Бабушкины булочки с чаем оттеснили сегодняшнюю трагедию. Но теперь неотвратимость разговора с мамой выросла перед ней вновь.
– Я сама ей всё объясню, – пообещала бабушка. – А завтра с утра в депо схожу. Там есть уголок забытых вещей. Никуда не денется твоя скрипка. Небось уже лежит там и ждёт, когда за ней придут.
Бабушка с внучкой оделись и вместе вышли в неуютную вечернюю мглу.
По дороге баба Зина рассказывала про танцы под духовой оркестр в этом самом сквере, куда она бегала ещё девчонкой. И даже рассмешила Таню описанием одного танцора, который, чтобы казаться выше, подкладывал под пятки сложенные газеты, а во время Летки-енки они возьми – да вывались! Ботинки-то были отцовские, на два размера больше, чем надо.
Вот и дом. Чем выше поднималась Таня по крутым ступеням, тем медленнее переставляла ноги и тем сильнее вжимала голову в плечи. Даже бабушка Зина обогнала её, хотя дважды останавливалась отдышаться.
Мама стояла в проёме двери – красивая и неприступная.
– Ты где шляешься? – взгляд её был суров и непреклонен. – Ты знаешь, сколько сейчас времени? Занятия закончились два часа назад!
– Погоди, Белла, она у меня была, – вступилась за внучку баба Зина.
– Зинаида Николаевна, я вас не спрашиваю! – еле сдерживая ярость, ответила мама. – Я дочь свою спрашиваю – пусть сама учится отвечать за свои поступки, – она схватила девочку за рукав куртки и рывком втащила в дом.
Баба Зина проворно нырнула следом.
– Где ты была? Отвечай!
– У бабушки, – испуганно пролепетала девочка.
– Да у меня она была, у меня! – в сердцах воскликнула баба Зина. – Скрипку в трамвае забыла. Переживает очень.
– Что-о-о? Скрипку? – закричала мама. – Переживает? Да вы посмотри на неё – не переживает она, а издевается надо мной! Ты знаешь, сколько я за эту скрипку отвалила? – мамино лицо исказилось и стало неузнаваемым. – Знаешь, сколько ждала, пока дяди Витин сын вырастет из неё? Как волновалась, чтобы эту скрипку Гринёвы не увели? Да что я говорю! Кому я говорю! – Белла развернулась вихрем и бросилась прочь, вглубь квартиры.
Бабушка скинула боты, начала суетливо раздевать Таню, но девочка вырвалась и побежала вслед за матерью.
– Мамочка, я, я, я…
– Что ты якаешь как ишак? – оборвала её женщина. – Слушать противно. Глаза б мои на тебя не глядели! Непутёвая, вся в отца.
– Ничего, ничего, она сейчас остынет, – шептала бабушка, переобувая окаменевшую Таню в тапочки. – Ты на неё не обижайся, наверное, на работе устала.
– Беллочка, не волнуйся! Я завтра прямо с утра пойду в депо, верну скрипку, – баба Зина изо всех сил старалась восстановить мир в семье. – Только прошу тебя, не ругай Тату, она ведь нечаянно, она ребёнок, – добавила тихо, чтобы не слышала внучка.
– Носитесь все со своей Татой, как с писаной торбой! Хоть бы кто меня пожалел! Сколько сил я в неё вложила, сколько труда, заботы. А она, неблагодарная…
– Но это всего лишь скрипка. Кому она нужна? Найдётся!
– Что за чушь вы несёте! – нервно рассмеялась Белла. – Всего лишь скрипка, говорите? Да эта скрипка… она стоит… Если Таньку не ругать, она и голову свою потеряет! – женщина решительно затянула пояс халата. – Вот что: отправляйтесь-ка вы лучше домой, Зинаида Николаевна! Как-нибудь сама разберусь, как свою дочь воспитывать. Без вашей помощи. Вы своё уже отвоспитывали!
