головами. Ее лицо было напряженным и беспокойным. Она не получала удовольствия от игры.
— Привет! — сказал Патрик, ставя стул ближе к столу.
— Привет, — пробормотала Моджи, не глядя на него.
Он кивнул на кукол Синди.
— Эти ребята выглядят так, словно они без ума друг от друга.
Моджи сжала губы.
— Все будет хорошо. Они снова станут друзьями.
— Ну разумеется, ты ведь знаешь, это нормально — некоторое время быть в ссоре. Это не значит, что они потом не останутся друзьями.
Этому его допущению явно недоставало тонкости. Очевидно, Моджи тоже так подумала, поскольку проигнорировала его.
В течение нескольких дней после трагедии она была привязчивой и нуждающейся в опеке, как пятилетний ребенок. Она никогда не выпускала из виду ни Патрика (когда он вышел из больницы) с Антонией, ни своего отца (позже) и каждую ночь видела кошмары.
Потом ей внезапно стало лучше. Она «пережила это», как выразился Джулиан, с явным облегчением. Теперь она проводила большую часть времени в игровой комнате, наедине со своими куклами. Джулиан поговаривал о том, чтобы найти ей другую школу-интернат, — это должно было помочь ей порвать с прошлым. Возможно, такую, где она могла бы держать пони, о чем она всегда мечтала.
— Дети удивительно пластичны, — живо заверила Дебра Патрика, когда тот по случаю поинтересовался, действительно ли девочка уже пережила смерть брата или просто загнала все внутрь. Возможно, Дебра была права. Она ведь была матерью этого ребенка. А что знал о детях он?
Одна из Синди теперь была за рулем «рэндж ровера», который подозрительно колебался на краю стола. Другая Синди вставила негнущуюся руку под ветровое стекло и дергала машину назад для безопасности. Рулон бумаги выскользнул из багажника и выпал на коврик.
— Ой! Они потеряли свой груз, — сказал Патрик и подошел к рулону.
— Нет! — крикнула Моджи. Ее рука опустилась на его. Ее хватка была лихорадочно горячей. Он задался вопросом: что для нее означал этот сверток? Обожаемого старшего брата, которого она видела летящим к смерти?
Он подал ей рулон.
— Теперь можешь ехать. Все в порядке.
Но она не взяла его.
Он повертел рулон в руках, и его глаз поймал три аккуратно написанные карандашом буквы АЕН/88 — Антония Элизабет Хант.
Хмурясь, он стянул эластичную ленту и развернул свиток на столе.
Он обнаружил, что рассматривает неоконченный рисунок Антонии с изображением кантароса. Прямо перед ним был Пегас, радостно несущийся к постоянно откладывающемуся воссоединению с Беллерофонтом.
Ему казалось, что он видит его как сквозь глубокую воду. Однажды он взглянул в лицо юноше и пережил молчаливый испуг. Но это было миллион лет назад. Это происходило с кем-то другим.
Охрипшим голосом он спросил, где Моджи нашла рисунок.
Она не ответила. Она толкала «рэндж ровер» медленно вокруг коврика, и ее лицо было бледным и напряженным.
Патрик мягко спросил, не Майлз ли дал ей рисунок.
«Рэндж ровер» сделал полный круг, прежде чем она ответила слабым кивком.
— Значит, он… ох… он взял тебя с собой, чтобы ты помогла ему забрать кубок, да? Так же, как и остальные материалы?
Еще одна долгая пауза. Еще один незаметный кивок.
Ох, Майлз. Допустить, чтобы сестра была вовлечена в подобное! Контекстные листы — это одно, но кантарос!
— Как ты думаешь, куда он его дел? — спокойно спросил он. — Кубок, я имею в виду.
Неистовое мотание головой.
— Ты же видишь, Имоджин, он пропал. Доктор Хант все перерыл, но не смог его найти. А ведь он ему действительно необходим, и Антонии тоже. Он много значит для них. Думаю, это может помочь, если ты знаешь, где он.
Он спрашивал себя, надо ли вообще говорить об этом. Меньше всего он хотел оказывать на нее нажим. Потом он подумал об Антонии.
Почувствовав себя слегка пристыженным, он попробовал снова:
— Ты уверена в том, что не знаешь, где он?
