и и положив голову на колени, с красными потухшими глазами сидела мать и непрестанно шмыгала носом. Посмотрев на Женьку, она произнесла, словно бы ища последний островок надежды: «Я не могу… Понимаешь, не могу…» Потом, как помнилось Женьке, мать долго плакала в подушку и охрипшим голосом повторяла одну и ту же фразу: «Жень, ну не могу я так… Думала, что тоже смогу вот так… А теперь поняла, что не могу… Как-то противно это и вообще мерзко…»
В ту минуту Женьке показалось, что мать ослепла и совсем не видит перед собой Женьку. Она говорила с ней словно с равной, словно бы с подругой, вот так, без преград и ухищрений. Как-то слишком просто и как-то уж очень сжимая в горле какой-то горький комок обиды. Никогда не видя мать в таком состоянии, Женька только и делала, что поглаживала свернувшуюся в комок, странно сжатую и по-детски беззащитную фигуру матери.
В тот момент они будто бы поменялись ролями: Женька в свои четырнадцать ощущала себя мудрее и опытнее, а мать, словно четырнадцатилетняя девчонка, обнимала подушку и шмыгала носом. Женька принесла воды и, не понимая, слушала какие-то непонятные взрослые фразы с одним лишь местоимением «он». Как-то из обрывков женской истерики к Женьке стало доходить осознание, что ситуация в их жизни стала такой не только лишь по вине матери, которая, видимо, тоже испытывала непонятное чувство безысходности и неудовлетворённости. Как-то во всём своём плаче мать ни разу не говорила ни о ком: ни о Сашеньках, ни об Игорьках – просто о «нём», который так бессовестно сумел сделать то, что не смогла она. Тогда Женьке почему-то стало как-то стыдно перед тем комочком, тихо всхлипывающим в углу кровати, который ещё совсем недавно представлялся Женьке воплощением вселенского зла. Как-то сразу перед глазами встала картина, как мать, вот так же свернувшись, плачет в пустой комнате, но уже никому нет дела до этих слёз, потому что даже её, Женьки, больше нет. После этого случая, который наутро рассеялся как дым, мать встала с опухшими глазами и так же поставила невкусный завтрак перед Женькой, только в этот день он показался чуть вкуснее. Один лишь жест, который сделала мама, как-то совсем сменил обстановку в доме – мама обняла Женьку и, поцеловав её в затылок, как-то тихо проговорила: «Совсем Женька взрослая у меня стала…» Теперь, разглядывая хмурое небо и слушая тиканье часов, Женька вдруг начала понимать, что как-то поменялись местами все представления, жившие в душе до этого. Как-то представился тихий голос отца, что-то мямлящий и шепчущий под нос, невкусные мамины котлеты, которые она поливала собственными солёными слезами (так почему-то Женьке представилось), вдруг вспомнилась некрасивая кошка со стеклянными глазами, о которой совсем никто, наверное, не вспоминал. От такого многообразия мыслей захотелось вдруг окунуться головой в жбан с холодной водой, и чтобы от этого все неприятные мысли смылись вместе с вялостью, а те мысли, что остались, стали чистыми и ясными, как прозрачное стекло, и чтобы вдруг всё стало понятным: что хорошо и что плохо. С такими мыслями Женька без спешки налила ванну тёплой воды и медленно погрузилась на дно чугунной посудины, при этом наблюдая, как излишки воды утекают в круглое отверстие вверху ванны. Как-то не пришло облегчение от тёплой воды, только стало тяжело дышать, как будто на грудь положили тяжёлый мешок с камнями. Как же так: вдруг в одно мгновение мир переворачивается с ног на голову, и, что удивительно, все вокруг делают вид, что ничего не произошло. Отец, мать, Наташка, все соседи и простые прохожие вдруг изменили правила игры, почему-то забыв предупредить об этом Женьку. А как играть по этим правилам, Женька не имела ни малейшего представления… Так, совсем загрустив от неприятных мыслей, Женька незаметно для себя стала водить безопасным лезвием по ноге, совершая процедуру, знакомую половине прекрасного пола. Странно, что из-за какого-то предмета, состоящего из какого-то сплава металла (или чего там?), зависит восприятие нас окружающими. Как же тогда душа, которая должна быть прекрасна… Удивительные люди эти взрослые: сами придумывают что-то, возводят в ранг прописных истин, а потом сами же всячески пытаются опровергнуть это же. Говоря, что главное в человеке – душа, всё же больше времени уделяют наведению внешней красоты. Вот даже Женьке они сумели навязать чувство внешней красоты, перед которым уступает красота внутренняя. Почему, если закрыть глаза и представить собственное тело с перерезанными венами, возникает КРАСИВАЯ картинка, где Женька лежит в нежно-бордовой жидкости с кружевом пены по краям, с ровно лежащими на ободках ванны волосами, бледным благородным цветом лица и ровно струящейся полоской крови по руке? Внимательно разглядывала она странный предмет, который стал причиной многих смертей и сейчас металлическим блеском привлекал взор. Неожиданно неловким движением пальцев Женька как-то совсем неудачно сделала порез, но вместо благородного чувства освобождения от рутины жизни испытала острое пощипывание под кожей, чувствуя, как инородный предмет проникает в Женьку, стремясь слиться с ней. Щипание, лёгкое подёргивание и моментальное рефлексивное отдёргивание руки от опасного предмета. Что больше удивило Женьку, так это то, что само тело всячески сопротивлялось столкновению со смертью. Сжав покрепче зубы и моментально выскочив из ванной, Женька носилась по комнате, обуреваемая желанием завыть. Все благородные мечтания улетучились вмиг при лёгком порезе, и теперь уже Женька никак не могла понять, как вообще в голову ей пришла безумная мысль, что подобная экзекуция может считаться «лёгкой и красивой смертью». Намотав на рану, наверное, слоёв сто бинтов, Женька подумала, что являет собой подобие мутанта, явно отличающегося в ряду своих собратьев. Неужели она стала (или была?) мутантом, потому что современное устройство мира было таким же непонятным, как и устройство Вселенной? Что-то в ней происходило, что-то совершалось, жизнь в ней рождалась и прекращалась, а устройство этих процессов так никто и не понял, как и не установили до сих пор границы этой самой Вселенной. Женька взялась за голову и тихо заплакала, и не столько от боли, а скорее от обиды и жалости к своим мечтам, которые кто-то бесплотный, но с замечательным чувством юмора, всё время разбивал вдребезги. Все планы и мечтания, только появившись в голове, вдруг встречали собственное отражение в жизни, но отражение перевёрнутое, изогнутое и очень уж изуродованное. Всё никак не выходила из головы та самая кошка, которая показала всё несовершенство мира своим странно изогнутым телом и неестественным шмяканьем о горячий асфальт. Неужели в жизни человека не осталось совсем красоты? Не такой, которую вешают на шею и оценивают в деньгах, а такой, чтоб при взгляде на неё всё нутро вдруг перевернулось и из застывшей в изумлении глотки раздалось лишь восхищённое: «Ух ты!..» В мире, где слово «сочувствие» превратилось в пустое сочетание звуков, так сложно кого-то удивить. Но ещё сложнее было держать голову преклонённой перед самой Жизнью, когда где-то сбоку постоянно чувствовались её удары и уколы.
