огал всем: пришивал ножки зайкам, лечил от ангины и скарлатины, а матери не всегда удавалось помочь отчаявшимся. Посвящая лечению больных ночи и дни, мать часто приходила домой измотанная и усталая, и её глаза светились радостью, тогда можно было понять, что на свете одним «здоровым» человеком стало больше, а иногда она медленно заходила в дверь, широко улыбалась и рассказывала что-нибудь весёлое, но вокруг неё летал дух смерти, и тогда не надо было расспрашивать ни о чём – просто сразу всё становилось понятным. Иногда было обидно и больно из-за того, что мать растрачивает собственную жизнь на посторонних, совершенно незнакомых людей, а иногда гордость за чудесный мамин труд помогала расправить плечи. Жизнь матери хотя была интересной и разнообразной – всё время новые пациенты и новые травмы и болезни, незапланированные ночные дежурства и всё такое, – но она была такой размеренной и однообразной, поэтому, когда с уходом отца что-то в доме изменилось и мать стала немного другой, Женьке это совсем не понравилось. Так, шагая по больничному коридору, Женька пыталась представить себе то время, когда в жизни всё было хорошо и спокойно: отец был рядом, мать жила скучной однообразной жизнью, Наташка всегда была на связи, а котлеты были вкусными. Теперь мать больше времени проводила на работе, всё так же готовила обеды и ужины (хотя можно было обойтись и магазинными пельменями) и очень редко гладила Женьку по голове, но было это как-то всё больше по инерции, как если бы уже умершая лягушка ещё по привычке (или это рефлекс) продолжает шевелить лапками или как уже убитая змея до самого заката продолжает шевелить хвостом. Как-то это было глупо, и мать было жалко, но и сама Женька стала жить по инерции, всё чаще задумываясь о смерти. Увидев большое, всегда улыбающееся лицо санитарки тёти Светы, которая ходила, слегка сгорбившись, обтянув пышное тело в белый, всегда тщательно выстиранный халат, Женька вдруг почувствовала, что она словно бы и вправду каким-то волшебным способом переместилась в прошлое, когда всё было хорошо. Действительно, сколько уже времени Женька не была здесь, не вдыхала безмикробный запах лекарств и не радовала глаз сверкающей безопасной чистотой. Было здесь совсем спокойно и приятно, и верилось, что в таком месте люди не могут быть отданы на растерзание смерти, хотя Женька совершенно точно знала об обратном. «Ой, Женечка! Как ты похудела! А мама побежала в 17 палату, там совсем плохой поступил, вот уже третьи сутки от него персонал не отходит…» – и слова тёти Светы, в которых было много неприятного и болезненного, особенно для родных «совсем плохого», раздались гулким эхом в коридоре. Но Женьке не хотелось думать о других, ведь так приятно было побродить в пелене собственных фантазий и воспоминаний. Плавно водя рукой по белым больничным стенам и наслаждаясь покоем и тишиной, Женька вдруг остановилась от бесчеловечного удара в нос или, скорее, по носу. Острый режущий запах, который крепко цеплял за нос, тут же проникал в горло и больно сдавливал все чувствительные рецепторы человеческого организма. Ощущение живого умирающего тела, тщательно перемешанное с запахом медикаментов. Не стоило быть великим колдуном или магом, чтобы безошибочно распознать человека с сильнейшими ожогами. Ещё не открыв в палату дверь, Женька почувствовала, как свернулась в комок и жалобно застонала жалость, которая, несмотря на малые размеры, обладала большим объёмом, молниеносно занимая всё пространство в Женькиной душе. Перед глазами предстала картина чернеющего мяса, стонущего и переносящего нечеловеческие муки от боли на кристально белеющих казённых простынях. Кожа на теле пузырится и слезает кусками, обнажая под собой чернеющее мясо и высвобождая жидкость, состоящую из смеси гноя, сукровицы и межклеточного вещества. Боль… Такая сильная боль, что сознание с сожалением выходило из тела, вытесняемое сильнейшей дозой лекарств. Боль, от которой туманится разум, невзирая на дозу лечебного вещества, бродящего в крови. За дверью была леденящая душу тишина, в которой было слышно слабое повизгивание аппаратуры, измеряющей все жизненно важные показатели несчастного больного. Почувствовав сильное головокружение от представленной картины, Женька шлёпнулась на ближайший стул прямо возле палаты и с силой заткнула нос, который, казалось, не просто почуял запах жжёного человеческого мяса, а, кажется, впитал его, прочно запечатав это неприятное приключение в больничном коридоре навсегда в память.