Она схватила бабу Зину за пальто и, не дав опомниться, выставила за дверь.
Таня стояла возле окна, грызла ногти и зверем косилась на мать. Глаза её сухо блестели.
– Зачем ты бабу Зину прогнала?
– Тебя не спросила!
– Она хорошая.
– Да у тебя все хорошие, только я плохая! – взвизгнула мама. – Вот умру – поймёшь тогда: кто хороший, кто плохой, – она упала в кресло и прикрыла глаза.
– Не надо, мамочка, – Таня затряслась в беззвучных рыданиях. – Не умирай! Я найду скрипку!
– Да где ты её теперь найдёшь, дура? Её кто-нибудь умный уже нашёл. А тебе отец пусть в комиссионке дрова покупает – будешь на них пиликать!
– Я всё равно на «отлично» год закончу. Обещаю! – не сдавалась Таня, глотая слёзы. – И «Полонез Огинского» разучу!
– Учи, – равнодушно ответила мама и ушла на кухню.
Таню тряхнуло, потом ещё раз. Ноги подкосились, и она упала на пол. Закричала, забилась, заплакала, замолотила руками. Её боль была так нестерпима, что девочка не могла дышать. Воздух входил и выходил из неё только с криком. Только сбитые до крови костяшки пальцев помогали переносить муку. Баба Зина ушла. Если б папа был дома, он бы обнял её и увёл в другую комнату. Он сказал бы, что всё пройдёт, всё наладится, и необязательно играть на скрипке, чтобы тебя любили. Но его не было рядом.
Мама вбежала в комнату с перекошенным лицом. В руках она держала стакан воды и какие-то таблетки.
– На, выпей! – протянула она лекарство, но Таня отбросила её руку. – Ах, ты так?!
Мама налегла на дочь всем телом, обхватила рукой её голову, и стала одну за другой запихивать сквозь сомкнутые зубы жёлтые горошины. Дочь брыкалась, но мать была сильнее. Женщина заливала воду в рот дочери. Вода текла по шее и капала на ковёр. Дочь хрипела и рвалась. Но таблетки сделали своё дело, и вскоре истерика утихла. Таня обмякла и сидела, привалившись к маминому плечу, всхлипывая и вздрагивая всем телом.
– Всё, всё, всё, – повторяла мама, думая о том, что нужно бы показать дочь хорошему психиатру. А девочка нежилась в лучах этой случайной, недолговечной близости.
Наутро пришла бабушка Зина. В руках она держала Танину скрипку.
– Вот, скрипочка твоя нашлась, целёхонькая, – она протянула её внучке, – как я и думала, в уголке забытых вещей стояла.
Мама выхватила футляр, щёлкнула застёжками и заглянула внутрь – всё цело, даже канифоль на месте.
– Вовремя, – заметила удовлетворённо, – ей к специальности как раз нужно готовиться. Ну, говори, спасибо, что молчишь? – она ткнула Таню в спину, – и выпрямись, наконец!
Как же девочке хотелось броситься сейчас через порог к бабушке Зине, прижаться к её мокрому от дождинок пуховому платку! Как не терпелось сказать спасибо не только за найденную скрипку, но и за то, что она просто есть – такая тёплая, такая добрая. Похвалить булочки с корицей. Спросить про рыжего кота с порванным ухом. Но рядом стояла мама. И Таня только вымученно улыбнулась, проговорила «спасибо» и поцеловала бабу Зину в холодную щёку.
– Ну, всё, нам пора заниматься, – сказала мама. – До свидания, Зинаида Николаевна! – и закрыла дверь перед самым бабушкиным носом.