Ее лицо надулось.
— Чтоб мое сердце разорвалось и чтоб мне умереть!
Он вздрогнул от мрачной школьной клятвы.
— Хорошо, золотко, я верю тебе. Не великое это дело.
«Рэндж ровер» сделал еще один круг, затем затормозил.
— Патрик?
— Да?
— Не рассказывай про меня.
— Что, золотко?
— Что я помогла Майлзу украсть этот кубок.
— Ой, да ведь в этом нет твоей вины. Никто не собирается тебя обвинять.
«Рэндж ровер» двинулся снова.
— Если ты скажешь, то придут полисмены и заберут меня.
— Нет, не заберут. Полисмены не забирают маленьких девочек. Святая правда, клянусь тебе.
Она подняла голову и вперила в него немигающий взгляд.
— Заберут. Они будут задавать вопросы и выяснять.
— Что выяснять?
Долгая пауза.
— Я злилась на него.
Он вспомнил разъяренного краснолицего гоблина, шагающего по тропинке навстречу им. Несложно догадаться, как работала ее мысль. Она имела стычку с братом, и он был убит. Поэтому она виновата.
Патрик знал подобные вещи. Он вспомнил ночь, перед тем как их бросила его мать. Он воевал с ней за то, чтобы получить разрешение посмотреть какое-то тупое телевизионное шоу, но она отправила его в постель, и он лежал с открытыми глазами, бормоча страшные проклятия. Когда на следующий день он вернулся из школы, ее уже не было. Отец сказал, что она уехала в Англию. Патрик никогда больше ее не видел. Прошли годы, прежде чем он стряхнул с себя убеждение, что это его проклятия отослали ее прочь.
Он рассказал об этом Моджи, объяснив ей как можно лучше, что дурные мысли не могут повредить людям и что ее ссора с братом не могла вызвать трагедию.
Казалось, она не слышит его. Вряд ли Патрик МакМаллан мог быть врачом.
Только одна вещь возымела какой-то эффект — когда он свернул рисунок и положил его в свой карман.
— Для надежного хранения, — сказал он, — согласна?
Она была согласна. На самом деле казалось, она даже испытала облегчение от того, что рисунок теперь не был под ее ответственностью. Она сидела на коврике, еще больше, чем обычно, напоминая маленького напряженного гоблина, и изучала его своими карими глазами.
— Обещай, что не будешь рассказывать обо мне на суде.
— Золотко, это не суд. Это следствие. Это такое заседание, которое устраивают, когда кто-нибудь умирает от несчастного случая, чтобы выяснить, как это произошло. Никого не обвиняют. И я не буду говорить ничего о тебе, потому что эти вещи их не касаются. Они хотят знать только о несчастном случае.
Она даже не мигнула.
— Обещай, что не скажешь.
— Если тебе от этого легче, то конечно. Обещаю!
«Рэндж ровер» вернулся к своим кругам, но теперь это была санитарная машина. «Би-би, би-би», — напевала Моджи.
О чем он думал, позволив восьмилетнему ребенку в одиночку бродить по склону? Конечно, он должен был найти способ защитить ее от того, что она увидела.
Но это бы ничего не дало, поскольку он догнал ее на том изгибе дороги, с которого открывался прекрасный вид на джип, до неприличия изящно падающий в ущелье.
Он закрыл глаза.
Сильная вонь бензина забила нос, рот и глотку, жара, как из печи, волнами достигала его: опаляя волосы, суша глаза, обжигая лицо и уши, и когда он отшатнулся, было так хорошо — так хорошо — выйти из этого жара.
В тот момент, когда он выскочил из жара, он был вынужден признать, что часть его сознания с того момента, как он увидел переваливающийся через край джип, ни на минуту не сомневалась в том, что это было безнадежно. Он никогда не доберется до Майлза, который был в самом сердце этой вспышки.
Он стоял там, бессильный, с забитыми бензиновым зловонием ртом, носом и глоткой. И за ним он уловил другой запах: сладковатый и липкий, как запах жарящейся свинины, — он будет всегда помнить его.
Это было, когда, наконец, начался шторм. Дождь жалил его глаза. Но капли были предательски слабые, мешавшие на пути и неспособные подавить пламя. Обещание ударов грома было обманчивым.