По совету Абу Джахля Абу Лахаб решил воспользоваться отношением Мухаммеда к языческим предкам курайшитов и спровоцировал «дело об оскорблении чести хашимитов». В присутствии достаточного числа свидетелей Мухаммеду был задан вопрос, куда после воскресения попадет прославленный родоначальник хашимитов и дед самого пророка, нежно заботившийся о нем, Абд аль-Мутталиб — в рай или ад? Ответ Мухаммеда, строившего свою общину на основе веры, а не на принципах кровного родства, мог быть только один: в ад, и Мухаммед дал этот ответ не колеблясь.
Публичное оскорбление чести хашимитов совершилось, сторонники поддержки Мухаммеда смогли лишний раз убедиться, что пророк единого Бога узы крови не ставит ни во что; для него язычники-родственники ничем не отличаются от язычников-неродственников.
Абу Лахаб без труда убедил хашимитов исключить Мухаммеда из клана, о чем торжественно возвестили у стен Каабы.
Мухаммед стал хали, человеком вне клана. Любое оскорбление, нанесенное ему, не считалось отныне оскорблением всех хашимитов, за любой причиненный ему ущерб клан в целом был не обязан и не вправе мстить. Даже долг кровной мести не распространялся автоматически на всех хашимитов. Впрочем, с кровной местью дело обстояло не так просто — эта обязанность лежала в первую очередь на ближайших родственниках, так что, когда Мухаммед превратился в хали, покушаться на его жизнь все-таки не рекомендовалось.
В том-то и проявлялся кризис языческого общества в Мекке, что священные законы уже не почитали, как в древности, — принадлежность к сильному клану не обеспечивала полную защиту всех интересов человека, а исключение из клана не означало совершенную беззащитность.
Обращение курайшитов с Мухаммедом после смерти Абу Талиба стало неслыханным — рассказывают, что хулиганствующие подростки с полного одобрения взрослых на глазах у всех бросали в него грязью и уличной пылью, когда он решался выходить из дома, а во дворе его дома соседи-язычники устроили помойку, заваливая нечистотами место, отведенное им для молитв. «Никогда курайшиты не обращались так со мной, пока был жив Абу Талиб», — часто с горечью повторял Мухаммед.
Ему срочно нужно было искать нового сильного покровителя.
Дело ислама в Мекке было окончательно проиграно, и оставаться в ней не имело смысла. Сложность заключалась в том, что бежать Мухаммеду было некуда. Впрочем, «бежать» — не то слово, покидать Мекку в одиночку Мухаммед не намеревался. Этого хотели враги-курайшиты, а не он. Мухаммед искал, куда выселиться из Мекки вместе со всей общиной мусульман, в любом случае — с большей частью верующих. Около ста семей мог увлечь Мухаммед за собой. Сто семей — это примерно сотня мужчин, преданных исламу, сто возможных воинов: сила немалая и опасная.
Внедриться с такой силой в кочевое племя или какой-нибудь оазис было непросто, особенно если учесть, что Мухаммед искал не убежище для мирной жизни, а опорный пункт для дальнейшей борьбы.
Отвергнутый хашимитами, Мухаммед тотчас же покидает Мекку и тайно, в полном одиночестве отправляется в оазис Таиф, расположенный к востоку, примерно в двух днях пути. В свои планы он посвятил лишь ближайших друзей из числа мусульман.
Чем руководствовался Мухаммед, избрав Таиф, мы не знаем. Этот богатый и плодородный оазис, в котором многие курайшиты, и среди них дядя пророка Аббас, владели землями и домами, населяло племя сакифитов. Когда-то сакифиты держали в своих руках торговлю между Йеменом и берегами Персидского залива, но после войны Фиджар, в которой еще отроком участвовал и Мухаммед, вынуждены были признать главенство курайшитов.
В Таифе продолжала существовать влиятельная партия, враждебная курайшитам и лелеявшая мечту покончить с зависимостью от Мекки, вернуть утраченные доходы от выгодной торговли с Йеменом и Персией. Между ними и союзными курайшитам кланами отношения были натянутые, но до открытых стычек дело не доходило, и внешне в оазисе царил мир.
Скорее всего, на союз с враждебной курайшитам партией и рассчитывал Мухаммед, отправившись в Таиф. Никем не узнанный, достиг Мухаммед оазиса и укрылся в доме Абд Джалайла ибн Амра, человека влиятельного и богатого; с ним и его двумя братьями — Масудом и Хабибом — несколько дней вел Мухаммед тайные переговоры, убеждая их, по-видимому, принять ислам, Мухаммеда и общину мусульман.
Переговоры эти, заранее, очевидно, подготовленные, ни к чему не привели — сыновья Амра в последний момент не решились на такой рискованный шаг, чреватый неизбежным столкновением с курайшитами. Мухаммед просил их хотя бы сохранить в тайне его визит, но и это оказалось невозможным — молва просочилась в оазис, и толпы возбужденных сакифитов явились к дому Абд Джалайла, требуя немедленного изгнания Мухаммеда. С позором бежал Мухаммед из Таифа с его привольно раскинувшимися домами, купами могучих финиковых пальм, желтыми полями созревшего ячменя, виноградниками и садами и с его храмом богини аль-Лат, которую пророк в минуту душевной слабости и благодаря проискам дьявола некогда временно признал одной из дочерей Аллаха. Сейчас поклонники аль-Лат, не пожелавшие ни ислама, ни смуты в оазисе, торжествовали и вымещали на нем свою злобу — женщины, рабы и мальчишки преследовали его, выкрикивали оскорбления и бросали в него комьями земли и камнями.
