[7]. В этой работе автор написала: «В моем теле невозможно жить. Оно рвет и мечет, плачет, в нем масса дикой, сумасшедшей энергии, и оно — сплошное разрушение». Я сразу узнал свое состояние по этому описанию.
Вот как мне надо было поступить во время операции Карины. Я должен был не пожалеть времени и установить несколько винтиков, чтобы укрепить ее позвоночник там, где я открыл окно в позвоночный канал, вместо того чтобы возвращать кости, которые я удалил. А так я как будто просто снова накрыл крышкой банку, хотя та еле прикрывала ее края. Во время операции мне пришла в голову мысль, что свободно плавающая кость сама уляжется на закрывающем канал позвонке. Но я мог бы закрепить конструкцию крошечными шурупами, чтобы убедиться, что крышка действительно прикреплена к банке.
У меня были варианты, как закрыть коробочку, но я выбрал неправильный. Я отчетливо помню, как взвешивал все за и против, думал о том, что лучше предпринять, но мне все равно приходится жить с совершенной ошибкой. Это было осложнение, которого можно было избежать. Тогда я не сказал себе: «Сделай то, что гарантирует положение, в котором она сможет избежать самых тяжелых последствий операции». Я выбрал слишком академичный подход. Клянусь, что больше никогда так не сделаю. Я больше не допущу такой ошибки.
Все мы совершаем ошибки. У каждого из нас есть моменты, которые мы хотим пережить заново, чтобы поступить по-другому. Мы люди, и этим все сказано. В новелле «Уорстворд Хо» (Worstward Ho) Сэмюэл Беккет писал: «Всегда пытался. Всегда безрезультатно. Не имеет значения. Пробуйте снова. Провалитесь еще раз. Провалитесь еще лучше». Мне бы очень хотелось сделать операцию Карины с чистого листа, но у меня нет такой возможности. Я хотел как-то компенсировать то, что я с ней сделал, и немного загладить вину своими мастерством и сноровкой, пытаясь травмировать людей меньше, чем другие профессионалы хирургического дела. Риск никогда не будет равен нулю, но я стремлюсь к тому, чтобы он максимально приближался к этому значению. Из всех пережитых событий, из всех опытов моей жизни то, что произошло с Кариной, потрясло меня больше всего. Есть способы, с помощью которых мы можем снизить вероятность того, что травматические воспоминания укоренятся в наших душах, преследуя нас и въедаясь в нашу повседневную жизнь. В то время я ими не пользовался. Время ничего не лечит, если мы сами не позволим ему этого сделать.
Прорывы в науке, медицине и вообще в жизни происходят через неудачи. Успех приходит побитый, но непобежденный вслед за невежеством, отрицанием, разочарованием, болью и смертью. Действовать осторожно, не рисковать, вступать в бой с целью не проиграть и жить так, чтобы не потерпеть неудачу, — вот путь к стагнации, а не к полноценной жизни. Чтобы сделать шаг вперед, мы должны быть готовы к неверным ходам.
Неудача не должна сеять в душе страх, низкую самооценку и сомнения в собственных силах. Современный экономист и профессор психологии Йоханнес Хаусхофер опубликовал знаменитое «Резюме неудач», перечислив в нем все программы, в которые он не попал, и все гранты и академические посты, которые не получил. Сверху этого резюме, непосредственно под своей фамилией, Хаусхофер написал: «Бо́льшая часть того, что я пытаюсь сделать, заканчивается неудачей, но эти неудачи обычно не видны, а вот успех заметен всем. Я обратил внимание на то, что благодаря этому многим кажется, что мне удается почти все, за что я берусь».
Проиграть можно по-разному. Некоторые провалы бывают очень полезными. Баскетболист Майкл Джордан хорошо осознавал все свои поражения и неудачи, что помогало ему развиваться. Джордан говорил: «За свою карьеру я пропустил более 9000 бросков. Я проиграл почти 300 игр, 26 раз мне доверяли забросить решающий мяч, и я промазывал. В моей жизни было много неудач. И именно поэтому я преуспел».
История медицины — это тоже в значительной степени история неудач, проб и ошибок, а также обучения на ошибках. Достижения — это результат провалов, а не их отсутствия. Цель хирургов — развивать свои навыки и знания, поскольку мы работаем над тем, чтобы свести количество промахов к минимуму. Мы хотим сделать ошибки вымирающим видом, редким гостем, и, когда мы их совершаем, нам хотелось бы, чтобы наши изъяны были самими незначительными. Когда мы терпим неудачу в операционной, мы хотим, чтобы это была жесткая посадка, а не катастрофа.
Слишком часто смерть считают провалом. Нас воспитывают на идеалах того, что надо героически спасать даже самых старых и больных пациентов. Такая позиция ставит нас, хирургов, в довольно странное положение. Из последней тысячи доверившихся мне онкологических пациентов все умерли в течение нескольких лет после нашей первой встречи. Я оперирую неизлечимый рак четвертой стадии. Пятой не существует. Но, несмотря на эту статистику, я не считаю себя неудачником.
Я специализируюсь на пациентах, у которых рак груди распространился на головной или спинной мозг, следовательно, бо́льшая часть моих больных — это женщины. Рак груди четвертой стадии означает, что болезнь перекинулась из места возникновения на различные органы. Многие из моих пациенток пережили первый удар онкологического заболевания, которое позднее агрессивно распространилось. Одной из них была Джейн.