За последнюю неделю Женькина жизнь совсем не изменилась. Дни тянулись медленно и противно, словно слюни из пасти собаки. И от безделья, которое заняло всё Женькино время, в голову ей пришла мысль о том, чтобы по удушающей духоте прогуляться до больницы, где работает мать. Там наверняка не будет ничего интересного, но, тем не менее, есть хоть какая-то надежда. Во всяком случае, это лучше, чем наблюдать, как лень опутывает сухой паутиной собственное тело. Времени для рассуждения было много, но его не хотелось тратить на пустые размышления, и, натянув тесные джинсы с лёгкой розоватой кофточкой, Женька отправилась в путь. Говорят, что все люди похожи друг на друга. Наверное, так говорят люди слепые и навсегда обречённые на одиночество. Потому что в это утро невозможно было найти двух хотя бы отдалённо похожих друг на друга людей. Кто-то кутался в тёплую куртку, а кто-то из девушек вообще едва прикрыл собственное нагое тело мизерным кусочком ткани, которого и так не хватало. Кто-то из прохожих безжалостно подставлял собственное тело под разъярённые солнечные лучи, а кто-то, как вампир, прятал миллиметры телесной поверхности от капли света. Буйство цветов и красок, фасонов и моделей, форм и фигур – всё это кружило голову и внушало мысль, что люди не могут иметь между собой сходств. Потому что то безобразие, которое никогда бы не надела Женька, с гордостью несла на себе эффектная блондинка. Те вещи, при взгляде на которые пронимала дрожь одних, с восхищением покупали другие; то, что считали красивым одни, для других было верхом безвкусия и извращения. И вообще, понятие красоты является каким-то многоликим и очень уж изворотливым. Так, для разных людей одно и то же явление или предмет являются понятиями диаметрально противоположными: слабо прожаренный кусок сочного мяса с выступающей на румяной поверхности кровью у одних вызывает эстетический экстаз, у других это не вызовет ничего, кроме рвотных спазмов, а третьи пройдут мимо, лишь равнодушно взглянув на полусырое мясо и слегка пожав плечами. Но самое, пожалуй, странное и непонятное явление в жизни – это изменение собственного мнения под воздействием времени или иных жизненных обстоятельств. Так, ещё совсем недавно Женька представляла с замиранием сердца будоражащие картины с эффектно лежащим телом в красивой позе, окружённое смертью, а теперь перед глазами при слове «смерть» представлялись лишь синюшно-чернеющая кожа и людское равнодушие. Может быть, отношение к смерти изменилось под воздействием реально существующей действительности или из-за собственной мягкотелости и слабости, но в глубине души, только очень-очень глубоко, ещё теплилась вера в то, что существует такая смерть, которая преисполнена красотой и покоем. Смерть, от которой тело не превращается в обезображенное и бесформенное гниющее нечто, отдалённо напоминающее человеческое тело. Как-то в мыслях и фантазиях всё выглядело намного эстетичнее и миролюбивее, только вот жизнь почему-то вместо розовой коробочки подсовывала что-то дурно пахнущее и мерзко выглядящее, от которого тесные спазмы железными кольцами обхватывали горло. Но от таких печальных мыслей в такую душную, ослепляющую солнцем погоду на душе становилось совсем грустно. Женьке хотелось бы совсем освободиться от таких мыслей, и чтобы голова стала совсем светлой и лёгкой, как в то время, когда она была счастлива и радовалась самой обыкновенной пятёрке. За последнее время жизнь стала бить как-то больнее и жёстче, с большим смакованием и наслаждением. Удары были более меткими и точными, и плакать хотелось всё чаще. Так, кружа по тесным переулочкам, переходя с одной стороны улицы на другую и резким встряхиванием головы пытаясь избавиться от мрачных мыслей, Женька незаметно добралась до небольшого здания, в котором и находилась больница. Мать уже много лет своей жизни посвятила служению людям, имеющим в своём теле какой-либо недуг, постоянно стараясь изо всех сил помочь им восстановить собственное здоровье или хотя бы перестать чувствовать себя отличающимися от других. Невзирая на дождь и снег, на нестерпимую жару и зной, она постоянно спешила в это серое здание, как добрый доктор Айболит в детской сказке. Только Айболит пом