общую зависть, только единицам принадлежит доступ к правде о том, что блеск, завораживающий взгляды толпы, на самом деле является не чем иным, как преломлением света от поверхности обыкновенного стекла, тщательно подведённого под разряд бриллиантов. Так и речка в городе, манящая своей прохладой и кажущейся чистотой, была обычной стекляшкой, которую мог позволить себе такой захудалый городишко, как тот, в котором Женька провела уже изрядную часть собственной жизни. Поверхность воды, играющая солнечными бликами и создающая возле себя ореол свежести и чистоты, являлась на самом деле старым сосудом, переполненным всяческими нечистотами и кишащим таким многообразием микроэлементов и химических соединений, что сам Менделеев мог только развести руками. Хотя, если не особо вглядываться в мутновато-зелёную поверхность водицы и не особо близко принимать к сердцу историю о химической составляющей, то можно было бы спокойно отдаться во власть ощущению свободы, которое давала освежающая, широко раскинувшаяся шёлковая поверхность губительной влаги. Женька на минуту задумалась о чистоте воды, а потом вдруг крепко зажмурила глаза и представила то ощущение неизмеримой свободы и совсем неземного притяжения, когда бы Женька переступила через заградительную преграду и, отдавшись охватившему чувству, поместила бы собственный корпус, и так изрядно уже уставший от насмешек этого мира, совершенно перпендикулярно недавнему своему положению и совершенно параллельно гладкой прохладной поверхности воды. Вот так, легко и непринуждённо совершив небольшое перемещение вперёд, всего за пару секунд (или сколько там продлится этот полёт) Женька сумеет решить как минимум две проблемы: лишит себя необходимости решать вопрос с мозаикой Жизни и переложит сжирающее чувство вины на плечи родителей. Конечно, не совсем бы хотелось доверить пусть и не идеальное, зато такое родное тело этим пугающим микроорганизмам и микроэлементам, но, по сути, важно ли это будет освежившемуся в последний раз телу, красиво лежащему на зелёной травке, куда его бережно вынесут спасатели? Вот лежит Женька в розовом лёгком платьице, слегка обнажившем колени, в небольших и таких завораживающих капельках воды на щеках, влажные волосы небрежно распластались на песочке, глазки прикрыты, руки в красивой позе застыли, словно бы во время исполнения красивого восточного танца. Толпа желающих помочь собралась вокруг, и слышны вздохи:
– А ведь такая молодая…
– Ещё жить да жить…
– И что же могло толкнуть такое прелестное создание на такой необдуманный поступок…
…Где-то на окраине Женькиных мечтаний появился мешающий звук, портящий всю картину. И вот уже нет ни розового платьица, ни жалобных стонов, а только выкрики и возня. Кто же так грубо и совсем бессовестно сумел разрушить все Женькины мечтания?! Открыв глаза, Женька оглянулась, пытаясь выявить виновника, но удалось это сделать не сразу, а лишь внимательно присмотревшись. У моста, внизу, на берегу речки, в тесном кружке, словно бы стая мух, собравшаяся взглянуть на что-то интересное, группа мужчин в форменных костюмах склонилась над чем-то совсем непривлекательным.
Не отрываясь от места происшествия, Женька вдруг начала понимать, что чья-то схватка завершилась, пожалуй, не в его пользу. Какое-то синюшное, странно изогнутое существо совсем отдалённо напоминало фигуру человека. Руки были вытянуты вперёд и замерли в какой-то неестественной позе, вытянувши кисти рук, как делают это балерины. Искорёженное, совсем негнущееся тело, которое вывернуло собственные конечности таким образом, что вопрос о гибкости доселе живого существа вызывал изумление. Ноги были слегка согнуты в коленях, словно бы это существо исполняло танец водных фигуристок. Совсем не вязалась с такой странной позой синяя ткань пожульканного вида, с которой стекала вода, в которой по форме угадывались синие брючата, прозванные в народе «треники». Походу это был мужчина, правда, с такого неблизкого расстояния было сложно разглядеть тело, которое обступили спасатели, или, правильнее сказать, «вытаскиватели тела». Видимо, за то время, которое тело провело в воде, полчища микроорганизмов и жалкое подобие рыб сумели хорошо потрудиться над несчастным. Его синяя кожа на руках, которую несложно было разглядеть на фоне бело-живых людей, наводила ужас. Она была не просто синей или слегка синеющей, она была неравномерно сине-чёрно-трупной. Женьке уже отчётливо мерещилась картина, как рыбы-мутанты со стеклянными глазами в окружении злобных микроорганизмов, похожих на мелких червячков, впиваются холодными губами, прикрывающими множество острых зубов, в уже безжизненное тело синего цвета, которое успело напитаться водой, как губка. Во рту у Женьки вдруг появился водянистый болотный привкус. Стало как-то противно и навсегда расхотелось есть рыбу. Скорее, из-за большого расстояния, разделявшего Женьку от существа, давно потерявшего последние искорки жизни, Женьку вдруг охватило ощущение нереальности. Так, увидев труп по телевизору, никому и в голову не приходит мысль о том, что за секундной картинкой искорёженного тела стоит целая череда человеческих слёз и боли. Никогда в голову не приходит мысль, что у того островка несвежего мяса, в жилах которого уже давно перестала бежать живая кровь, где-то есть человек, чьё материнское сердце рвётся от боли. И это материнское сердце, навсегда связанное со своим дитём невидимой связью, никогда не сможет пережить до конца потерю своей кровинки, которую многие из нас и за человека-то не считали. Женьке стало совсем не по себе, когда вместо красиво-театральной позы и жалобных причитаний над головой несчастного