Глядя на МРТ ее головного мозга, я увидел большой белый круг, опухоль, о которой Джейн даже не подозревала. Она думала, что победила рак. Исследования показали отсутствие опухолей в груди и в других частях тела. Джейн продолжила работать медсестрой и жила полной жизнью, как вдруг почувствовала, что ей стало сложно концентрироваться. Скорость печати тоже замедлилась. Как говорила сама Джейн, ей казалось, что у нее «с головой проблемы». Она обратилась к психиатру, думая, что сходит с ума, но после МРТ пришла на прием ко мне.
В США ежегодно выявляют более 23 000 случаев злокачественной опухоли головного или спинного мозга. Один из таких видов опухоли называется глиобластомой. Но в 20 раз чаще встречаются онкологические заболевания вроде того, что поразило Джейн, — те, которые распространяются в мозг из груди, легких и других частей тела. Раковые клетки проникли из груди Джейн в ее головной мозг. Я удалил ей опухоль. МРТ показала, что опухоль исчезла, однако рак не сдавался.
С тех пор как я вырезал из мозга Джейн огромную опухоль, она прожила еще четыре года. Опухоль находилась в одной из затылочных долей, поэтому она потеряла только периферийное зрение с левой стороны. Она могла водить автомобиль — правда, не поручившись за то, что видит в левом зеркале заднего вида. За те четыре года дети Джейн обзавелись семьями, и у нее родился внук. Однажды во время очередного приема меня насторожила ее улыбка. Она была какой-то неровной. Уголки ее рта напоминали марионетку, у которой одна ниточка не работает. Складывалось ощущение, что она ухмыляется. В принципе, все было достаточно безобидно, но меня волновала причина такой кривой улыбки. Я опасался, что один из черепных нервов, ведущих от мозга к мышцам лица, может быть уничтожен раковыми клетками, замедлявшими и заглушавшими подачу сигнала, словно кто-то пытается дозвониться по мобильному в зоне с плохим покрытием. Если бы мои опасения оправдались, то раковые клетки должны были проникнуть в спинномозговую жидкость. Надо было взять ее анализ.
Чуть позже на той же неделе Джейн лежала на больничной койке в положении эмбриона, а я делал отверстие между ее позвонками. Я воткнул иголку в нижнюю часть ее спины между позвонками и соединяющей их продольной связкой, сквозь твердую мозговую оболочку, и нервы отошли от острия иглы, как расплывается в сторону рыба рядом с местом, где вы вошли в море. Спинной мозг заканчивается в области поясницы и в форме конского хвоста расходится отдельными нервами, что дает возможность безопасно набрать спинномозговую жидкость с помощью спинномозговой пункции. Это та самая жидкость, в которой находится головной мозг. Я хотел набрать небольшое количество, чтобы отправить в лабораторию на анализ, во время которого патологоанатом смотрит на жидкость в микроскоп, проверяя на наличие раковых клеток. Даже если бы зафиксировали только одну такую клетку, это означало бы, что у Джейн есть диагноз — канцероматозный менингит. Если раковые клетки будут обнаружены, значит, опухоль распространилась на мозговые оболочки — тонкие ткани, окружающие и защищающие головной и спинной мозг. Спинномозговая жидкость должна быть прозрачной. Но вот у Джейн она была совсем другой. В этой жидкости было так много раковых клеток, что она напоминала содержимое стеклянного шара с хлопьями искусственного снега. Дело было очень плохо. Это был не снегопад в Лондоне, а радиоактивный пепел над Чернобылем.
Джейн прожила четыре года после того, как рак перекинулся на ее головной мозг, поэтому она была благодарна за подаренное ей время. Она прекрасно понимала, что живет взаймы и могла бы уже давно умереть. Она чувствовала себя спокойно и радостно, потому что прожила гораздо дольше, чем ей пророчили до того, как она познакомилась со мной, своим главным онкологом. Когда Джейн впервые пришла ко мне, она была немного удивлена: почему женщина с раком груди оказывается на приеме у нейрохирурга?
На протяжении всех этих лет мы говорили с ней о ее судьбе, которая уже предрешена. Не было никакого сомнения в том, как закончится этот сценарий. У нее была четвертая стадия. У нас имелось достаточно времени для того, чтобы хорошо понять друг друга и обсудить неизбежное, однако конец истории все-таки был слишком непредсказуем. Распространится ли рак на печень или другие органы? Какие еще могут возникнуть осложнения? Наконец, уйти можно по-разному. Мы никогда не говорили о канцероматозном менингите, а только о достойном конце жизни, который бы прошел по ее собственному плану.
Увидев ее странную несимметричную улыбку, я рассказал Джейн о своих подозрениях. Я уже рассмотрел мутную спинномозговую жидкость, когда она повернулась ко мне из своей позы эмбриона. Она не хотела ждать отдельного посещения клиники, чтобы узнать правду. Она хотела знать сейчас и имела на это полное право. Все, что ей было нужно, она считала по выражению моего лица. Мне даже не надо было ничего говорить вслух. Пациенты всегда все понимают, они узнают все без слов, по одной вашей энергии. Она сделала глубокий вдох и криво улыбнулась.