стала называться по имени и стала просто мёртвым телом, когда смерть, которую Женька так долго представляла в полный рост, вдруг повернулась к Женьке лицом и пристально стала всматриваться. Когда Женька в первый раз подумала о смерти, она не могла представить себе своё МЁРТВОЕ тело. Нет, в мечтах оно, конечно, было красивым, эффектно лежащим, мертвенно-бледным и таким притягательным, но уж совсем никак не могла представить Женька себе того, что оно перестанет чувствовать. Совсем никаких ощущений: ни тёплого пушистого котёнка, ни холодного снега, ни горячих маминых слёз. Просто ничего… И это не мир потеряет её навсегда, а это она, Женька, навсегда потеряет этот мир. Навсегда перестанет быть. Просто лёгкий пшик, как от банки колы, и всё. И потом уже будет совершенно неважно, что будет вокруг: красивое бледное тело или куча искорёженного посиневшего вонючего мяса – просто не будет этого мира для неё. Сейчас Женьке было не то чтобы страшно или стыдно, ей было совершенно жутко, она впала в оцепенение, когда в собственной ладошке ощутила ледяное железо, которое в настоящий момент заменяло горячую материнскую ладошку. От страшного известия страх моментально влез в Женькин мозг и занял собой её тело. Сейчас оцепенение и ужас овладели полностью, и было жутко оттого, что, ещё находясь в этом мире, Женька вдруг ощутила своё отсутствие. Словно бы кто-то безжалостно отключил проводок, по которому шёл звук, оставив изображение. Мать была в больнице, она попала под машину. И находилась сейчас в реанимации. Но находилась ли Женька в этом мире?! Сейчас, сидя на ледяной больничной скамейке, в ладошке сжав спинку сидения, Женька задыхалась от собственной беспомощности. Зная о том, что она не может жить в мире, где нет матери, она в то же мгновение видела, что солнце не погасло и кислород не испарился, и что мир не перестал существовать. В тот момент, когда Женькин мир погас, мир вокруг не заметил этого угасания. От этого становилось настолько жутко, что всё возмущение и гнев вдруг превратились в бетон и заполнили всё четырнадцатилетнее тело, не оставив даже возможности согнуть руку в локте, чтобы смахнуть слёзы. Замерев в неподвижной позе, Женька понимала, что сейчас её мозг просто расплавится от страстей, от тех громадин, заполнивших её мозг, а её тело вдруг стало свинцовой статуей, в которой совсем не осталось ни капли человеческого тепла. В одно мгновение Женька почувствовала себя человеком, которого часто называют «овощем», и действительно, она была сейчас овощем, в котором перезревшая мякоть мыслей лопалась в бессилии, пытаясь разорвать прочную оболочку из непроницаемой корки. Чем больше хотелось вырваться из плена собственного бессилия, тем сильнее ощущалась собственная беспомощность. Боль, не такая, когда отрезают руку или ногу, а боль, когда душа раскалывается на куски, как хрустальная ваза, и превращается в мелкую пыль. Сейчас, сидя в белом больничном коридоре и задыхаясь от собственного проигрыша Жизни, безразлично смотря на мир через призму солёных слёз, Жёнка ненавидела себя за то, что способна мыслить, ведь, каждый раз закрывая глаза и представляя мир без матери, видела лишь темноту и пустоту и ненавидела себя за эту способность представлять. Сейчас, когда мир держал жизнь родного человека на волоске, Женька понимала, что именно собственными руками вызвала эту жестокую спутницу – смерть – в собственную жизнь. Она проклинала тот момент, когда жизнь с невкусными котлетами ворвалась в их дом, перечеркнув всё то, что было до этого. В это же мгновение она молила Жизнь и Бога о спасении лишь одной, но такой нужной жизни, о спасении собственного мира. Было больно думать, но «не думать» было невозможно. Череп сдавливало от мыслей, сердце разрывалось от боли, а лёгкие слиплись и перестали дышать от ожидания. Где-то вдалеке, как удар молотком по алюминиевой кастрюле, оглушил голос отца: «Всё будет хорошо!..» Как же глупо звучали эти слова, повторяемые из раза в раз, но теперь эти слова вдруг стали каким-то магическим заклинанием, которое могло помочь матери. Слова, которые заново рисовали привычный мир… Слова, которые не могли обмануть… Слова, которые не могли быть пустыми… Слова, которых не знала некрасивая кошка… Женька изо всех сил сжала глаза, погрузившись в темноту и почувствовав сильную боль, но старалась ещё сильнее сжать веки, ведь если притвориться, что что-то не существует, этого действительно не будет в мире. Вдруг все мысли, которые выросли из её головы, вмиг исчезнут. Ведь так живут все: закрывая глаза и отворачиваясь от других, они спасают себя, свой плохо нарисованный мир. Нет ничего того, от чего болит голова и от чего слипаются лёгкие! Нет смерти с ледяными руками и пристальным взглядом, есть жизнь… Жизнь, раскрашенная нечётко по контуру, как раскраска ребёнка! Жизнь, бьющая по голове и не оставляющая победителей! Жизнь, которая отворачивается от слабого и которая не проносит свои удары мимо! Жизнь, которая всегда оставляет выживших…
Всё будет хорошо… Потому что нет пустых слов, есть только пустые бутылки, оставленные пустой жизнью…
Хождение по кругу
Было уже жарко, видимо, время близилось к обеду. Трава, пригнутая утренними тяжёлыми каплями росы, стала подниматься. И идти становилось труднее. Ноги приходилось поднимать всё выше и выше. Но это не спасало от мелких царапин на икрах, которые начинало пощипывать. Непокорные прядки светлых волос стали выбиваться из общей массы и иногда попадали в глаза. Поэтому приходилось смахивать их с лица прямо во время ходьбы. В белом сарафане сначала было совсем холодно, потому что снизу он промок от мокрой травы и потом стал прилипать к телу, окутывая ноги и сковывая движения. От мокрой ткани по телу пробегал озноб, и губы тоже дрожали. Но потом солнце стало подниматься выше, и мелкие капли влаги, осевшие за ночь на листьях, стали превращаться в пар и постепенно поднимались в небо. А Она всё продолжала идти вперёд. Постепенно становилось теплее.
