оказался в операционной. Обычно все хирурги хотели попасть во вторничную смену: пациента тогда чаще всего выписывали до выходных, поэтому не было необходимости приходить в больницу в субботу и воскресение. Профессор сам подбирал себе хирургическую бригаду. В теории возможность поработать в паре с боссом была хорошим шансом наладить с ним личный контакт и поучиться у мастера. Однако с этим профессором все обстояло совсем иначе. Он мог увольнять и увольнял всех, кто ему не нравился. Люди боялись с ним работать, потому что могли нажить себе серьезные неприятности. Я вообще попал к нему в отделение нейрохирургии только из-за вакансии, которая открылась после того, как профессор уволил практиканта. За те семь лет, что я работал с ним, он уволил еще двух человек.
В первый вторник после той операции профессор пожелал, чтобы я оперировал с ним в паре. После этого он начал регулярно ставить меня на операции своих пациентов. Он стал набирать все больше сложных случаев. Он брался за операции, которые не смог бы сделать собственноручно без квалифицированной помощи, и операции, от которых ему вообще стоило бы отказаться и передать другим, более компетентным хирургам. Вместе с ним я проводил операции, которые до этого никогда не делал. Когда я поднимал вопрос о том, что это ставит под угрозу жизнь пациентов, он несколько раз меня увольнял, чтобы снова нанять через пару недель.
Я стал чрезвычайно бдительным, маринуясь в токсичности триумвирата гипоталамус — гипофиз — надпочечник под его изменчивым руководством. Это было интересно, но при этом присутствовал и огромный стресс. По выходным я практиковался на трупах, на которых обучаются студенты. Помню, как однажды в субботу высверливал на трупе оптический канал зрительного нерва и клиновидную кость, чтобы подготовиться к операции, запланированной через пару дней. Во время обучения в мединституте я нечасто практиковался на трупах. Я ненавидел запах формальдегида и вид первокурсников, склонившихся над телами, словно стервятники. Но теперь эти трупы стали для меня незаменимым подспорьем, потому что на них я мог тренироваться перед предстоящими операциями, чтобы у меня на столе по-прежнему были хлеб с маслом.
При этом меня самого как хирурга скрывали от пациентов и членов их семей. Профессор сам встречался с ними до и после, делая вид, что он полностью и собственноручно провел всю операцию. Перед операцией я обычно ждал на пожарной лестнице, потом делал свое дело и незаметно исчезал. Медсестры в операционной прозвали меня Призраком. Когда ты оперируешь сложные случаи, ты или растешь как профессионал, или совершаешь ошибки, которые легко сделать в стрессовой ситуации. Под давлением я расцвел и получил бесценный опыт, хотя профессор вел себя нечестно по отношению к пациентам.
И по сей день практикантам доверяют операции, находящиеся на грани или за гранью их квалификации. Это происходит гораздо чаще, чем вы можете предположить. Так как явных косяков во время этих операций не происходило, никто не обсуждал эти случаи во время разбора полетов на комиссии по неудачным исходам и смертности, и ничто не останавливало профессора. Все происходящее стало секретом Полишинеля на нашем факультете, но его тщательно скрывали от руководителей университета. К сожалению, через год после моего выпуска профессор, оперируя в одиночку, нанес так много травм пациентам, что правление отстранило его от проведения операций. В мое отсутствие он продолжал оперировать пациентов, которые думали, что попали в руки блестящего хирурга, но у него больше не имелось тайной поддержки, чтобы спасти его от ошибок. Мои отношения с профессором были чрезвычайно стрессовыми и оказывали на меня огромное давление, но при этом дали возможность получить неоценимый опыт.
Я проработал с профессором три года. Чтобы справиться со стрессом, я составил список — сродни списку самых тяжелых пациентов, который мы формируем для утреннего обхода. Перед тем как войти в операционную, я напоминал себе собственные приоритеты: здоровье моих сыновей, необходимость обеспечивать семью и так далее. Такое когнитивное дистанцирование помогало мне снимать стресс перед операциями, которые мне приходилось совершать не только за гранью своего опыта и компетенции, но и втайне от пациентов. В стрессовой ситуации самое главное — это не умение сконцентрироваться, а способность устранить отвлекающий фактор.
Возможности и неопределенность идут рука об руку, поэтому определенная доля тревожности — неотъемлемый элемент успеха. Крещение огнем в операционной профессора способствовало моему профессиональному росту. Напряженные и сложные обстоятельства вызывают физиологическую реакцию. В краткосрочной перспективе они помогают нам собраться, чтобы работать на пике своих возможностей. Однако при хроническом стрессе та же реакция наносит вред телу и мозгу. В течение нескольких лет я работал на пределе. Я научился летать с закрытыми глазами. Мне это удалось, но я по сей день ощущаю вину выжившего. Я был затянут на самое дно до того, как оказался к этому готов, и это стало редчайшим из уроков, которые преподносит нам жизнь.
