изненного опыта.
Иногда изменения в эпигенетике идут во вред. Иногда приносят пользу. Так или иначе, мы можем передать нашим детям жизненный опыт и результаты адаптаций, которые пережили. Стратегии и маневры, которые мы используем для выхода из кризиса, передаются нашим потомкам без изменений в ДНК. Наследственность обусловлена не только длинным и сложным процессом развития мутаций ДНК — модификации на уровне эпигенетики передаются нашим потомкам с изменениями в нашей сперме или яйцеклетке. Не нужно ждать, чтобы дать совет своему потомку, — процесс работает автоматически. Наследственность с точки зрения эпигенетики работает напрямую, что возлагает на нас дополнительную ответственность. Я считаю, что эпигенетика — это удивительная, вдохновляющая наука о нас.
Изобретатель первой вакцины от полиомиелита Джонас Солк предвидел будущее, когда сказал: «Я всего лишь стараюсь быть хорошим предком».
Угрозы в жизни могут быть разными: боль, потеря, насилие. Мы в состоянии принять решение о том, как будем на них реагировать. Инцидент с Ларри научил меня, что не надо убегать от угрозы, надо с ней бороться, вынести из этого опыта уроки, сделать выводы, развиваться и расти, а не превращать ее в источник навязчивых мыслей и страхов. К счастью, Ларри съехал, а я проанализировал ситуацию и продолжал жить дальше.
Я пережил эту угрозу на достаточно раннем этапе жизни, поэтому другие подобные проблемы меня уже не пугали. Преодоление стрессовых ситуаций улучшает наши навыки решения проблем, обостряет восприятие, обучает и готовит к следующему сложному и непредсказуемому инциденту. Это адаптивный психологический иммунитет. Разобравшись в свое время с Ларри, я был хорошо подготовлен к тому, чтобы решить вопрос с профессором. Когда его действия угрожали моей карьере нейрохирурга, я знал, что могу все это пережить.
7. Зависимость
Компьютерная программа показала, что она записана ко мне без направления. Это означало, что пациент сам меня нашел. Всех остальных пациентов в тот день направили ко мне на консультацию другие врачи. Во время нашего знакомства она сказала: «Я пуэрториканка и врач».
На ней был гало-аппарат — металлическая конструкция, помогающая держать голову. Это устройство состоит из металлического черного кольца, которое, как нимб, окружает голову на уровне лба. Этот «нимб» держится с помощью четырех винтов, вкрученных в череп на половину глубины кости. Вместе с пациенткой пришли ее брат, отец и сестра, которые время от времени заботливо смазывали антибиотиками места на черепе, в которые были вкручены винты. От четырех винтов шли тонкие алюминиевые спицы, две спереди и две сзади, упиравшиеся в лежащие на плечах накладки.
Женщина сидела в инвалидном кресле, потому что ее гало-аппарат был очень тяжелым. Она не могла ни наклонить голову, ни повернуть ее — она сидела не шевелясь. Я встал на одно колено, чтобы выказать свое уважение, и наши глаза оказались на одном уровне. Смысл галоаппарата был в том, чтобы ограничить подвижность, потому что кости в основании ее головы и в верхней части позвоночника были настолько изъедены злокачественной опухолью, что уже не держали голову. От движения остатки хрупких костей могли бы переломиться. Со стороны могло показаться, что гало-аппарат — это инструмент какой-то средневековой пытки, но он был совершенно необходим пациентке и являлся лучшим средством, которое ей могла предложить современная медицина.
Пуэрто-Рико является одной из пяти так называемых неинкорпорированных организованных территорий США. Несмотря на то что жители острова платят американские налоги, они не получают те медицинские и хирургические услуги, которые доступны гражданам в континентальной части США и на Гавайях. Выбор медуслуг на этих территориях ограничен, хотя местные врачи делают все, что в их силах. Моя пациентка не смогла получить необходимую ей медицинскую помощь в Пуэрто-Рико. Требующуюся ей услугу даже чисто теоретически оказывали только в нескольких лучших онкологических центрах США.
Хирурги в Майами, Вашингтоне, Нью-Йорке и Бостоне отказались ей помочь. И вот сейчас она приехала в мою больницу и готова была потратить все свои сбережения: заплатить наличными мне и хирургической бригаде, оплатить все необходимые материалы, а также самый дорогостоящий пункт в счете — пребывание в клинике. В США в случае, если у вас нет частной медицинской страховки и вашу операцию не оплачивает одна из государственных программ медицинского страхования, платить придется только наличными.
Во время нашего разговора она держалась молодцом, хотя я заметил, что она внутренне готовилась к следующему этапу, который принесет ей много боли в области лица и левой стороны шеи. Нервы в этих местах пожирала опухоль. Она сама была врачом и понимала, что никакие операции ее уже не спасут. Причина, по которой она ездила из одной больницы в другую и от одного хирурга к другому, была очень проста. Она хотела дожить до того момента, когда ее сын через полгода окончит колледж. Мне кажется, что ее отец, брат и сестра просто потакали ее желаниям и помогали ей купить надежду, которой уже практически не осталось.
