Лиловые украшения на боку и плече этого боевого повара я быстро смазала любимым Улькиным бальзамом из подорожника.
С егерем пришлось поработать как следует. Кроме широкого набора царапин, порезов и ссадин, он получил тычок расщепленной дубины во внутреннюю сторону бедра. Когда я зашивала эту неприятную рану, он смущался, как маленький, потому что место оказалось слишком близко от… М-м-дя! Сначала Домик попал ко мне в руки, потом Мотя, и оба — ужасно стеснительные.
Больше всех, почему-то, досталось мне. Суковатые дубины не оставили на теле ни одного синяка. Я успевала уворачиваться, и удары проходили вскользь, буквально сдирая с меня одежду и разрывая её на ленты. Блуза превратилась в хлам, а из юбки могла получиться вполне приличная половая тряпка. В результате негодяй и мерзавец Савка увидел то, что ему не полагалось, потому что обрабатывал длинные больнючие ссадины на спине, груди и бедрах.
— Словно кошки драли, — шутил он, а у самого в глазах стояли слезы сочувствия.
Несмотря ни на что, похлебку мы съели дочиста и продолжили движение. Теперь в повозке ехал Мотя, раненый как раз в то место, которое всадник неминуемо потревожит о седло. Второй седок вместе с могучим егерем в этот экипаж не входил никаким способом, так что и я и Савка уселись верхом. Разумеется, я спереди. И второму седоку, кроме как за мой живот взяться было решительно не за что — все остальные поверхности бурно протестовали против любых прикосновений.
Естественно, мне пришлось одеться юношей, и, признаюсь, перешитые обноски сына сапожника сидели на мне даже элегантно, удачно скрывая округлости и выпуклости, драпируя и осиную талию, и совершенство форм плеч и рук. Длинные стройные ноги надёжно спрятались в обстоятельной мешковатости необъятных штанов, а обшарпанные башмачки скрыли от постороннего взора изящество формы стопы.
Мои золотистые локоны пылились в канаве на обочине большой дороги и, сними я с головы растрёпанный соломенный брыль — лопоухая мальчишеская бестолковка предстала бы перед равнодушным взором усталого путника.
О Всевышний! Почему впечатления вторых суток пути столь разительно отличаются от воспоминаний дня отъезда?! Стоило покинуть королевскую провинцию, и жизнь превратилась в борьбу за выживание. И я, и нагло лапающий меня Савка в четыре глаза осматриваемся по сторонам и время от времени делимся впечатлениями. Мотя не очень хорошо себя чувствует и молча страдает. Кажется, я ощущаю волну муки, исходящую от него на каждом ухабе. А Савкины ошибки в обращении с дамой, я объясню ему доходчиво и нелицеприятно, когда пройдут его синяки — а то он не почувствует разницы. Сейчас же между нами возникло некоторое сродство душ — оба время от времени шипим от боли. Мои ссадины отнюдь не успокоились, как и синяки спутника.
До вечера проехали прилично и на ночлег устроились, отъехав вглубь леса. Придорожные харчевни отпугивали одним своим видом, а селения, которые мы миновали, показались неумытыми распустехами. Глядя на них, я испытывала лишь чувство брезгливости.
Зато поляна в лесу порадовала и травой для лошадей, и родник нашелся в той стороне, куда махнул рукой егерь. Я распрягала лошадок, носила дрова и воду, не забывая покрикивать на нашего повара, чтобы он не тянул время и пошевеливался. Моте не следовало двигаться лишний раз, а ради ужина я готова была забыть о своем высоком происхождении, тем более — роль простолюдинки обязывает, хотя иногда я о ней забываю и выдаю такое, отчего Мотя, знающий, кто я на самом деле, весело хмыкает, а Савка непроизвольно роняет челюсть.
Ему простительно. За пшенную кашу, которую я терпеть не могу, сдобренную ненавистным с детства оливковым маслом, готова простить все, даже нескромность рук. Настолько вкусно получилось. Кажется, в Улькиных тетрадках было что-то про игру гормонов, про химический механизм любви. Но почему мне, принцессе, выпал удел трепетать от прикосновений сапожника?
Да. Я уже прислушалась к себе. Присмотрелась к своему поведению. И точно знаю, что происходящее противоестественно и безобразно, что терпеть этого не следует и разлучиться мы должны решительно и навсегда. Когда вернемся. А пока я стисну зубы и потерплю. Иначе пострадает дело, которое, как настоящая принцесса, обязана довести до конца.
Что же касается Савки — то он не трус. Теперь я понимаю, что тогда, в городе, вступись он за мальчишку и, возможно, его мама и сестричка сейчас голодали бы. А ведь за воровство действительно нужно наказывать, сколь благородные бы обоснования ни приводились в его оправдание.
Жизнь — сложная штука. И сын сапожника знает это лучше меня — высокорожденной.
Третий день начался совсем плохо. Вечером я дала Моте обезболивающего, и он крепко уснул. А ни я, ни Савка, не умеем слушать, что творится вокруг так, как лесник. Хорошо, хоть выспаться успели.
— Не сопротивляйтесь, и останетесь живы, — вот от каких слов мы пробудились.
