т над страной и не выпускает народ из дьявольских объятий? Возможно, что когда бренный прах, наконец, предадут земле, его дух оставит в покое многострадальную страну.
…Но однажды, много лет спустя, случай свел меня с живым Ильичом. Как-то, путешествуя с мужем по Европе, мы заехали в Цюрих посетить могилу Джеймса Джойса. Знаменитый ирландец, величайший писатель двадцатого века, Джойс рано покинул свою родину. Он жил в Триесте, Париже и Цюрихе, в котором и умер в 1941 году. Его прах покоится на холмистом кладбище Флунтерн, на окраине города. Рядом с могилой небольшая статуя писателя. Джойс сидит на скамейке, нога на ногу, с открытой книгой в правой руке и сигаретой в левой. Задумчивый взгляд устремлен на сияющие вершины Альп.
Нам хотелось понять, за что Джойс так полюбил этот город. Цюрих не знаменит ни архитектурными памятниками, ни кровавой историей, ни выдающимися театрами, ни злачными притонами. Цюрих знаменит своими банками. Денежному населению планеты он известен как финансовая столица мира. У взращенных в советскую эпоху граждан Цюрих ассоциируется с именем Ленина.
Мы, увы, относимся именно к этой группе, и о том, что в Цюрихе до марта 1917 года жил в эмиграции Владимир Ильич, нам сообщили в раннем детстве. Конечно, этот факт не удержался бы в наших ветреных головах, если бы десятилетия спустя мы не прочли книжку Солженицына «Ленин в Цюрихе». Впрочем, въехав летним днем в этот город, мы меньше всего думали об основателе первого в мире…
Сняв номер в отеле и запарковав машину, мы отправились гулять по Цюриху. С первого взгляда он показался нам скучным и провинциальным – городом, где ничего не может произойти.
Проголодавшись, мы зашли в ресторанчик «Шале», стилизованный под тирольскую таверну. В пустом зале было прохладно. Мы заняли угловой столик и заказали бутылку красного вина и сырное фондю: нарезанные кубиками кусочки булки, которые надлежало макать в расплавленный сыр.
В этот момент открылась дверь, и в ресторан вошел Ленин в сопровождении трех человек. Вероятно, соратников. Они уселись в противоположном углу, и к ним тотчас подскочил официант. Через минуту он вернулся с бутылкой вина, откупорил ее и протянул Ленину пробку. Тот понюхал и кивнул. Официант плеснул вино в ленинский бокал. Ильич отпил, опять кивнул и потрепал официанта по плечу. Было видно, что он тут завсегдатай. Официант разлил по бокалам вино и, наверно, пошутил, потому что все засмеялись.
По спине пробежал озноб, руки и ноги покрылись гусиной кожей.
– Витя, – пробормотала я, – у меня галлюцинация.
– Не только у тебя, – шепотом ответил мой побледневший муж. – Я тоже это вижу.
Меж тем группа за столом тихо беседовала. Что они обсуждали? Взятие Зимнего? Ленин отставил назад правую ногу и, облокотившись на стол левой рукой, чуть подался вперед. В этой позе я видела его несчетное количество раз в спектаклях, в кино, на картинах, плакатах и открытках.
Вот он вынул пачку «Кента», достал сигарету и щелкнул зажигалкой.
– Всё же выясню, в чем дело, – просипела я, откашлялась, встала и на ватных ногах подошла к их столику.
– Тысяча извинений, – сказала я по-русски, – возможно ли, чтобы вы были Лениным?
Бредовость своего вопроса я осознала в ту же секунду.
– Pardon? – спросил Ленин, учтиво привстав со стула.
– Excuse me, do you speak English?
Четверо мужчин подняли головы и уставились на меня.
– Just a little bit, – улыбнулся Ленин. – How сап I help you?
– Вы невероятно похожи на Ленина. Слышали о таком? Он основатель советского государства. Вы абсолютная его копия.
– You think so? Great to hear that.
– Who are you?
– Well… I am Lenin indeed.
– Господи, спаси… – Помнится, я даже перекрестилась и опустилась на свободный стул.
– Что случилось? – испугался Ленин. – Вам нехорошо?
– Я – эмигрантка из бывшего Советского Союза.
– Тогда, пгизнаюсь, мне это агхилестно, – сказал Ильич по-русски с заметным акцентом, но зато по-ленински картавя. Он ухватился двумя пальцами за лоб и потянул его. Кожа сморщилась, полезла вверх, и через мгновенье лысый скальп, как купальная шапочка, остался у него в руках. Под скальпом обнаружились стриженные ёжиком каштановые волосы. Борода и усы остались на месте.
– Не пугайтесь. Мы снимаем фильм, а сейчас у нас перерыв.
– И вы играете Ленина? – наконец дошло до меня.
– Exactly, совергшенно вегно. Только, к сожалению, роль у меня небольшая, всего три эпизода.
– Слушай, Бьянко, – сказал один из соратников, – немедленно требуй у Альбера увеличения гонорара за убедительность образа.
– Блестящая мысль, – засмеялся Ленин. – Мадам, не откажите в любезности, приходите на съемочную площадку, скажите это нашему режиссеру. А я вас за это приглашаю на ужин.
– С удовольствием. – Я пришла в себя и залюбовалась Ильичом. – А мужа моего вы тоже угостите?
– Всенепгеменно. Тащите его сюда. Пусть будет еще один свидетель.