Таня слышала, как вздохнула за дверью бабушка, как пошла вниз, ступая грузно и виновато, как вспомнила на полпути о пакете с горячими булочками в сумке, охнула, хотела, было, вернуться, да только махнула рукой, не решаясь нарушить хрупкий мир между мамой и Татой. Как шла она по грязной дороге в свой двор с горкой, как заходила в подъезд и трепала за ухом рыжего кота. Потом поднималась к себе на второй этаж, надевала клетчатый фартук, месила тесто и пекла новые булочки…
Варежка
Изабелла Петровна была женщиной умной, образованной, всеми уважаемой. Природа не обошла её ни красотой, ни талантами. Ей никто не давал больше шестидесяти, хотя она давно переступила порог восьмого десятка. Но до сих пор закрашивала седину, держала гордо спину и не выходила из дому без яркой помады на губах.
Изабеллу Петровну ценили в трудовом коллективе, где она проработала двадцать пять лет, дослужившись до начальника отдела. При выходе на пенсию вручили путёвку в Сочи (между прочим, не каждый пенсионер НИИ удостаивался такого подарка – в ходу были часы да утюги).
Изабеллу Петровну всегда окружали подруги, среди которых были и весьма выдающиеся. Например, оперная певица Регина Калмыкова, с которой они познакомились в санатории. Изабелла Петровна много лет ходила потом в музыкальный театр по контрамарке, сидела на приставном стуле и знала наизусть весь репертуар. Или взять диктора рижского телевидения Эмилию Сергеевну, которая дружила с женой Раймонда Паулса. Однажды Эмилия пригласила Изабеллу к себе в гости, в Ригу на католическое рождество, пообещав познакомить с маэстро, но некстати прорвало батарею, и поездку пришлось отменить.
Изабелла Петровна прекрасно читала стихи, особенно любила декламировать под рояль. Однажды с поэмой «Мцыри» она выиграла городской конкурс чтецов, была награждена почётной грамотой и билетом в Останкино на запись «Голубого огонька». Видела своими глазами Льва Лещенко и Софию Ротару. Полдня пила шипучку, слушала выступления и по команде ассистента кидала серпантин. После записи в Останкино была Третьяковская галерея и ГУМ. Словом, культурная жизнь Изабеллы Петровны была яркой и насыщенной.
Вот только с дочерью не повезло. И в кого только такая уродилась? Не иначе в отца, в светлаковскую их породу. Дочь Таня с детства была дерзкой и колючей. Прекрасным не интересовалась. На лицо – так себе, носатая в отца, да в тётку Дусю, глаза – дедовы, от Изабеллы только волос густой достался, да и то поседела рано, как и все Светлаковы. Краситься дочь не умела, на просьбы матери замазать прыщи огрызалась. Одевалась, как придётся. Не было в ней ни женского шарма, ни грамма кокетства. Правда, училась всегда на одни пятёрки, а потом важные посты занимала – хоть чем-то можно было гордиться Изабелле Петровне. Зато гонору у Татьяны! Всё всегда делала по-своему, наперекор ей. А в последние годы и вовсе отвернулась – не звонит, не заходит, не интересуется ни здоровьем, ни культурной жизнью матери. Как чужая. Впрочем, чужой она стала ещё раньше, когда стала заступаться за отца – неотёсанного невежу, с которым промаялась Изабелла Петровна без малого полвека. А как помер отец – так и вовсе замкнулась на все замки, будто и нет у неё родной матери.
Изабелла Петровна развернулась в кресле и, не вставая, достала с полки новый сборник кроссвордов. Щёлкать кроссворды – было её любимым развлечением. Именно в этом занятии открывалась вся глубина её эрудиции, вся мощь незаурядной памяти. Ну и о медицинских показаниях она не забывала – ведь известно, что интеллектуальная деятельность вроде разгадывания кроссвордов отличная профилактика болезни Альцгеймера и прочих проявлений старческого слабоумия. Покойный муж отмахивался от её советов – и вот результат: на склоне лет стал нелюдимым как бирюк, не спал по ночам, заговаривал сам с собой, да людей в парке пугал своими ужимками. Хоть кол на голове теши! Но теперь тесать кол было не на ком.