У нее оказался рак матки, который постепенно распространился. Сейчас у нее была четвертая стадия. Впрочем, это был достаточно редкий случай, когда запущенный рак существует только в одном месте кроме того, в котором изначально появился. У многих больных на этой стадии рак распространяется по всему телу. Это называется отдаленными метастазами. Такие пациенты практически постоянно испытывают боль, а их сознание периодически затуманивается. Но ум у женщины был ясным, несмотря на гало-аппарат и то, что рак пожирал ее живьем в одном месте ее тела — в основании черепа, за левым ухом. Без операции метастаз достиг бы ствола головного мозга и распространился в области, ответственные за функции дыхания, сердца и сознания.
Ей уже были не в состоянии помочь лучевая терапия и любые другие виды лечения. Эти средства были исчерпаны, и у пациентки осталось совсем мало сил. Винт на левой стороне ее лба слегка оттянул вверх кожу, от чего одна бровь оказалась чуть-чуть приподнятой, и выражение ее лица напоминало покойного Шона Коннери в роли Джеймса Бонда. В ее глазах отразилась решимость, когда она попросила: «Вырежьте ее из меня. Я могу выдержать боль, но только в надежде на то, что смогу увидеть, как мой сын окончит колледж». Возможность операции давала ей надежду, а надежда — силу. Надежда была ее наркотиком. Мне предлагалось сделать операцию, от которой отказались лучшие больницы на Восточном побережье. Специалисты в этих клиниках считали, что операция невозможна, лучшие хирурги говорили, что нельзя вырезать опухоль, не убив при этом самого пациента. Это была очень сложная задача, и именно такие меня привлекали и мотивировали.
После случая с Кариной я начал браться за операции, которые были на грани невозможного. Мне казалось, что этим я смогу загладить свою вину перед девочкой, что это может как-то изменить ситуацию. Я пристрастился к таким операциям, и у меня появилась зависимость, которая стимулировала меня в течение нескольких лет. Сложные операции стали моим наркотиком. С течением времени мои навыки настолько отточились, что меня начали считать одаренным, даже талантливым. По мере роста мастерства менялась и моя зависимость. Моей мотивацией стало не тайное желание исправить что-то неправильное, а острые ощущения, которые возникали вместе с победой над другими хирургами на наших собственных олимпийских играх. Потом я поднял планку еще выше. Я хотел не только оперировать лучше, чем другие хирурги, но и быстрее, делая меньше разрезов и с минимумом осложнений. Я брался за операции, от которых отказывались все остальные, — за «мясорубку». Так мы называем операции, с которыми способны справиться лишь немногие хирурги. Позднее это выражение начало меня отталкивать.
Мной двигал нарциссизм. Я был высокомерным нарциссом, вел себя враждебно и вызывающе. Я стал гиперчувствителен к критике, но похвала меня нисколько не трогала.
Мои амбиции подпитывались тем, как я воспринимал свои старые обиды и недовольства. Возможно, я не мог забыть, как на меня смотрели студенты, когда я работал в кафетерии, после того как бросил Беркли. Может быть, мне не нравилось, как в детстве на меня посматривали местные ребята, считавшие меня недостаточно крутым. Я не хотел, чтобы меня волновало то, что они обо мне думают. В этом я пытался сам себя убедить. Именно это говорил мне мой учитель по английскому в колледже в Комптоне, после того как я снова пошел учиться. Мистер Джетт был наставником, преподававшим со страстью и чувством цели. Он много раз повторял: «То, что другие о тебе думают, тебя не должно волновать». Я и сам неоднократно повторял себе эти слова, когда чувствовал, что мной пренебрегают или относятся без уважения. Я мог так считать совершенно обоснованно — или мне это лишь казалось, — но у меня было ощущение, что с проявлениями такого отношения я сталкиваюсь постоянно.
Обида превратилась в злость, а потом в азарт соревнования, и хирургия стала местом моего самоутверждения собственного эго и торжества победы. Но просто победы уже было мало, и я принял этот вызов. Я хотел стать первым, хотел изобрести операцию, которую было практически невозможно сделать другим хирургам. Мне сложно сказать, когда именно я временно потерял внутренние моральные ориентиры, когда наступил тот момент, когда стрелка компаса передвинулась от «делать операции для пациентов» на «делать операции для самого себя». К счастью, в данном случае наши интересы совпадали. Служить пациентам и прокачивать свое эго. Прокачивать свое эго и служить пациентам.
Но любая зависимость, какой бы она ни была, является нездоровой, это дополнительная лишняя тяжесть, физическая или умственная привязка, которая влияет на центры удовольствия и боли в вашем мозге. Моя зависимость заключалась в непреодолимом желании совершить то, чего еще не делал ни один хирург. Среди талантливых хирургов царит атмосфера конкуренции, идет соревнование, поэтому, когда я проводил операцию, которую никто до меня еще не делал, эйфория продолжалась несколько месяцев. Это открывало для меня новые перспективы, потому что об этом событии писали в профессиональных журналах, о нем узнавало все сообщество нейрохирургов. Если мне удавалось сделать что-нибудь выдающееся, обо мне писали и обсуждали мою работу на конференциях. Ново. Свежо. Креативно.