В Берлине меня ожидало письмо от княгини, в котором она намекала, что у нее есть для меня важные новости и что мне нужно поскорее приехать.
В начале февраля я снова был в Риге. 1914 год начался судьбоносно и бурно. Все в моей жизни опять снялось с якоря. То, с чем я явился, вызвало большие волнения, особенно мое сообщение об «англичанке». Все восхищались ее фотографиями, которые я всюду показывал, и находили ее очень красивой. Мама была счастлива, что у нее будет такая красавица-сноха, княгиня — в восторге оттого, что она не немка и не русская, а приятели завидовали, что мне досталось такое изумительное создание. Едва о ней распространился слух, как в Ригу отовсюду слетелись мои былые подружки: из Эзеля — белокурая сестра Ирмгард, из Москвы — Вера, девушка с бронзовыми волосами. Милый патер Лоттер вынужден был осушать их слезы и гасить скандалы, но в таких делах он был большой мастер.
Я умолчал, однако, о том, что Эльзи, собственно говоря, не была англичанкой и что она принадлежала другому. Если бы я об этом поведал — княгиня упала бы в обморок, мама отказалась бы меня понимать, а уж о епископе Роппе и патере Лоттере и говорить нечего.
За три месяца моего отсутствия и впрямь случилось немало неожиданного. Княгиня рассказала мне обо всем.
Епископ Ропп, поразмыслив над моей запиской, пришел к мысли, из которой вскоре развился план грандиозных масштабов. Он тоже увидел теперь в моих театральных начинаниях могучее средство католической пропаганды. Создание таких театральных центров, о которых я писал, в самых оживленных городах мира могло бы иметь колоссальное значение для миссионерской деятельности католической церкви. Нужно только преодолеть известное предубеждение против театра, свойственное самой церкви, и тогда откроются необозримые возможности для воздействия на неверующих.
Епископ Ропп, в ситуации навязанного ему бездействия, имел досуги для детальной проработки этой идеи и желал теперь все сделать для ее практического осуществления.
По его желанию моя памятная записка была размножена. Прежде всего он послал один экземпляр, сопроводив его своими разъяснениями, своему племяннику,* генералу ордена иезуитов графу Ледоховскому, и вскоре получил от него ответ, что записка прочтена, одобрена и ее практическому осуществлению со стороны ордена будет оказано самое энергичное содействие. Он рекомендовал для начала поговорить в Риме с руководителем церемониальной конгрегации кардиналом Россумом. Меж тем такой разговор состоялся, и кардинал, после некоторого раздумья, признал необходимость благожелательной поддержки сего начинания. В некоторых пунктах изложенный план требует-де уточнения, но в целом он заслуживает поддержки Ватикана.
После этих двух положительных отзывов епископ мог уже задуматься о практическом воплощении идеи. Так как моя персона не могла дать гарантии ни церковным инстанциям, ни финансовым благотворителям, без которых никак не обойтись, то следовало найти кого-то с авторитетным именем в международных кругах, кто внушал бы таким благотворителям доверие и располагал бы их к щедрым пожертвованиям на благое культурное начинание. Репутация такого человека должна была быть безупречна, ибо нетрудно предположить, что подобная инициатива привлечет всеобщее внимание как друзей, так и врагов католической церкви.
На заседании у епископа выбор пал на викарного епископа, монсеньора Роберта Хьюджа Бенсона, автора знаменитых во всем мире романов, которому в ту пору было уже около сорока пяти лет. Это была наилучшая кандидатура. Кроме того, его брат был известным актером, стяжавшим славу в роли героев, и создателем нового классического театрального стиля в Англии.
Епископ Ропп написал Бенсону и послал ему мою записку вместе с отзывами обоих князей церкви и рецензиями на мой спектакль рижского католического любительского театра.
Весь этот пакет поступил к монсеньору Бенсону, видимо, в нужную минуту, потому что он немедленно занялся им и откликнулся с готовностью предоставить свое имя и участвовать в этом деле. Он желал бы поделиться со мной своими конкретными соображениями о том, как лучше всего реализовать эту идею.
Он руководит кружком семинаристов-францисканцев в Нью-Йорке, с которыми дважды в год проводит занятия по духовной медитации. Очередное такое занятие состоится в августе. С позволения епископа он представит весь материал одному из своих тамошних друзей, отпрыску великого дома Вандербильтов, тоже францисканцу, который мог бы при случае посоветовать, к кому лучше всего обратиться по поводу финансирования проекта.
Епископ искомое соизволение дал, и все бумаги были отосланы в Нью-Йорк. Поступило уже и сообщение о том, что мистер Вандербильт намерен в ближайшее время обсудить проект со своими друзьями. Он полагает, что проект осуществим, более того, что он должен быть осуществлен. Лучше всего начать с Нью-Йорка и собранный там опыт применять потом в других городах, ибо все предприятие в целом имеет смысл только в том случае, если будет осуществлено в глобальных масштабах.