Теперь, когда солнце над головой прочно повисло на небе и стало всё смелее и активнее согревать землю, было совсем уж комфортно. Но это что касается физического состояния. Что же было на душе! Было совсем непонятно и страшновато: ведь сегодня ранним утром она очнулась где-то в лесу, не помня ничего, даже собственного имени. Сначала Она решила оглядеться, но в сумрачном свете, когда ещё луна краем собственного тела пыталась ухватиться за краешек небесного полотна, не было видно ничего, кроме тёмных устрашающих очертаний искорёженных лап старых деревьев, которые, как слепые гиганты, расставили их в поисках своей жертвы. Повсюду разносились странные звуки, похожие на поскрипывания, стоны, хруст. Вообще-то головой Она понимала, что в утреннем сумраке так страшно выглядит всё. И что если добавить хоть луч утреннего солнца, то вся окружающая картина приобретёт совсем новые, более радостные очертания. Это-то Она понимала, но на душе было так жутко, что ужас сковал всё тело и уже наложил свои цепкие пальцы на горло. Ещё страшней было то, что в голове было так пусто, что каждая мысль, которая теперь рождалась, отдавалась глухим эхом по всей голове, как голос человека в абсолютно пустой огромной квартире. Кто Она? Как её имя? Что Она здесь делает? И что вообще происходит? Но ответов не было никаких, да и, честно говоря, как-то не особенно расстраивала эта пустота в голове. Словно бы тот, кто очистил её голову от запаса мыслей, накопленного за двадцать лет, заодно невзначай пропылесосил и её душу, которая могла болеть, страдать, пугаться, бояться и волноваться, не оставив ей совсем ни одного чувства. Поэтому было слегка жутковато от ночного пугающего ужаса, но в душе не было такого панического страха, который бы заставил её бежать напролом, не разбирая дороги, шарахаясь от любого звука или скрипа.
Поэтому теперь, со своей обновлённой душой, Она подумала, что ей лучше остаться здесь до появления солнечного света, чтобы лучше разглядеть то место, где волею судьбы ей пришлось оказаться. А чтобы в голове не рождалось таких неприятных пугающих мыслей, Она закрыла глаза с надеждой уснуть. Но спать не хотелось, даже не то что «не хотелось», а, скорее, «не моглось». Она просидела долгое время вот так, плотно зажмурив глаза, но сон так и не подумал даже взглянуть в Её сторону. Тогда Она стала прислушиваться к окружающему миру и услышала какое-то странное пение неизвестного ей доныне животного или птицы. Сначала было как-то странно сидеть в тёмном лесу совершенно одной и слушать непонятные звуки, плотно зажмурив глаза, но потом, спустя какое-то время, стало даже приятно. Она стала улавливать какую-то мелодичность этого пения. Потом Она стала различать ещё несколько голосов, которые, видимо, отвечали на этот первый зов. Потом был слышен треск веток деревьев, который раздавался где-то сверху, который мог бы быть разговором могучих гигантов с ветром или отзвуком коротких шагов какого-нибудь животного по веткам. Под ногами иногда разносился тоже какой-то шорох – наверное, какой-то грызун пробегал мимо. Но перед глазами не было никаких радужных картин, которые рисует наше воображение, когда слух или осязание подаёт ему какой-то сигнал извне. Так, однажды сидя, например, возле булочной в собственном дворике на лавочке, ты закрываешь глаза, и воображение тебя отправляет во Францию, где ты представляешь себя утончённой парижанкой с шёлковым шарфиком на шее, которая сидит в маленьком уютном кафе с чашечкой кофе в руках. И ты воодушевлённо смотришь в окно на узкие улочки, которые, извиваясь, убегают вдаль; на медленно прогуливающуюся пару пожилых людей, которые, несмотря ни на что, нежно держатся за руки. И на душе в тот момент становится так спокойно и легко, что ты совсем забываешь о булочной, возле которой ты сидишь, о местных мальчишках, которые тут же играют в футбол, и о квартплате, которая требует срочной оплаты…
Она, конечно, не видела никаких картин воображения, потому что не видела перед собой ничего, кроме темноты. Но на душе было всё же спокойно. Так просидев некоторое время, Она открыла глаза и поняла, что солнце уже показалось на небе и в лесу стало по-утреннему светло. Вокруг были только деревья, которые застыли в разных позах: кто-то тянул руки-ветки ввысь, кто-то от усталости прожитых лет с грустью опустил свои ветви вниз. А некоторые деревья ещё не могли понять, чего им больше хочется – солнечного света или земной устойчивости, и поэтому они часть ветвей подняли к небу, а какие-то ветки опустили на самую землю. Тут ей подумалось: как странно эти замершие великаны напоминают людей. Ведь и среди нас кто-то, несмотря ни на что, с улыбкой смотрит в будущее, поднимая голову лишь высоко к небу. А кого-то из представителей человечества настолько сломили неприятности и земные трудности, что они низко опустили головы и, ссутулившись, бредут вперёд, еле передвигая ноги. Как всё-таки все земные обитатели похожи друг на друга: звериные повадки схожи с людскими, а растительный мир живёт по тем же законам, что и животные.