«Да сколько же разбойничьих шаек орудует в этих краях!?» — пронеслось в моей голове, в ту секунду, когда мы вскакивали и становились спиной к спине.
В этой банде было тоже с десяток человек, вооружённых дубинами. В отличие от прошлого нападения, они располагались не с одной стороны, а сразу со всех, то есть успели нас окружить.
Я мысленно перебирала в голове возможные пути побега. То, что победить такую толпу мы не сможем было понятно, как божий день. Да и убежать с раненным полусонным егерем, тоже не получится. Значит, будем драться!
— Попробуйте взять, — зло крикнула я, распаляя себя для схватки.
Разбойники с сальными улыбками уже поднимали дреколье, когда вдруг из толпы раздался звонкий девичий голос:
— Пап, ты, что не видишь? Это же Уля!
Ловко расталкивая здоровенных мужиков, ко мне подбежала красивая совсем молоденькая девушка в потрепанном платье и с радостным криком повисла на моей оцарапанной шее.
Я изумленно покосилась на все еще дремотно покачивающегося на вялых ногах Мотю, улыбающегося краешком губ Савку, и, сделав вид, что узнала эту девушку, крепко ее обняла.
Разбойники недоверчиво оглядели сначала меня, потом внимательно посмотрели на моих спутников и… опустили оружие.
— Это меняет дело, — ответил тот самый «папа». Остальные, словно соглашаясь с высказанным положением, опустили дубины. — Уленька, ты прости нас, не признали. И зуб у меня болит — ну просто спасу нет. Не откажи в любезности, сделай что-нибудь.
После этого разбойники выстроились в очередь на прием. Мало того, что на них пришлось потратить часа три, так они слопали почти все наши припасы и стянули верную половину пузырьков из аптечного саквояжа. После их ухода Савка бросился проверять сохранность денег, и я с удовольствием убедилась в том, что приготовленный тайник под скамейкой вполне надежен. А Мотя успел выспросить лесную дорогу до самого Урпта — города на границе с Гринрингом. Надеюсь — там найдется приличная гостиница.
Первый в жизни выдернутый мною зуб бывший его хозяин наотрез отказался оставить мне на память — сказал, что это противоречит его принципам. Пока я размышляла, откуда у лесного жителя такие понятия, он спрятал мою законную добычу в кисет. А его дочка, когда я врачевала чирьи и фурункулы остальных членов этой далеко не честной компании, пыталась помогать и спрашивала, для чего служит какая из моих мазей. Думаю, что это она «проинспектировала» аптечку.
Продвигаясь дальше по дороге, я все еще не могла понять: откуда эти разбойники знают мою сестру?
Больше ничего примечательного не произошло до самой границы. Мы ехали лесными дорогами и к вечеру добрались до городских ворот. Здешняя гостиница мне откровенно не понравилась, но, делать нечего. Моте действительно нужно отлежаться. Некоторое беспокойство вызывала только сохранность денег в тайнике возка, но, подумав, я решила, что лучше не пытаться перенести их в номер — пусть останутся в каретном сарае. Тут слишком много глаз вокруг, и вид людей не внушает доверия.
Сказать по правде, покоя требовали и мои раны. А ещё надо было пополнить запасы медикаментов и, особенно, перевязочных материалов. При режиме: одна драка в три дня… не зря у Ульки такой объёмистый саквояж.
Прямо скажу — не знаю, что меня так вымотало. Дорога, приключения или общение с Савкой? Он, практически, признался мне в любви. Это было высказано в виде инструкции.
— Уль, ты, когда в мужском платье, молчи. Кивай, крути головой, пожимай плечами, но не издавай ни звука. У тебя настолько звонкий голос, что, кажется, будто колокольчик звенит. Помнишь, как маленькая разбойница тебя опознала? Так-то. И не посмотрела, что ты в штанах.
Вот такие слова. Тон был строгий и деловой, но при сравнении моего голоса с колокольчиком, в голосе этого Улькиного друга детства отчётливо слышалась нежность.
Бедный, бедный парень. Ведь сестрица моя явно втрескалась в заграничного принца, причем взаимно. Их теперь ничто не остановит и несчастный влюбленный сапожник так и останется один на один со своим чувством. Хотя, он ведь нас не различает и… Стоп, принцесса я или как? Молчать, Орнелла!
Хотя, если потихоньку, так чтобы никто не знал… в этом месте я прикусила язык, чтобы вернуть себе правильный ход мыслей. Однако, он, правильный ход, был занят чем-то другим и на мой призыв не откликнулся. Проклятая химия любви! Что? Я это подумала? На плаху! На костер! Топиться! Сразу после перевязки, на которой этот мерзавец опять увидит то, что ему не положено.
Глава 19
Ульяна
На что я надеялась, когда согласилась заменить сестру во дворце? Неужели на спокойную жизнь в тепле и довольстве? Боже, удивляюсь своей наивности! Да как я вообще могла подумать, что принцессам легко живется? Вернется Орнелла — подарю ей медаль за мужество!
Никогда бы не подумала, что «высочеств» могут преследовать учителя и пытаться вбить в их головы хоть какие-то знания! Принцесса в моем сознании представлялась прекрасной, беззаботной девушкой с толпами женихов и полным отсутствием хорошего образования. Как же я была неправа!