Области мозга, ответственные за те или иные функции, называются функциональными. Мы должны были создать карту мозга Чико, чтобы определить важные и неважные участки коры. Только после этого мы могли точно понять, где именно резать в коре головного мозга, чтобы избавиться от гамартомы. Операции на левой височной доле обычно проходят под местной анестезией, для того чтобы понять, где можно резать. Такие хирургические вмешательства под общим наркозом можно сравнить с полетом на самолете в горах под управлением пилота, который слеп или закрыл глаза.
Мы видели гамартому, и Джордж прикоснулся электродом к поверхности мозга Чико. Казалось, что этот электрод стал продолжением руки Джорджа, словно его нервы на кончиках пальцев доходили до железного наконечника прибора. Джордж действовал уверенно и методично, потому что его опыт в этой области перевалил за 40 лет. Я осознал, что работаю с человеком из следующего после Пенфилда поколения. Я также понял и то, что сейчас Джордж передает мне свой опыт. Он прикасался к разным участкам коры мозга Чико. Слабый разряд тока активировал или подавлял эти зоны. Иногда Чико начинал говорить. Иногда замолкал, что в медицине называется остановкой речи. Если бы мы резали в этом месте, то пациент потерял бы способность говорить.
Во время создания карты мозга пациента Пенфилд клал на кору небольшие квадратики бумаги. Мы использовали разноцветные бумажные кружки, словно вышедшие из дырокола. Сестра помечала некоторые из них крестом Х, а некоторые оставались без пометок. Там, где электрический ток не вызывал остановки речи, мы клали кружки с крестом, словно помечая карту пиратского клада. В этих местах мы могли пробить дырку и сделать портал в коре головного мозга. На коре рождаются мысли и способности, а под корой можно оперировать с меньшими рисками.
Во время создания карты мозга Чико иногда говорил или считал. Изредка ритм его речи становился почти музыкальным, казалось, что он читает стихотворение или поет. Я хорошо запомнил следующие слова: arboles, animales, Dios, rios, madre, juntos, siempre (деревья, животные, Бог, реки, мать, вместе, всегда).
Во время операции, когда мы делали карту мозга Чико, касаясь коры электродами, пациент испытывал точно такие же чувства, как и во время припадков. В эти моменты он в последний раз ощущал эмоции, которые так ценил и любил. На операционном столе он в последний раз пережил моменты глубокой духовности. Он говорил о Боге и природе, и я хотел спросить Джорджа о том, был ли Чико в этом смысле уникальным или связь с божественным является обычным и частым побочным эффектом у больных эпилепсией.
Джордж угадал, какой вопрос вертится у меня на языке, и произнес: «Обычное явление». Говорят ли находящиеся под местной анестезией пациенты о природе и рае? Католики иногда рассуждают о Христе, объяснил Джордж, а дети из индейских племен говорят и о природе, и о Христе, потому что у них сильна смесь верований и переживаний.
Когда мы заканчивали операцию, Джордж сказал: «Я надеюсь, что он примет свою новую жизнь».
Увы, но слова о духовности, произнесенные Чико во время операции, были последним проявлением его прежней личной связи с божественным. Ее потеря стала побочным эффектом операции. После нее он проснулся и вернулся к своей прежней жизни, начал работать, и припадки его больше не беспокоили. Но он навсегда потерял ту духовную связь, которую так ценил.
Во время ужина в доме Джорджа его жена упомянула о существовании неизведанных племен в бассейне Амазонки. Эти племена, еще не испорченные контактом с современным обществом и его религией, считают, что пролетающие в небе самолеты — это НЛО. Для этих племен самолеты и есть НЛО. Мы с Джорджем переглянулись, и с отсылкой на операцию, которую сделали в то утро, Джордж произнес: «Интересно, что они сказали бы, если бы узнали, что мы можем нанести на карту тайны их разума».
После того как я услышал, что и как говорил Чико во время операции, я подумал о том, что вера, возможно, нечто большее, чем воспитание и культура. Необходимо также учитывать таинственное физическое присутствие мозга. По опыту своей работы я знаю, что вера активирует психологические качества, помогающие моим пациентам выдержать связанный с операцией стресс, а также избежать отчаяния, которое несет смертельный диагноз.
Если есть участки мозга, отвечающие за религиозное чувство, что в таком случае можно сказать о том, является ли вера врожденным или приобретенным качеством? А может быть, она врожденная и приобретенная одновременно? Современная наука не дает ответа на этот вопрос. За много лет работы я видел, как мои пациенты во время тяжелых испытаний находили утешение в религии. Перед операцией многие из них просили меня присоединиться к их молитве или посвятить минуту медитации и рефлексии. Я признателен за то, что мог разделить с ними эти моменты. Вне всякого сомнения, вера в состоянии придать человеку сил и помочь осознать смысл происходящего.