Дверь в палату белого цвета являлась тонкой перегородкой между двумя мирами: тем, где смерть медленно и не спеша пожирала беспомощного перед ней человека, скорее всего, плохо понимающего, что он постепенно перестаёт существовать, и тем миром, где здоровые счастливые люди продолжали есть, пить и любить (может быть, и не догадываясь о существовании того, второго мира). Для большинства людей, живущих на земле, мир был един и целостен, в нём было много радости и страданий, но не было смерти. И как только смерть по-отечески положила свою холодную ладонь на плечо кого-либо в виде ухода близкого человека или тяжёлой болезни, то в то же мгновение мир раскалывался пополам, и разделителем этих двух миров становилась тонкая поверхность, называемая «дверь». В нашей культуре, видимо, переполненной религиозным верованием, люди очень ревностно относятся к своим словам, всячески боясь накликать беду на собственную голову. И находясь в относительном состоянии покоя, каждый человек усердно пытается создать вокруг себя картину безмолвного счастья, при этом старательно не поднимая голову от собственной, нарисованной мелом на асфальте картинки, даже под страхом дождя. Как только холодные капли начинают капать с неба, растушёвывая постепенно рисунок, почти каждый человек предпочитает делать вид, что всё нормально, лишь бы не прогневить судьбу собственным существованием. Ведь пока последняя линия остаётся на грязной поверхности земли, в душе ещё живёт надежда, что дождь прекратится, так и не успев смыть красивую картинку собственной жизни. Как старательно опускают люди голову и отводят глаза от попрошаек и калек, бессовестно выпрашивающих милостыню, как старательно одеваем мы маску занятого человека, который не из-за собственной чёрствости и душевной нищеты не протягивает жалкую монетку нуждающемуся, а якобы из-за ужасной занятости. Многие из нас любят рассуждать о милосердии и добре, но редко кто живёт с ними в сердце. Слыша жалобное взвизгивание аппаратуры, которая, словно бы бесстрастный наблюдатель, оповещала людей из мира счастливых о том, что сердце умирающего ещё бьётся. По сути же, как показалось Женьке сейчас, этот жалобный писк, да и эта угасающая жизнь не были никому нужны. Возможно, даже невзирая на провода и лекарства, если жизнь страдающего существа и оборвалась, то, не существуй таких людей, как мать или тётя Света, мир узнал бы о трагической утрате лишь спустя часы, а может быть, и недели. Уж так устроен мир: человеку кажется, что если представить, что чего-то нет в мире, то его действительно не станет. От этого, наверное, дети, сильно испугавшись, накрывают голову руками и, крепко зажмурившись, делают вид, что ничего нет, пытаясь перекрыть собственный страх слабым голосом, старающимся громко петь весёлую песенку. Женьке вдруг в окружающей тишине стало совсем страшно: что, если смерть, кружащая вокруг разлагающегося, но ещё живого тела, вдруг и её заметит и обнимет своей старческой костлявой рукой. Но страшно было не умирать, хотя тоже не много приятного, а страшнее было то, что мир живых людей может и вовсе не поднять голову на её исчезновение. Просто все вокруг сделают вид, что её, крепко обнятой смертью, и вовсе не было. По коже пробежали мурашки, спину покрыл липкий пот, и голова не прекращала кружиться от будоражащего запаха смерти, гари и лекарств. Сбежав быстро по обветшалым ступеням вниз, на воздух, Женька вдруг подумала, что то место, которое до этого она считала спасительной гаванью, где помогают возвращаться людям в мир живых и здоровых, одновременно является и местом, где концентрация умерших душ может уступить, пожалуй, только моргу. Там, пожалуй, наибольшее сосредоточие мёртвых тел. Не оглядываясь уходя от того места, где застигли её горькие размышления, Женька вдруг почувствовала удушающее чувство, что мир дошёл до последней переломной точки. Вот сейчас то зеркало, в котором всегда отражается собственное отражение, вдруг треснуло и перестало показывать действительность, вместо этого демонстрируя что-то совсем непонятное, бесформенное, чему человеческое сознание ещё не смогло дать названия. И либо это был конец света, раз мир перевернулся, либо это Женька наконец увидела истинное лицо действительности. Высоко подняв голову, Женька ожидала, что небо затянет чёрными тучами и начнётся Армагеддон, но солнце светило ярко, люди спешили по-прежнему по своим делам, а мир не треснул пополам. И, следовательно, это её, Женькин, мир стал иным. Тогда что же было до этого? Сейчас-то точно был тупик… И Женька заплакала…
«Отчего на голове не растут цветочки…» – навязчиво крутилась в голове детская песенка, вытесняя все мысли. Какие цветочки могли бы расти на голове? Ну, наверное, у каждого по интересам: вот идёт здоровый бугай по улице, метра два в обхвате, играя горой мышц под тесной майкой, и на бритой голове его гордо возвышается маленький кактус с робко выглядывающим бледно-розовым цветочком. Или старая женщина, безмерно сгорбившись и прижав к груди авоську, повязавшая на головушку старенький чистенький платочек, из-под которого мило выглядывают сиреневые фиалки. Было бы здорово посмотреть на то, что бы взгромоздилось на Женькину голову. Только как тогда бы бедные девицы, по пятам бегущие за модой, могли бы менять свой образ?.. Ладно ещё подстричь неровные кустики, а вот как выжечь ядовито-зелёные стебли перекисью – это вопрос… Но всё это было не так уж интересно, как такая долгожданная встреча с Наташкой, которая вот спустя полтора месяца вспомнила про дружбу и позвонила. Долгий настырный звонок с совершенно незнакомого номера в итоге обернулся приятной неожиданностью. Ещё совсем недавно Женька сидела в кресле, поджав под себя ноги, и представляла, как спустя лет десять отвернётся от случайно встреченной на улице Наташки и пройдёт с гордым видом мимо, но, услышав такой родной голос в трубке, вся обида вдруг куда-то делась. Не хотелось ссориться и выяснять отношения, ведь ещё так много нужно рассказать и расспросить, но потом обязательно высказать свою обиду из-за такой долгой паузы. Только тогда разговор вышел совсем короткий и сухой, или равнодушный, что ли: очень быстро Наташка сказала, что то, что происходит у неё, – это «дурдом», что очень скучает, и предложила созвониться по скайпу. Затем, послав в трубку поцелуйчики, мгновенно улетучилась. Потом, уже вечером, Женьке вообще показалась, что всё это ей приснилось, если бы только не незнакомый номер на экране телефона, который говорил, что дневной мираж был самым реальным событием, пожалуй, единственно приятным за последнее время. Теперь Женька сидела перед монитором компьютера, постепенно переводя взгляд с часов на камеру и обратно. Неужели расстояние и правда может разрушить любую дружбу? Только совсем не хотелось верить, что какие-то там километры и полтора месяца могут лиш