кто-то из спасателей закурил, накрыл какой-то цветной тряпкой страдальца, потерявшего общее с человеческим обликом, и так же непринуждённо опустился на корточки неподалёку и стал писать бумагу о страшной находке. Никакого траура или причитания, никакой красоты или уколов совести – просто синее, изъеденное холодными рыбьими губами тело, над которым совершали свою работу люди в одинаковых костюмах, уже уставшие от подобных находок и пытавшиеся развлечься глупой шуткой. Из сторонних зрителей была лишь одна Женька, остальные мимо проходящие люди даже глаз не поднимали, спеша по своим делам, так и не увидев это пугающее зрелище. Потом кто-нибудь из них, сидя вечером перед телевизором и уплетая на ужин рыбу, с интересом взглянет на картинку искорёженного существа, так и не отпечатав её в памяти, и тут же зальёт в себя стакан тёплого пива. Последний раз взглянув на поверхность воды, Женька с отвращением отметила безжизненно зеленеющую жижу, в которой под тонким слоем холодного зеркального блеска с жадностью облизываются безжизненные рыбьи губы, ещё совсем недавно пожиравшие плоть. Стало как-то жутко при одной только мысли, что ещё несколько секунд назад наивный Женькин мозг, рисующий всё цветными тёплыми красками, чуть не отправил её в ледяную мокрую могилу. Какая красота и покой на дне морском, когда человеческое совершенство вдруг превращают в такое жалкое кривое безжизненно-синюшное существо?! Хотелось бежать прочь от такого несправедливого отношения Жизни к человеческому существованию… Дома Женька наотрез отказалась от мысли умыться, чтобы почувствовать свежесть и облегчение от тёплой воды, – уж слишком много пришлось ей насмотреться на результат такой свежести. Глубоко вздохнув, Женька вдруг почувствовала собственную беспомощность в управлении своей судьбой. Устав от постоянных ударов суровой действительности, Женька в то же время прекрасно понимала невозможность красивой и лёгкой смерти как возможности ухода от суровой действительности. Хотя, с другой стороны, какая уже разница будет для мёртвого тела, как оно будет лежать и сколько его будут обгладывать бездушные рыбы, но само понимание того, что над собственным телом так равнодушно и безжалостно будут издеваться, как-то не радовало. Хотелось, чтобы уход от проблем стал в большей степени и уколом совести для родителей, которые и создали все условия для невыносимой жизни.
Небо хмурилось, и хотя было тепло, но нерадостное ощущение как-то скребло по поверхности измученной души. Есть не хотелось, да и вообще желаний не было никаких. По выражению кого-то, кто мнил, видимо, себя отличным знатоком жизни, «время лечит». Для Женьки время не приносило никаких изменений, не было никаких поводов для того, чтобы поверить, что жизнь изменилась. Отец звонил изредка, всё так же тихо говоря в трубку каким-то чужим голосом и всё больше спрашивая о матери. Мать как-то в одночасье вдруг совсем исчезла из жизни Женьки, то ли пропав на работе, то ли поставив собственную жизнь на режим «без звука». Её не было ни слышно, ни видно. На работе она была почти всегда, а в редкие минуты, когда она была дома, её не было в жизни Женьки. С течением этих трёх недель ненависть к матери стала угасать, толчком к чему послужила сцена, невольным свидетелем которой Женьке пришлось стать. Слыша лёгкое шуршание за стеной и видя краем глаза, как мать наводит красоту перед старым зеркалом, Женьке было совсем неприятно.
Захотелось пропасть из этого мира или хотя бы из комнаты, чтобы не видеть всего этого безобразия. Мать, видимо, договорилась о встрече с каким-то новым знакомым, но как-то уж слишком долго сидела перед собственным отражением, внимательно вглядываясь в собственные черты лица. Звонок мобильного был всё нетерпеливее, когда мать с искусственной улыбкой, нарисованной лживой красной помадой, вышла за дверь, не сказав ни слова. Женька примкнула ухом к двери, ещё сама не понимая для чего, и слушала звонкий отголосок прикосновений острых каблучков к бетонным плитам. Сначала стук по ступеням был звонким и быстрым, но потом вдруг он начал становиться глуше и тише. А через несколько минут смолк вовсе. Женька с отвращением поняла, что вот и дверь подъездная должна бы хлопнуть, и тут же отпрянула от железной поверхности. В тот момент хотелось, чтобы мир не стал существовать, чтобы невидимая рука вдруг дотянулась до Женькиного затылка и резким движением выдернула тот шнур, благодаря которому голове удаётся столько всего думать и понимать. Просто одно движение – и экран телевизора гаснет. Тогда Женька вполне ясно представляла эту картину, хотя уже сейчас эта мысль казалась настолько глупой, что было даже немного стыдно. Хорошо ещё, что эти мысли не были никому, кроме неё, известны. Даже Наташке она, пожалуй, ничего бы о размышлениях о шнуре, который выключал бы голову, не рассказала. Тем более странное поведение Наташки, которая вот уже месяц назад покинула город, разорвав узел, так крепко связывавший Женьку и её, так и не объявилась. Первым делом, наверное, стоило бы купить симку и тут же позвонить Женьке, которая просто не могла найти себе места от всех событий, которые случились в последнее время. В то время, когда на улице уже полноправно в свои владения вступил поздний вечер, Женька вдруг осознала, что без плитки горького шоколада жизнь не имеет смысл. Тем более что в пустой квартире тоже совсем не хотелось сидеть, поэтому, наскоро накинув серую ветровку, Женька, даже не погасив свет в прихожей, вылетела в подъезд. В тот момент ужас от неожиданного зрелища, застигнувшего Женьку врасплох, охватил всю душу: на ступеньках этажом выше, крепко обхватив лодыжки рукам