6. Угроза
Пациентка была матерью с детьми. Ей было чуть за тридцать, и у нее имелась опухоль, от которой можно было избавиться хирургическим путем. Если бы была возможность вырезать всю опухоль, пациентка полностью бы излечилась, но такая операция являлась очень рискованной. В данном случае лучше было оставить небольшой кусочек опухоли, что значительно удлинило бы ее жизнь без дополнительного риска ее здоровью во время проведения операции. В случае этой пациентки большинство старших хирургов могли бы вычистить бо́льшую часть опухоли (а может, даже и всю), не травмировав при этом ее саму.
Я был нейрохирургом-практикантом и во время операции вступил в конфликт со старшим хирургом и профессором отделения, который чуть было не совершил очень серьезную ошибку. Мы открыли череп, убрали лобную кость и смотрели на открытые лобные доли. Мы с профессором стояли друг напротив друга за операционным столом и смотрели в окуляры хирургического микроскопа. У него было две пары окуляров, поэтому можно сказать, что мы одновременно смотрели в один бинокль. Наши руки не были внутри головы пациентки, но инструменты находились приблизительно на глубине нескольких сантиметров в ее голове, куда не попадал яркий свет ламп. Мы работали при свете лампы, находившейся на самом микроскопе. На небольшом ярко освещенном пространстве мы должны были провести несколько сотен действий небольшими инструментами, глядя через окуляры с высоким увеличением.
Мы уже несколько часов распрямляли и подрезали внутри естественного ландшафта мозговой ткани, пробираясь все глубже к опухоли. Я работал, а профессор смотрел или помогал. Многие артерии внутри мозга имеют специальные названия, а многие остались безымянными. Во время семилетнего нейрохирургического обучения и практики необходимо научиться понимать, какие из немногих сосудов можно обрезать, а какие нужно сохранить. Какие можно разрезать, а какие нет. Такую информацию не всегда найдешь в специализированных справочниках. Другие врачи даже не знают названий этих артерий. Этому обучают только нейрохирургов. Мозг — это сложная и уникальная структура. По сравнению с ней шея, грудь и живот кажутся очень простыми конструкциями.
Я дошел до крупного ответвления передней мозговой артерии, по которой кровь идет в переднюю и центральную части головного мозга. Это довольно непростое ответвление — начинающие нейрохирурги могут посчитать, что этот сосуд можно разрезать. Но это не так. Это так называемая возвратная артерия Гюбнера. Она настолько важна, что о ее наличии рассказывают с самого первого дня практики. Артерия называется возвратной, потому что она отходит от своего главного ствола, а потом делает разворот на 180 градусов, как трасса «Формулы-1» в Монако. Возвратная артерия Гюбнера известна тем, что снабжает кровью уникальные структуры мозга. Если ее повредить, тяжелые последствия для пациента могут быть самыми неожиданными.
Когда оперируешь человека, его анатомия далеко не всегда похожа на ту, которую помнишь по иллюстрациям в учебнике. Многое скрыто кровью, а ты сам можешь валиться с ног от усталости. Возвратная артерия Гюбнера по форме напоминает костяшки сжатого кулака. Ее ни в коем случае нельзя трогать. Я заметил эту артерию в мозге пациентки. Профессор тоже должен был ее разглядеть. Я раздвинул мозговую ткань, чтобы артерию было лучше видно. Стоит ее заранее найти и держать в поле зрения, чем оставить частично или полностью скрытой. А потом произошло совершенно неожиданное: через окуляры с увеличением я увидел, как кончик микроножниц, которые держал профессор, стал приближаться к артерии.
Когда профессор потребовал ножницы, я подумал, что буду делать маневр, предполагавший, что он что-то отрежет. Ножницы были пока не нужны, до них еще дело не дошло, но вот они появились и в сильном приближении и ярком свете подкрадывались к тому месту, где я работал. У меня появилось ощущение, которое возникает, когда чья-то рука начинает маячить перед объективом старомодного кинопроектора. Мое лицо находилось в нескольких сантиметрах от лица профессора, и нас разделял только микроскоп. Никто в операционной не видел того, что происходило внутри головы пациента, а ножницы в руках профессора приближались к артерии.
«Сэр, Гюбнер», — прошептал я, не отрывая глаз от микроскопа. Этого предупреждения должно было быть достаточно, но лезвия ножниц не останавливались и продолжали двигаться вперед. Я чувствовал себя так, будто смотрю, как закрывает пасть акула в фильме «Челюсти». «Сэр, Гюбнер», — повторил я уже более настойчиво. Он был очень близок к тому, чтобы поранить артерию. Последствия такого действия оказались бы для пациента просто ужасными. Если бы мы задели артерию, то у молодой матери парализовало бы левую ногу. Кроме того, ее промежность онемела бы на всю оставшуюся жизнь, а с ее умом произошли бы штуки и того похуже. Она стала бы абулической, то есть безвольной. Женщина очень медленно реагировала бы на происходившие вокруг нее события. Она стала бы апатичной, немногословной, безынициативной, бездеятельной.