Стресс необходим, потому что без него невозможен рост. Управление стрессом — способность, укорененная в нашей нейробиологии, но ее надо осознанно развивать. В стрессовой ситуации важно переключить внимание внутрь самого себя. Расширяйте словарный запас, с помощью которого вы описываете для себя чувства, которые испытываете. Пусть ваши эмоции устаканятся. Можете при необходимости обсуждать их или спорить с ними, но вы должны давать им выход. Необходимо постоянно регулировать свои эмоции, иначе стресс будет стихийно развиваться, превратится в хронический и станет появляться без всяких триггеров. Это начало нездорового существования.
Любопытно, что наши попытки сбалансировать мысли и эмоции во время стресса приводят к рождению новых нейронов. Они — ваши союзники, которые помогают регулировать эмоции и восстанавливать внутреннее спокойствие. И это объясняет, почему успешное управление стрессом помогает легче справляться с ним в будущем, позволяя нам выживать и процветать там, где ранее мы, возможно, испытывали трудности.
9. Потеря
К 2003 году у меня за плечами было всего 12 месяцев практики. Официально я носил звание врача с приставкой MD (доктор медицины) после имени, но мне казалось, что медицинские техники и спасатели в бассейне и то понимают в медицине больше меня. Тем не менее на мне был белый халат, и все, за исключением старших хирургов, должны были меня слушать. Впрочем, я отдавал не так уж много распоряжений. В первый год хирургической практики ты не получаешь никакого опыта. Мы вообще редко заходили в операционную, поэтому я посчитал этот год пустой тратой времени.
Но я точно кое-что узнал об ограниченности своих компетенций: у меня появился инстинкт относительно того, с какими проблемами я в состоянии разобраться самостоятельно, а когда вопрос стоит передать выше. В больницах все строится вокруг субординации. Сестры вызывают практикантов, практиканты обращаются к профессорам, а те, в свою очередь, привлекают других специалистов, когда у пациентов возникают проблемы, выходящие за рамки их компетенции. Первый год работы — это не про то, чтобы быть врачом, а про овладение искусством многозадачности.
Многое я узнал и о профессиональных склоках внутри больницы. Большинством проблем с телом занимаются два вида специалистов: профильные врачи и хирурги. Кардиологи помогают кардиохирургам, гепатологи — хирургам, специализирующимся на печени, нефрологи работают с хирургами-урологами, а пульмонологи — с торакальными хирургами. Часто оба специалиста трудятся вместе. И нередко врачи и хирурги сталкиваются лбами. Больница — настоящий рассадник разногласий между службами. Врачи и хирурги спорят о том, каким должен быть следующий шаг в лечении сложных случаев, нередко принимая профессиональные конфликты слишком близко к сердцу. Как правило, когда в лечении задействовано множество служб, последнее слово остается за командой, исторически обладающей бо́льшим влиянием. Я по мере своих сил изучал нюансы внутренней подковерной борьбы, в которой, казалось, не участвовал лишь один человек — хирург-трансплантолог по имени Грег.
«Когда у нас объявится донор, не желаешь со мной съездить?» — спросил он меня однажды. В принципе он мог бы и не спрашивать, потому что уже знал ответ.
Через две недели Грег позвонил и предложил поехать с ним в клинику, в которой опутанная трубками капельниц пациентка ждала пересадки печени. Она наконец дождалась своего донора. Пациентов в очереди на пересадку готовят к операции заранее. Иногда пациент уже подготовлен к трансплантации, но полученный орган оказывается негодным, и человека возвращают в больницу. В стационаре пребывают только самые тяжелые пациенты, которые месяцами ждут своего счастливого случая. Те, кто поздоровее, живут дома в постоянном ожидании звонка.
Мы подготовили пациента к операции, после чего Грег сказал: «Поехали». Орган находился в больнице в Санта-Фе, штат Нью-Мексико, и нам надо было добраться туда как можно быстрее. Мы спустились на первый этаж и вышли из больницы, у входа которой стоял черный седан с затемненными стеклами и водителем. Мы сели на заднее сиденье. Прибыв в аэропорт, мы не пошли в обычный терминал. Водитель вывез нас на взлетно-посадочную полосу, на которой уже ждал самолет компании Lear. Все было как в гангстерском фильме, но на самом деле такие сервис и спешка были совершенно обоснованными. Вырезанные органы живут ограниченный период времени. Если они долго лежат, то начинают гнить. Поэтому мы не могли лететь обычным рейсом, а преодоление больше 1000 км на винтовом самолете заняло бы слишком много времени.
Мы приехали в небольшую государственную больницу в Санта-Фе. Вместе с ее охранником мы поднялись на лифте в отделение интенсивной терапии. Я нажал на большую кнопку костяшками, чтобы кончики пальцев остались чистыми, и привычные двойные двери открылись. Сцена, которая меня ожидала, была мне совершенно незнакома. Медсестры внимательно посмотрели на нас, когда мы вошли. Мы были чужими в их больнице, иностранцами в их владениях, и они знали, зачем мы приехали. Без сомнений, одна из сестер в течение нескольких недель наверняка делала все возможное, чтобы предотвратить смерть молодого человека, и ухаживала за ним, как за собственным младшим братом. Может быть, она плакала вместе с его семьей. У нас же была другая задача. Наша забота могла выразиться только в мастерстве, с которым мы выполним нашу хирургическую работу.