Я позвала Витю, и мы распили вторую бутылку вина. Ленин взглянул на часы и всполошился.
– Нам пора. – Он встал из-за стола, держа в руках свой скальп. – Мы на съемке за углом, на рю Дандон. Если сейчас вы заняты, приходите завтра к семи вечера, пойдем ужинать. И режиссера прихватим. – Он клюнул меня в щеку, и вся группа поспешила к выходу.
На следующий день, ровно в семь часов, мы подошли к съемочной площадке. Ленин уже переоделся в светлые брюки и клетчатую рубашку, но лысину оставил. Он стоял у ворот и разговаривал с бородатым итальянцем-режиссером. Вокруг слонялись киношные соратники.
Мы отправились в ресторан «Огюст», где нас накормили Rosti (запеченными овощами в картофельных котлетах) и Ztircher Geschnetzeltes (кусочками телятины в белом соусе со сливками). И десертами с непроизносимыми названиями, в которых участвовал мёд. Всё было весьма вкусным.
Прощаясь после ужина, Ленин подарил мне свою фотографию в образе с автографом: «На память от Ильича и Бьянко Скали».
А я, рыская полдня по книжным лавкам, нашла и преподнесла ему «Lenin in Zurich» (в переводе H.T.Willets) с такой надписью: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино» (В.И.Ленин).
Надеюсь, что он прочел ее со словарем.
Итак, возвращаемся к моим родственникам. Мой дед Филипп Романович был искренним поклонником Ленина, его светлого ума, благородных целей и неукротимой энергии. Впрочем, в 1918 году он решил, что гораздо безопаснее восхищаться ленинскими идеями издалека. И дед, схватив в охапку жену (мою бабку) и двоих детей, отправился в эмиграцию. Его дочери Наде – моей будущей маме – исполнилось восемнадцать лет, его сыну – моему будущему дяде Жоржу – семь.
Жорж, ввиду малолетства, никакими политическими взглядами не обладал, Надя же была настроена решительно – революционно. Под Ригой, где разбухшие железнодорожные вагоны с эмигрантами томились на запасных путях в ожидании отправки, Надя выскользнула из вагона и пропала, как тать в ночи. Не мысля себя в отрыве от жерла, в котором огненной лавой бурлила русская история, моя будущая мама забилась в товарняк с латышскими стрелками и вернулась в Петроград.
Всю свою жизнь мама удивлялась, почему они ее не расстреляли, как тогда было принято, а отправили в детский дом, из которого она убежала на другой день. Следующее ее свидание с осколками семьи состоялось ровно через пятьдесят лет…
…Дед с бабкой и сыном проделали традиционный маршрут первой эмиграции: Берлин, Париж и далее, в Новый Свет. В Париже Жорж превратился в одержимого кинематографией юношу и прошел тернистый путь от осветителя до продюсера. Спасаясь от немцев в конце тридцатых годов, они добрались до Лиссабона. В поезде их обобрали до нитки, включая остатки денег и фамильных драгоценностей, припасенных на билеты и визы в Штаты. С дедом случился удар. На дядиных руках оказалась пара беспомощных, парализованных отчаянием стариков в нетопленой, полуподвальной, снятой за гроши комнатушке. Жорж в отчаянии бродил по Лиссабону, надеясь на чудо. И вот в один прекрасный день фортуна ему улыбнулась. Сидя в баре за стаканом аперитива, он разговорился с респектабельного вида господином. Его случайный собеседник оказался бизнесменом, помешанным на кино. На собственные средства он снял полнометражный фильм, но не сумел организовать рекламу и пустить свое детище в прокат. В дядины уши лились его горькие жалобы. Жорж слушал бизнесмена с величайшим вниманием и, дождавшись паузы, приосанился.
– Вам невероятно повезло, – сказал он. Пересыпая речь алмазами голливудских имен, Жорж поделился своими планами. Он, дескать, на днях отплывает в Америку, где студия «Парамаунт» практически остановилась в ожидании его приезда. – Я устрою рекламу вашему фильму, с моими связями это нетрудно. Разумеется, понадобятся деньги на представительство, но мы, деловые люди, знаем, что эти расходы окупятся с лихвой.
Как ни странно, бизнесмен поверил в этот бред, и на следующий день Жорж получил металлические коробки с фильмом и крупную сумму денег. Не будучи по природе жуликом, Жорж измучился угрызениями совести и за день до отъезда с билетами и визами в кармане явился к своему спасителю и выложил всю правду. Бизнесмен растрогался до слез.
– Езжай, мой мальчик, храни тебя Бог. Я был бы счастлив иметь такого преданного сына.
Впрочем, в Америке Жорж действительно организовал прокат этого фильма, хотя и в скромном масштабе, и это был его первый шаг в американской киноиндустрии.
Чтобы рассказать о нашей встрече с дядей Жоржем, нам придется забежать на пятьдесят лет вперед, в 1968 год. К тому времени я не только родилась, но кончила институт, поступила в аспирантуру, вышла замуж и родила дочь Катю. Мы уже покинули родовое гнездо, коммуналку на улице Достоевского, и путем одиннадцатикратного обмена и потери двадцати квадратных метров жилой площади поселились в отдельной квартире на Мойке 82/11.
Итак, весной 1968 года у нас раздался телефонный звонок.
– Можно говорить с Татусей, пожалуйста?