Та почти детская прыть, с какой мистер Вандербильт принялся развивать наш план, свидетельствовала об истинном энтузиазме. Американцы предложили даже свою — несколько утопическую — последовательность событий: 1915 год — Нью-Йорк, 1916-й — Париж, 1917-й — Буэнос-Айрес, 1918-й — Лондон, 1919-й — Рим, 1920-й — Сан-Франциско, 1921 год — Берлин.
Даже у меня дух занялся от таких смелых мечтаний. Однако епископ Ропп заметил с улыбкой, что только так и нужно браться за подобные предприятия. Это новая белая гвардия церкви. А монсеньор Бенсон предложил, чтобы я отправился в августе вместе с ним на встречу францисканцев в Нью-Йорке, чтобы все там со мной познакомились. А до этого, в начале августа, не соблаговолю ли я посетить его в его английском поместье, дабы мы могли в личной беседе обсудить все подробности.
Княгиня сказала, что все идет к лучшему, раз я нашел себе англичанку. Нашему плану это лишь на пользу, но,
16 Зак. 54537 конечно, свадьбу следовало бы сыграть еще до моего отъезда в Америку.
Таково, конечно, было и мое желание. Но:
— Где же мне взять деньги на это?
Княгиня смущенно призналась, что затруднения такого рода не приходили ей в голову, потому что она считала нашу семью весьма состоятельной. Я объяснил ей, как обстоят дела на сегодняшний день, но это ее ничуть не остановило — она сказала, что обсудит эту проблему с епископом.
Но прежде мне нужно еще раз явить свое мастерство и поставить с тою же труппой еще один спектакль, как в октябре.
По желанию княгини я взял для постановки одну из ее любимых пьес — «Атали» Расина, чье застывшее патетическое величие было не очень мне по душе, но я подчинился. Нужно уметь ставить и такие пьесы, подход к которым затруднен. Расин — это был для меня совершенно новый стиль.
На этот раз мне дали только четыре недели на репетиции, и хотя труппа была та же, уже натренированная мною, французский александрийский стих мало кому оказался по зубам. Мне составило немало труда так прочесть пьесу своим воспитанникам, чтобы они могли воспроизвести текст более или менее гладко. То и дело они впадали в самую пустую декламацию, так что я временами приходил в отчаяние. Поэтому я сократил пьесу таким образом, чтобы она длилась не более полутора часов.
Я добился того, чтобы на сей раз спектакль был поставлен только для католической общины, чтобы не было ни афиш, ни прессы, ни шумихи. Несмотря на это, слухи о спектакле распространились с невероятной скоростью, и билеты были быстро раскуплены.
Генеральная репетиция прошла с излишним даже спокойствием, труппа моя волновалась далеко не так, как тогда, с испанцами. Пажи мои тоже были не так хороши, как в прошлый раз, потому что от одной из красивых девиц мне пришлось отказаться. Спектакль мне не понравился, он прошел натужно и как-то вымученно. Несмотря на это, было много аплодисментов, и даже епископ, который приехал и на этот раз, в разговоре с кем-то заметил:
Пьеса скучная. Но в режиссера я теперь верю.
И в самом деле, хотя достижение мое было не столь живо, как в тот раз, но и оно подтвердило наличие у меня, я бы сказал, своего стиля. Церемониальные выходы я оформил, как и в «Валтасаре», несколько на балетный лад, устроив что-то вроде полонеза, марширующего танца. Скупость жестов и сдержанность мимики, к которой я принудил своих воспитанников, были тоже эффектны. Застывшие, словно маски, лица; замедленные движения при ходьбе. Спектакль не был удачен, но в нем была определенная воля к стилю, к строгому ритму, что и произвело свое впечатление на публику.
Так как епископ на этой раз остался ночевать в Риге, у него нашлось для меня время после спектакля. Он был милостив и хвалил меня, но порицал выбор пьесы, которая мало что может сказать современному зрителю.
Пьесы, которые вы ставите, должны вызывать интерес!
Я умолчал о том, что пьесу выбрала, по сути, княгиня. Она попыталась защитить «Атали», но епископ отмахнулся:
Благочестивые женщины, как правило, мало понимают в литературе.
Но тут он был не прав, «Атали» — волнующая и сильная пьеса, а Расин — великий драматург, только его нужно правильно ставить. Моя же интерпретация оказалась неубедительной.
Епископ обескуражил меня сообщением о том, что, как написал ему монсеньор Бенсон, его друзьям в Нью-Йорке удалось раздобыть миллион долларов в качестве стартовой суммы для реализации проекта, при условии, правда, если старт произойдет в Нью-Йорке. Взглянув на мое растерянное лицо, он сухо рассмеялся. Не надо ни в чем сомневаться — и в Америке есть люди. Мне не дадут там пропасть.
О том, что в Граце меня ожидает молодая англичанка, епископ знал. Он справился, когда я собираюсь жениться, и мое смущение его явно позабавило.
— Ни о чем не беспокойтесь, о вас позаботятся, — сказал он мне.
Он предложил мне в дальнейшем взять на себя переписку с монсеньором Бенсоном. Неважно, что я не знаю английского, ибо монсеньор Бенсон владеет немецким. Однако английский мне следует выучить, хотя бы для того, — тут он усмехнулся, — чтобы оставаться хозяином в доме. С англичанками шутки плохи.