…Только на самом краю оазиса Мухаммеда приютили Утба и Шейба — два брата-курайшита, владевшие в Таифе садом, и сакифиты оставили его в покое и повернули обратно. Хозяева сада были язычниками, к тому же принадлежали к враждебному клану Абд Шамс; Мухаммеду они помогли только из сострадания.
Здесь в саду Мухаммед передохнул, подкрепился фруктами, вымыл разбитое в кровь лицо и помолился. Особенно нуждался он в молитве, чтобы прийти в себя после пережитого потрясения, горького разочарования и крушения всех надежд, возлагавшихся на Таиф.
— Господи! — взывал Мухаммед к Аллаху, воздев руки к небесам. — Призри мое ничтожество, слабость и беззащитность перед людьми! О милосерднейший, ты — Господь слабых, и ты — мой Господь! Кому ты предал меня? Чужеземцу, который станет издеваться надо мной? Или врагу, которому ты даешь власть надо мной? Если ты не гневаешься на меня, я спокоен. Твоя благосклонность для меня важнее. Свет лика твоего рассеивает мрак, озаряет эту жизнь и будущую! Свет лика твоего — единственное мое прибежище, я не ищу другой защиты. Не покидай меня, не предавай врагу и чужестранцу! Да не упадет на меня твой гнев, да минует меня твоя ярость! Нет могущества, кроме твоего могущества, нет помощи помимо тебя!
Мухаммед каялся. Все, что произошло, свершилось по воле Аллаха, и те суетные чувства гнева, обиды и унижения, которые он испытывал, были греховными и недостойными пророка, полностью предавшегося Богу. Унынию и отчаянию не должно быть места в душе искренне верующего — все происходит по воле Бога, и вся земная, дольняя жизнь — ничто; милость Бога — единственно достойная цель в этой жизни, гнев Всевышнего — единственное реальное несчастье, непоправимая беда. Будет милость Бога — все остальное приложится.
Так, помолившись и очистившись, отправился Мухаммед в Мекку, прекрасно зная, что впереди него уже бежит молва о событиях в Таифе — событиях унизительных и зловещих. Беда была не только в том, что планы Мухаммеда рухнули — они раскрывались, обнаруживались, становились всем известными. Планы для курайшитов опасные, предательски направленные против благополучия Мекки, ясно выявляющие намерение Мухаммеда — найти сообщников и объединиться с ними в борьбе против родного города и своего племени.
Трудно и невесело было Мухаммеду возвращаться в Мекку.
Пройдя к вечеру половину пути, он достиг каменистой, выжженной солнцем долины Нахла, где некогда произошло единственное сражение, в котором он принимал участие, подавая стрелы своим дядьям. Здесь он и провел ночь, вдали от двух поселков, которые тоже назывались Нахла, и подальше от древнего храма богини аль-Узза, в ограде которого обычно останавливались путники.
В середине ночи, после многих часов молитвы и громкого чтения отрывков из Корана, пережил Мухаммед радостное волнение — джинны столпились вокруг него, внимая Корану, и преклонились, и признали его пророком и посланником Бога, и уверовали в Аллаха…
Это событие описал Мухаммед в сурах «Пески» и «Джинны». Видел ли он джиннов, ощущал ли их незримое присутствие или просто слышал их возгласы, мы не знаем; в Коране просто сказано, что Мухаммеду было «открыто».
— Скажи: «Открыто мне, что слушал сонм джиннов, и сказали они: „Поистине, слышали мы Коран дивный!
Он ведет к прямому пути. И уверовали мы в него, и никогда не придадим мы нашему Господу никого.
И Он — да произнесено будет достоинство Господа нашего! — не брал Себе ни подруги, ни ребенка.
Говорил глупец среди нас (Иблис) на Аллаха чрезмерное…
Мужи среди людей прибегали к мужам среди джиннов, и они прибавили им безумия.
Они думали, как думали и вы, что никогда Аллах не пошлет никого.
И мы коснулись неба и нашли, что оно наполнено стражами могучими и светочами.
И мы сидели около него на седалищах, чтобы слушать, но кто прислушивается теперь, тот находит для себя подстерегающий светоч.
И мы не знаем, зло ли желалось для тех, кто на земле, или желал им Господь прямого пути.
И есть среди нас благие, и есть среди нас те, кто ниже этого; мы были дорогами разными.
И мы думали, что никогда не обессилим мы Аллаха на земле, и никогда не обессилим Его бегством. И мы, когда услышали про прямой путь, мы уверовали в Него, а кто уверует в Господа своего, тот не боится обиды и безумства.
И среди нас есть предавшие себя Аллаху, и среди нас есть отступившие; а кто предал себя, те пошли прямым путем; а отступившие — они дрова для геенны“».
— Вот, Мы направили к тебе толпу из джиннов, чтобы они выслушали Коран. Когда же они явились к этому, они сказали: «Внимайте!» Когда было завершено, они обратились к своему народу с увещанием.